Ольга Онойко - Сфера-17
Солнца больше не было видно. Свет исходил от Эло Ниир. Волосы её развевались, она сияла.
И тревога ушла вместе с солнцем. Сердце билось ровно, пульс едва приметно замедлялся с каждым ударом. Дыхание стало неглубоким. Эло Ниир шагнула вперёд.
– Я хочу с вами поговорить, – сказала она.
Она по-прежнему улыбалась, но отстранённая радость ушла из её черт. Теперь она выглядела уставшей и озабоченной – красивая немолодая женщина, учительница и мать. Николас встряхнулся, пригладил волосы. Оцепенение прошло. Стало легко. Наступило время покоя.
– Конечно, – сказал Николас. – Что случилось?
– Перед тем как перейти к делу, – мягко и чуть тревожно сказала она, – позвольте… Вы знаете, что у вас недавно был микроинфаркт? Есть риск второго. Будьте осторожней.
– Госпожа… – Николас поколебался, – Эло Ниир, а в чём дело?
…Эрвин обнял его за плечи.
Николас вздрогнул, словно от удара током. Его бросило в пот. Он обернулся, но Эрвина не увидел – в глазах плавали цветные круги. Мгновение спустя он ощутил резкую боль. Под убийственным светом столичного солнца он стоял без очков.
– Ник, – очень спокойно велел Фрайманн, – иди в машину.
«Что за чёрт, – снова и снова повторял Николас. Мысли ползали тяжело, как гусеницы-переростки. – Мантийцы, – с усилием думал он, проговаривал в мыслях, – мантийцы собирались… Это они поставили… Что поставили? Где? Чего ей надо? Я…» Он ничего не видел и почти ничего не соображал. Кажется, он сидел где-то в тени и прохладе, на чём-то упругом и жёстком, но одновременно стоял на белоснежных плитах рядом с призраком мёртвой девочки и смотрел в эмалево-голубые глаза мантийки. Эло Ниир почему-то сделалась в полтора раза выше, чем была. Внезапно она исчезла. И белая стоянка исчезла, растворилась во мраке – душном, болотном мраке, полном цветущей, плодущей, гниющей заживо растительной плоти… Плиты настила провалились трясиной, топью, а вместо стальных опор над головой возвысились уродливо изогнутые узловатые дерева. Со всех сторон потянулись зловонные красные ветви, изъязвленные паразитами. «Что за чёрт, – подумал Николас, – что за бред». Он узнал болото, знаменитое Вонючее болото возле города Устье. В Устье был детский театр, туда возили школьников со всей округи. В театре ставили всякую муть, поэтому Ник с Самантой Йоркис, Джелли и ещё двумя мальчишками однажды сбежали и отправились в болота искать вездеход первооткрывателей, который там когда-то завяз. В вездеходе, по слухам, сидел скелет. Вездеход они не нашли, обратную дорогу тоже. Они забрались в низину, где не ловила спутниковая связь, и сидели в грязи до самого утра. Утром отцы, Реннард-старший и Горан-старший, перепуганные и злые как черти, вытащили их с воздуха…
Николас сморгнул и очнулся.
Глаза болели, окружающее слегка плыло под взглядом, но галлюцинации закончились. Он сидел в унимобиле – не директорском, а простеньком, наёмном, в пассажирском кресле. Унимобиль ждал распоряжений, а водительское кресло пустовало. Николас напрягся: его била дрожь. Здесь не было ти-интерфейса, здесь и ИскИна толкового не было, поэтому никто не беспокоился о том, чтобы вовремя поднять температуру. Ещё минуту Николас сидел неподвижно, уставившись на собственные колени, и пытался понять, где он и что происходит.
Потом задохнулся от ужаса.
За окном, в двух десятках шагов, Эрвин стоял перед двумя мантийцами.
Прозрачность окна в машине по умолчанию рассчитывалась на людей Сердца. Глаза резало так, что, казалось, они вот-вот закровоточат. Всё слипалось в яркую белую мглу. Но Николас напрочь забыл о том, что стёкла можно затемнять. Очки он потерял и не искал их.
Эрвин стоял перед мантийцами.
Они не разговаривали, вообще не двигались, просто смотрели друг на друга. Между ними происходило какое-то невербальное общение. Эло Ниир и второй мантиец, светловолосый мужчина в таком же белом комбинезоне, стояли плечом к плечу, точно в строю, прекрасные, радостные и ласковые, а перед ними угрюмой крепостью возвышался Эрвин в чёрной форме. Эти прямые взгляды друг другу в глаза… Так мастер боя смотрит в глаза хищнику, подчиняя его своей воле. Но кто здесь был бойцом, а кто – хищником…
Несколько мгновений – или несколько минут – ничего не происходило.
Затем мантийцы синхронно повернулись, дверь каплевидной машины поднялась перед ними, и Эло Ниир села.
Эрвин ждал. Николас ждал вместе с ним, приникнув к ослепляющему окну.
