Андрей Лазарчук - За право летать
– И что? – недовольно спросил Петр.
– А то. Сейчас власть у нас, вот на этой самой кнопке. Мы втроем – или ты с нами? тогда вчетвером – сможем дежурить круглосуточно много дней. Или месяцев. Потребуем, чтобы имперцы убрались навсегда. И если они сунутся хоть раз… хоть на самую глухую окраину… тогда – взрывать. Вот тогда, Петька. Только тогда. Понял меня? Только тогда.
– Понял… – протянул Петр.
– Бесполезно это, наверное, – сказала Юлька. – Ну сотрем мы в порошок Питер. А остальные города? Они же останутся.
– А сейчас во многих местах при кнопке сидят решительные пацаны, – сказал Иван. – Ты про «Шрапнель» слышала?
Юлька слышала. «Шрапнелью» называлась широко известная «секретная» организация, объединяющая гардемарин КОФ из разных школ и даже разных стран. Они переписывались, устраивали какие-то встречи, съезды – в общем, производили большой шум… Юлька была уверена, что все это нельзя принимать всерьез. Да и Санька… он тоже так говорил.
– Слышала, – сказала она.
– «Шрапнель» – это так, вроде обертки, – сказал Иван. – А вот что у неё внутри есть – это серьезно. Это решительные пацаны. И такой вариант мы с ними обсуждали.
– И не только такой, – сказал Антон.
– Не только, – согласился Иван. – Но пока что в работе – этот.
Юлька опустила голову. Все стало ещё безнадежнее, чем было раньше.
– Развяжите меня, – сказала она. – Я с вами.
* * *Они заходили на посадку и касались полосы с интервалом в сорок секунд: девятка «Арамисов», два «Портоса» и две «Звездные птицы» – последние, кто ещё оставался в небе. Тридцать три пулковских корабля к этому времени уже вернулись на землю – на саму базу, на запасные полосы, на чужие (и даже весьма отдаленные) базы; кто-то сел просто в чистом поле, прорыв трехметровой глубины траншею, кто-то – на шоссе… Возможно, к вечеру объявятся ещё несколько пилотов – какая-то надежда оставалась. Возможно, их будет человек десять… Из тех, кто сумел приземлиться, почти половина имели дозу свыше ста рентген, причем четверо из них – под тысячу. Их вытаскивали из кокпитов словно обваренных, с красной вздувшейся кожей, с выцветшими глазами, малейшее прикосновение вызывало боль и кровоподтеки. Немедленно на вертолетах облученных перебросили в госпиталь; туда же на служебном глайдере сейчас отправлялись семнадцать человек из преподавателей, наземного персонала и гардемарин начального класса, которые согласно картотеке годились в доноры костного мозга – это нужно было ребятам на первые двое-трое суток, пока в репликаторах не вырастут в достаточном количестве клетки их собственного костного мозга. Капитан первого ранга Геловани попал в число доноров и был этим почти счастлив…
Сегодня Геловани испытывал вот это «почти счастье» во второй раз. Первый был – когда он понял, что вторую волну поднимать в небо не нужно, что имперцы уходят, уходят!..
Размеры потерь стали известны позже. То, что они будут огромны, Геловани понимал ещё до начала сражения; так оно и оказалось: земляне и марцалы потеряли примерно четверть взлетевших кораблей – больше тысячи единиц. Но потери Пулкова были – три четверти! Насколько он знал, больший процент потерь выпал только на долю норвежско-шведской эскадры, по которой пришелся самый первый удар врага – над Северным полюсом. Из девяноста тяжелых «СААБов» вернулся только один… Пулковцам же подвернулась самая крупная из замеченных имперских группировок; и там же, в их боевых порядках, произошел мощнейший взрыв, оцениваемый этак примерно в полторы-две гигатонны. Природа взрыва была пока неясна…
Именно после этого взрыва имперцы начали выходить из боя вверх, разрывать огневой контакт – и на высоте примерно две тысячи километров исчезать, уходить из нашего пространства в другое, свое, недоступное для нас субпространство, или просто «суб», – так его называли все.
– Кого-то ещё ждем? – спросил Геловани врача базы, Софью Михайловну Табак по прозвищу Мальборо, давнего надежного боевого товарища, с одной стороны, и очаровательную женщину, за которой он второй год не слишком уверенно ухаживал, – с другой; она стояла рядом с ним и, как и он, смотрела на садящиеся кораблики. Лицо её, матово-белое (она не переносила прямых солнечных лучей, поэтому всегда носила широкополую шляпу-стетсон; от этой шляпы, а не только от фамилии, произошло её прозвище), было непроницаемым. Все мы зачем-то держим лицо, подумал Геловани, а если разобраться… Недавний налет на морг выбил его из колеи – похоже, надолго.
