Ольга Онойко - Сфера 17
Если бы мы натолкнулись на ферму-верфь, маток должно было бы оказаться больше. Похоже, что матка решила разродиться не там, где положено. Много было шуток про то, что экипаж оказался в неудобном положении.
Молодые „бабочки“ достигали километра в размахе крыльев, но по сравнению с гигантской маткой казались крошечными. Они выглядели трогательно. Возможно, умиление, которое мы испытывали при виде будущих кораблей противника, тоже стало одной из причин трагедии».
Маршем писал одинаковыми рублеными фразами. Тяжело было в них вчитываться, но легко — скользить по ним глазами, воспринимая смысл. Несуществующие красоты текста не отвлекали от сути.
Николас прикрыл глаза и представил себе то, что происходило на Зелёном Дожде шестьдесят лет назад.
…Вот старый человек, изношенный, испитой — капитан Маршем. Кожа у него серая, обвислая, а правая рука — младенчески розовая и будто резиновая. Руку отращивали полгода. Пройдёт ещё полгода и рука состарится, но сейчас выглядит чёрт-те как. Капитан сидит за хлипким походным столом. На розовых пальцах вытянутой правой руки — радужные, сказочно красивые силовые струны. Как марионетку, капитан ведёт по джунглям Дождя автоматический танк.
Проходит трое суток. Капитан стоит, заложив руки за спину, возле стола, а за столом сидит полковник Лидс, Эмилия Лидс, командир штурмовика «Теокалли». Перед ними, за голографической стеной, мантийская делегация. Стена прозрачна в одну сторону, они не видят людей. С ними разговаривает полковой ИскИн. Компьютер говорит очень вежливо, почти вкрадчиво, и интонации противоречат смыслу слов. Стоять. Руки за спину. Смотреть в пол. Кто поднимет глаза — получит разряд. Мантийцев трое, один пожилой, двое молодых. Все светловолосы, одеты в белое и зелёное и очень красивы. Даже в скупых строках воспоминаний капитана сквозит изумление: мантийцы выглядят как люди, только лучше.
Они просят пощады. Они не сдаются, потому что и не пытались противостоять. Это учёные, физики, на Дожде они проводили научную работу. Они оказались в ловушке, потому что их корабль почуял приближение чужого военного флота и от испуга разродился раньше времени. «Манта»-родительница не бросит детёнышей, а сами они ещё не способны передвигаться по далёкому космосу…
Услышав это, полковник Лидс от души смеётся, и все остальные тоже хохочут.
Мантийцы получают гарантии безопасности.
Но у боевой группы есть приказ занять планету. Разбивают лагерь, запускают спутники связи, докладывают на базу. Мантийцам запрещено вызывать транспорты, запрещено выходить на связь. Они нонкомбатанты. Если они будут хорошо себя вести, их отпустят, как только корабль-матка сможет передвигаться. Полковник даже удовлетворяет просьбу начальника работ и отводит грозный «Теокалли» на орбиту другой планеты в системе, чтобы не пугать мать и малышей.
А пехота идёт в посёлок. Нужно убедиться, что противник не лжёт — что у них действительно нет оружия.
У них нет оружия.
У них есть дети, чистенькие тихие большеглазые дети. И статные женщины, и молодые девушки в белых платьях, и синее озеро, в котором можно купаться. Полковник нервничает и приказывает командирам бдительно следить за личным составом — опасается изнасилований. Изнасилований нет. Есть странная реакция на противника, которая подозрительно похожа на братание, и полковник нервничает ещё сильнее. Но это не братание. Это естественная реакция человека на беспомощное, безобидное, доброе и очаровательное существо. Капитан Маршем по-солдатски прямо передаёт ответ одного бойца, у которого спросил, нравятся ли ему мантийки. Солдат ответил, что нравятся очень, но ведь это же как кролика оприходовать.
Сам Маршем в мантийский посёлок не ходит.
Ему противно.
Ему и ещё нескольким офицерам, про рядовых он ничего не говорит. Но есть люди, которые при виде противника чувствуют не симпатию, а инстинктивную брезгливость. Вначале им самим неловко от этого, и они молчат, скрывая неудовольствие.
Через месяц они единственные останутся живыми — и людьми.
Один из бойцов, часто ходивших в посёлок, подхватывает странную кожную болезнь. Вокруг инопланетные джунгли, поэтому никто особенно не удивляется. Существуют правила биологической защиты, но как ни следи, кто-нибудь непременно о них забудет. Анализы показывают вирус, солдат получает инъекцию вирусофага и, сам над собой смеясь, ложится на сутки в лазарет. Он даже доволен — он сможет отдохнуть в покое.