Второй мантиец скрылся в машине. «Капля» поднялась над стоянкой. Эрвин опустил голову, помедлил, а потом зашагал обратно.
Николас закрыл глаза и выдохнул.
Он понятия не имел, что произошло, но оно закончилось, и он поблагодарил за это Бога.
Больше всего сейчас ему хотелось обнять Эрвина – вернее, схватить Эрвина, вцепиться в него и удостовериться, что он живой и настоящий. Николас надавил пальцами на веки и решительно открыл дверь машины. Эрвин ускорил шаг, на лице его выразилась тревога, он взял Николаса за плечи, нахмурился, сказал что-то насчёт местного солнца – сумасшедший, ослепнешь, зачем ты вышел, – и Николас с невыразимым облегчением уткнулся ему в плечо. Эрвин глубоко вздохнул и обнял его.
– Всё в порядке, Ник, – сказал он. – Всё будет хорошо.
И тело его коротко и сильно содрогнулось. Дыхание Эрвина прервалось, из горла вырвался судорожный клёкот.
Немедленно он сорвал руки Николаса со своей шеи и оттолкнул его так, что у Николаса подкосились ноги. Он упал на колени, снизу вверх глядя на Фрайманна в растерянности и ужасе. Он не мог понять, почему лицо Эрвина так страшно переменилось, что произошло…
Эрвин придвинулся ближе, склонился над ним. Жёсткие его пальцы впились Николасу в плечи, надавили, но это было уже не требование сдвинуться, Эрвин опирался на него, чтобы не упасть.
В спину ему ударила вторая пуля.
В серебрящемся, полном сияния голубом небе парила серебристая «капля», и из неё стреляли.
Николас чувствовал, как тело Эрвина сотрясается от ударов пуль. Чёрные глаза становились всё шире и шире, почти вылезли из орбит, потом остекленели… Время замедлилось, он замечал каждое малое изменение в лице Эрвина. Кожа посерела. Рот приоткрылся, нижняя челюсть дёрнулась, по подбородку полилась кровь…
Дальше Николас действовал на рефлексах.
В конце концов, он не впервые оказывался под огнём.
Он втащил обмякшего Фрайманна в машину, захлопнул дверь и бросил унимобиль вбок, отводя его под ненадёжную защиту опор стоянки. По дверцам машины дробно простучала очередь, компьютер взвизгнул, Николас велел включить силовое поле и поставил машину на борт, повиснув на ремнях безопасности. Он хотел повернуться к «капле» днищем – со стороны антигравов поле было мощней. Николас попытался связаться с мёртвой девочкой, но она не отвечала – должно быть, её отключили перед тем, как начать стрельбу. Под восточным краем стоянки, как он заметил на подлёте, был обрыв высотой в пару десятков метров. Николас рванулся туда, направил машину в пике и ушёл с линии огня.
Немедля он потребовал обзора. Но небо опустело.
«Капля» исчезла, как не было.
Компьютер доложил, что серьёзных повреждений нет. Николас резко потянул руль, поднимая машину. Унимобиль застонал, дёрнулся и покорно пошёл вверх, к границе атмосферы. Николас развернулся вместе с креслом, привстал, готовый кинуться к Эрвину…
И не двинулся с места.
Эрвин лежал на полу под задним сиденьем вниз лицом. Он был мёртв.
Чтобы в этом удостовериться, не нужно было искать пульс и прислушиваться к дыханию. Николас достаточно видел пулевых ранений.
Одна из пуль вошла точно в сердце.
…Последних остатков воли хватило на то, чтобы дать автопилоту координаты «Тропика». Теперь унимобиль поднимался к верхним слоям атмосферы, к платформе «Лепесток». Там ждал старый круизный лайнер, дорога домой, три недели… Три недели везти его, чтобы похоронить в родной земле. Давай, Ник, выбирай между кремацией и холодильником. Три недели везти человека, которого ты больше всего в жизни любил.
Это было слишком прекрасно, это должно было кончиться очень скоро.
Николас сидел, невидящими глазами глядя на экраны мобиля. Ему казалось, он сквозь спинку кресла чувствует, как остывает позади тело. Нужно было встать, переложить его на сиденье, хотя бы, но не находилось воли прикоснуться, невозможно было смотреть, и, для того чтобы просто двинуться с места, требовалось непомерное напряжение сил. Душу сдавила ржавая, последняя тоска.
«Эрвин уже закрывал меня собой от пули, – вспомнил Николас, – и вот – закрыл…»
Он медленно поднял руку и впился зубами в край ладони. Выступила кровь.
«Эрвин, я любил тебя так сильно. Я люблю тебя и сейчас. Я буду любить тебя всегда».
Пережало горло; он не мог дышать, в глазах поплыло от недостатка кислорода, а в груди так рвало и болело, словно ещё одна пуля нашла цель. Николас через силу перевёл дыхание.
