Андрей Лазарчук - За право летать
Но Макс и не вставал вовсе – он заваливался назад, держась за горло.
Адам потянулся через стол – подхватить… Воздух стал плотный и вязкий. Желтый скользящий звук распилил череп и застрял в зубах. Все стали картонными, мягкими, пыльными. Потом сквозь шторы вплыл густой белый свет. Адаму показалось, что глаза засыпало горячей манной крупой. Он потянулся к лицу – протереть глаза; рука двигалась с трудом, словно через толстый пласт паутины. Адам слышал, как рвутся липкие нити. Кто-то кричал. Академик все ещё падал, и падал, и падал, и падал…
Стены, пропитанные светом, растворялись, как сахар в молоке. Люди истончались до полупрозрачности. Черный прямоугольник стола повис в воздухе, медленно покачиваясь. Пахло убежавшим молоком и сахарной пылью. Во рту появился привкус плесени…
А потом – словно игла проигрывателя слетела с пластинки – воздух стал плотный и вязкий. Желтый скользящий звук вновь распилил череп и застрял в зубах. Все были картонными, мягкими, пыльными. Из-за штор плыл густой белый свет. Адаму казалось, что глаза засыпало горячей манной крупой. Он тянулся и тянулся к лицу – протереть глаза; рука двигалась с трудом, словно через толстый пласт паутины. Адам слышал, как рвутся липкие нити. Кто-то кричал. Академик все ещё падал, и падал, и падал, и падал, и падал…
А потом – словно игла проигрывателя слетела с пластинки – воздух стал плотный и…
…и вдруг все кончилось.
Однажды так уже было – во время учений рванул взрыв-пакет, никого не убило и всерьез не ранило, отделались пустяковыми ожогами и контузиями, идиоты. Но Адам запомнил эту звенящую легкость и пустоту – и ощущение громадного распирающего давления внутри тела.
Вот и сейчас он чувствовал себя туго надутым воздушным шаром: коснись его – и разлетится в клочья…
– Что это было? – сипло спросил Макс; он встал, тяжело опираясь на столешницу.
– Ни хрена себе фейерверк… – пробормотал токарь. – Руки бы этим китайцам повыдергать и шлюпочным узлом к их же хренам присобачить. На хрен, – уточнил он.
– Блин, – растерянно сказал директор водочного завода – а у меня часы сдохли. Который час?
– Полтретьего, – отозвался кто-то.
– Не может быть!
– А у меня два десять…
– А у меня стоят.
– И у меня.
– Взорвали что-то, падлы.
– Ой, да бросьте…
– Максим, как вы себя чувствуете?
– Черт, да который же все-таки час?
– Включите телевизор. Может, действительно что-то произошло.
– Вот когда пили за то, что ничего не случилось, надо было по дереву постучать!
– Точно, – хмыкнул Коля, – и плюнуть через левое плечо на соседа.
Адам добрался до телевизора и, не найдя пульт, ткнул нужную кнопку на корпусе.
На экране появились двое ведущих, загримированных под Бивиса и Батхеда.
– Крутой оттяг получается, – сказал один мерзким голосом.
– Только надо посмотреть телевизор, – ещё более мерзким голосом отозвался второй.
– И телки классные. Видел, какие у неё сиськи?
– У которой?
– У той, которая сейчас сбацает нам клевый романс – «Пойми мою печаль». Понял, да?
Людмила Михайловна, болезненно сморщившись, воскликнула:
– Адам, голубчик, убери эту гадость!
Не послушавшись, Адам молча ткнул пальцем в угол экрана. Там, на маленьком циферблате, только что сменились цифры. Было 04:59. Стало 05:00.
Потом стало 05:01.
– Максим, вы что-нибудь понимаете? – спросила Людмила Михайловна.
Тот развел руками. Руки заметно дрожали.
– Макс, ты посиди, – обеспокоенно сказал Коля, – я тебе водички принесу. И ушел на кухню.
– А никто не слышал? Может, нам опять время перевели? Телевизор-то выключен был?
– Да ерунда какая-то. Небось пленку перепугали, спьяну.
Упрямый Адам стал переключать каналы.
– Да… да… да…
– Прекратите! – вдруг завизжала Катерина. – Вы что, ничего не поняли? Нас же похитили! Дети! Где дети?!
– Кать, ты чего? На месте дети, я смотрел, – перебил жену возникший в дверном проеме Николай. – Все путем. Народ, а кто Леночку видел? Они так без тельняшки и бегают?
– Да на кухне они, – раздраженно бросила хозяйка дома. – Прокурили насквозь…
– На кухне был я, – терпеливо объяснил Коля. – И в ванной был. И к детям заходил. Нет их нигде…
Ни Леночку, ни митька больше никто никогда не видел. Обувь и верхняя одежда нашлись в прихожей, и трофейная тельняшка так и осталась у токаря.