Ночью у него начинается бред. Ещё трое суток он не приходит в сознание, состояние его неуклонно ухудшается. Врач бессилен. «Ведьма» с образцами вируса отправляется к ближайшей военной лаборатории, но до той неделя пути, а за трое суток заболевают ещё семеро, в том числе сам врач. Солдат умирает. При вскрытии видны совершенно разрушенные печень, почки, лёгкие, мозг. Человека словно пожрало живьём.
Эмилия Лидс складывает два и два. Стандартный вирусофаг из армейской аптечки — мощнейшее средство. Природа терраформированной планеты не способна породить вирус, который был бы ему не по силам. Значит, вирус собран искусственно.
Физики, говорит она тихо, они такие же физики, как я. Это биологи.
Ночью она собирает командиров. Почти у всех по лицу и рукам алеют пятна воспалённой кожи, признак подступающей гибели. Здоровы только Маршем и ещё двое. Маршема полковник Лидс назначает командиром группы на случай своей смерти. Она уже доложила об инциденте в службу биологической защиты флота.
У мантийцев расторможенный иммунитет, поэтому они переносят заразу, которой сами не болеют. Ангелоподобные создания, которые трогали солдат за руки и звали купаться, в действительности были чумными крысами. Мы больны, говорит полковник, мы скоро умрём. Но у нас есть боевая задача. А на Дожде есть маленькие мантийчата, которые здесь родились. Вы понимаете, о чём я?
Офицеры молчат.
Нам останется два-три года, продолжает Эмилия Лидс, но это лучше, чем умереть сейчас.
И в посёлок идут танки.
Николас отложил планшетку и попросил кофе. ИскИн уточнил: «как обычно?» — и Реннард кивнул. Мелькнула мысль, что в отсутствие ти-интерфейса как-то спокойнее. Все-таки просьба, высказанная вслух, — не то, что смутное полуосознанное желание. Ти-интерфейс запустили в широкое производство, думал Николас, пройдёт какое-то время, и он изменит человека не меньше, чем изменяет сейчас пресловутая мантийская операция. Люди научатся абсолютно контролировать свои мысли. Это, пожалуй, грандиознее, чем способность контролировать метаболизм.
Как ни взгляни — судьба человека в том, чтобы изменяться. Только что-то он всё никак не изменится…
Повернулась дверная ручка. Николас обернулся, приподнялся в кресле, заранее улыбаясь.
Вошёл Эрвин.
Он выглядел спокойным и умиротворённым. Пожалуй, хорошо отдохнувшим, будто и не провёл несколько часов в спортзале. Николас понял, что сегодня он тренировал не боевые приёмы, а другие, таинственные техники ки-системы: все эти «ши-рол», «о-зэн» и прочие «унисоны десяти флейт». Фрайманн всегда двигался с волчьей ловкостью и совершенно бесшумно, но после таких тренировок он словно вовсе отрывался от пола и парил в воздухе, как призрак. Так и выглядит настоящий кан-линг, объяснял он когда-то. Николас тогда ещё не отказался от идеи освоить ки хотя бы на начальном уровне. Учебный кан-линг похож на маваши-гэри, говорил Эрвин, а настоящий — это просто разновидность походки, но очень полезная разновидность. Ему пришлось объяснять, что такое маваши-гэри, но терпением он обладал безграничным.
Когда он рассказывал о чём-нибудь, то часто отвлекался на всякие интересные, с его точки зрения, детали и аналогии. Иногда Николас возвращал его к первоначальному предмету беседы, иногда просто молчал и слушал обстоятельные разъяснения, краткие, но всё равно бесконечные… Кто бы подумал, что немногословный Чёрный Кулак умеет и хорошо говорить, не только хорошо драться. Николас смотрел на серьёзное лицо Эрвина, на его сощуренные, отстранённые глаза, спокойно сложенные пальцы, и улыбался, вначале про себя, потом открыто… Эрвин, конечно, замечал, что Николас совершенно потерял нить его мысли, но почти всегда с опозданием. Тогда он смущался и сердился на себя. Невнимательность, ворчал он, корень всех бед. Николас смеялся и спрашивал: наложить на тебя взыскание? Эрвин фыркал, хмурился, но в конце концов тоже начинал смеяться…
Эрвин подошёл и поцеловал откинувшегося к нему Николаса — в макушку, потом в губы. Манипулятор поставил на журнальный столик чашку кофе. Эрвин попросил у ИскИна вторую, у Николаса — разрешения закурить, и уселся в кресло напротив.
Каждый раз как заново вижу, мысленно сказал себе Николас, насколько он всё-таки красивый человек. Удивительно.
Эрвин заметил его взгляд и недоумённо наклонил голову к плечу.