– Да, – сказала Мальборо, не отрывая глаз от дальнего конца посадочной полосы. – Марцалы сообщили, что один их пилот тоже может быть донором.
– Кто?
– Не знаю.
– Еще не сел?
– Тоже не знаю…
Геловани окинул взглядом стоянки. Высокие кили «Звездных птиц» были видны издалека. Раз, два, три… и вон, далеко, ещё один. Сели с полчаса назад. Пилоты, наверное, отчитываются…
Сел последний «Портос». «Звездные птицы» низко прошли над полосой, покачали, крыльями и ушли в небо. На свою базу.
– Можно ехать, – сказала Мальборо.
– Бегут, – показал Геловани. – Наверное, к нам.
От Центра управления стремительно бежали трое: тощий марцал в летном серебристом комбинезоне и с ним двое: адъютант начальника Школы каплей Швецов и какая-то девочка из бригады симпатов. Марцал и девочка молча вскочили в глайдер, а запыхавшийся Швецов бросил руку к пилотке:
– Господин каперанг, вас срочно к адмиралу! Срочно! «Тревога один-аз»!
– Понял. – Геловани обернулся к Мальборо: – Жаль. Если освобожусь, нагоню вас.
И он бросился за Швецовым, точно зная, что от такого темпа бега скоро прихватит селезенку: не молоденький. Сердце и легкие спокойно выдерживали все, что он им задавал, а вот селезенка капризничала. Но «Тревога один-аз» требовала мгновенной явки на боевой пост – то есть в Центр управления.
И еще: из-за очередного появления в небе имперских кораблей «Один-аз» не сыграли бы. Сыграли бы «Один-веди» – в крайнем случае. Должно было случиться что-то более масштабное… или неожиданное…
Чертов Липовецкий. Накаркал… как-то очень молча, про себя, но вот как Бог свят – накаркал… ничего такого не говорил, но думал, паршивец…
Вбежав в зал Центра, Геловани автоматически кинул взгляд вверх, на карту – но карта была темна и пуста, кто-то выключил даже планетарный проектор, рисовавший на ней созвездия. Никаких данных не поступало, все колокольчики погибли, и сколько пройдет недель, прежде чем снова удастся засеять небо…
Не о том думаю, не о том.
В левом боку заболело мгновенно и отчаянно – будто ткнули кортиком. Стоило усилий не согнуться.
Адмирал, большой, как белый медведь, размашисто шагал ему навстречу, держа в каждой руке по мальчишке-пилоту.
– В предполетную, Данте Автандилович, – пробасил он. – Тряхнем стариной.
– Простите, Игорь Викентьевич?
– Летим на разведку. Мы с вами. Вот вам пилот. – Он подтолкнул к Геловани одного. – Ребятишки не разглядели, что там и как. Визиблы снимать я запретил, а в них оказалось ни черта не видно. Полетели, посмотрим глазами. После Смолянина… теперь во все можно поверить…
– Так все же – что там? – И, не дождавшись ответа от адмирала, посмотрел на пилота. Фамилию его он помнил – Джункаев, – а вот имя забыл. Имя было какое-то простое и вместе с тем замысловатое. – Что там такое вы нашли?
– Может, померещилось, – сказал пилот. – Мы уже уходили, когда вдруг это заметили. А строй оставлять командир запретил.
– Так что именно? Не томи душу.
– Простите, господин каперанг! Я только хотел сказать… я не уверен, что мы это видели, потому что от взрыва сначала почти ослепли, а потом ещё добивали крейсер… В общем, могло и показаться. Но вроде как… как маленькая планета. Видно было примерно так же, как Луну видишь, когда на неё специально не смотришь. А специально посмотреть не получилось, потому что мы уже уходили…
– Маленькая планета?
– Так точно, господин каперанг. На высоте около двух тысяч. Мы были ниже поясов, так что это не глюк… наверное.
Геловани наконец вспомнил, как зовут мальчика. Исса. Но не сын плотника и не сын крестьянина, а сын офицера…
Не поэт и не пророк, а художник. Это его рисунки висят в общежитии пилотов.
– Хорошо, мичман, – сказал Геловани. – Сейчас подлетим и посмотрим.
– И захватите фотоаппараты, Данте Автандилович, – полуобернувшись, сказал адмирал.
Можно было не напоминать: Геловани никогда не поднимался в небо без фотоаппаратов или кинокамер. И – без приличного бинокля. Все это хранилось в его шкафчике.
Забравшись в свой старый, ставший несколько тесноватым комбинезон, вдохнув травяной запах антисептика, которым пропитывали скользкую сетчатую подкладку, Геловани ощутил легкий вибрирующий ток в нервах: уж очень хотелось в небо. Адмирал забирался в комбинезон кряхтя – и с помощью Швецова.