На всю жизнь…
Адаму следующие несколько дней запомнились как рваный полусон-полубред – люди в форме, собаки, отпечатки пальцев, протоколы… Больше всего он боялся, что опоздает прибыть к новому месту службы. Однако – хотя он действительно опоздал – никаких неприятностей это не повлекло. Его внимательно – очень внимательно – выслушали, потом его выслушали ещё раз, в другом месте; в результате в его предписание были внесены существенные изменения…
…Когда же наконец хватились паршивца Саньки и отпоили перепугавшуюся бабку Калерию, то оказалось, что мальчишка так и спит под столом и его невозможно добудиться. Он проспал ещё двое суток.
Глава первая
Санька
17 августа 2014 года
Планета Земля
Пыльная летняя жара, прибитая к мостовым несколькими каплями дождя, не желала покидать город. Она облепляла подоконники, висла на крышах, скручивала листья в трубочки, исподволь крошила старые питерские кирпичи. И Санька – вернее, старший мичман Александр Смолянин – вдвойне радовался, что приехал в город не тросовиком, а на своем верном «Урале», предмете жгучей зависти сослуживцев. Зависть они прикрывали едкими насмешками и бесконечными советами «сменить дедову рухлядь на простой двухместный глайдер». Против двухместности Санька вовсе не возражал; он любил, когда скорость, ветер в лицо, а Юлька прижимается сзади всем телом и смеется. А кроме того, мотоцикл – это стильно. А глайдер – пошло. Глайдеров этих наштамповали, как китайских велосипедов. Так и кишат.
Он поддал газу, перестроился в левый, запретный для простых смертных ряд и понесся по Московскому проспекту. Встречное движение было не в пример реже, чем попутное: народ в преддверии двадцать второго числа потянулся прочь из города. Разумеется, те, кто имел возможность пересидеть эту неделю на дачах, у родственников, на курортах – в общем, где угодно, лишь бы подальше от Питера.
Остановившись у светофора, Санька посмотрел направо. Рядом стоял, подрагивая, трепаный «зайчик», такой же нервный и испуганный, как и его водитель: рыхлый кругломордый пожилой шпак. Рядом с ним сидела такая же рыхлая тетка с обвисшими бесцветными волосиками. Стекло было опущено, и Санька почти ощутил запах кислого пота, пропитавшего кабину «зайчика». И водитель, и женщина боязливо косились на Санькину форму.
Эх вы, сказал он про себя. Очень хотелось сказать это вслух, и ещё много чего хотелось сказать, хлесткого и справедливого. Эти пацаны через неделю пойдут за вас умирать, а вы стремаетесь устроить им настоящий праздник!..
Но он ничего не сказал. Это был бы нелояльный поступок, и хотя за нелояльные поступки начальство не наказывало даже гардемарин, сами гардемарины никогда не простили бы ничего подобного ни своим, ни тем более инструктору…
Нравы у них были простые. К чему усложнять жизнь, если она легко и празднично может оборваться в четырнадцать лет?
Санька четко, как на смотру, вскинул руку к кожаному шлему, холодно улыбнулся и легко ушел вперед, едва желтый сменился зеленым.
Еще немного – и он, обогнув старинный памятник на площади, выкатился на Пулковское шоссе. Отсюда до военного космодрома, базы «Пулково», где базировались дивизия сторожевых катеров и летная школа, было одиннадцать минут. Оставалось время перекусить перед вылетом и купить шоколадку для медсестры. Санька не помнил, чье сегодня дежурство, но шоколадки любили все. И нельзя рисковать, что из-за какой-нибудь ерунды (вроде прыща на морде или покрасневших от недосыпа глаз) его гардемарин не допустят к зачету.
Сегодня из его ребятишек работали двое: за Анжелу он был спокоен, а вот Пашка его тревожил. Летал пацан хорошо, но нервно и, войдя в раж, начинал расходовать боезапас без удержу – если не сказать хуже. Последняя тренировка по учебной стрельбе прошла благополучно только потому, что перед самым началом Санька завел ученичка в каптерку и навешал плюх, приговаривая: «Не заводись, таракан! Мозгом думай!» Может, и сегодня навешать?..
Что было хорошо – оба его подопечных, как и он сам, не боялись радиационных поясов. Это был не слишком частый дар – и очень ценный. Большинство – пожалуй, девять из десяти – в Поясах летать не могли, что-то у них творилось то ли с визиблом, то ли с мозгами; ребята теряли ориентировку, видели всяческую чертовщину… Санька раньше пытался вытрясти из них, что там такое происходит, в Поясах, пока друг Толик по прозвищу Мохнатый не сказал ему:
