Другие Звезды (СИ) - Сергеев Артем Федорович

— Не, не сходится, — облегчённо выдохнул Олег и зашагал к уже близкому жилому модулю, а нам пришлось догонять, — ну и слава богу!

— Ты думал, она особист местный? — я пришёл к тем же выводам, что и он.

— Поначалу да, — кивнул он, — но не сходится. Больше парторга напоминает, или куратора сверху, но тоже не то. Парторг-то озабочен тем, что ему поручено, он в своём хозяйстве вышестоящую линию гнёт и следит только за тем, чтобы от неё не отдалялись, по командировкам ему ездить некогда. Это уж больше на члена Военного Совета фронта смахивает, если на наши деньги. Те тоже озабочены непонятно чем, и тоже власти дофигища.

— Похоже на то, — кивнул я, соглашаясь. — Ну и хорошо, если так.

— Да кто ж говорит, что плохо, — пожал он плечами, — просто могла бы нас в таком случае и помощнее отмазать, а то придумали чёрт-те что, отсрочку какую-то. Вертит она что-то, мутит-крутит, потом, скорее всего, перед каким-нибудь фактом поставит, ну и чёрт с ней. Сама оживила, сама с нами и мучайся, так я ей потом прямо в глаза и скажу, полюбуюсь на её реакцию. Вы жрать-то будете?

Мы уже подобрались к своей стеклянной стене, открыли в ней стеклянную дверь и по одному просочились внутрь.

— Конечно, — Дима осмотрелся, выбрал для себя закуток в дальнем углу и сходу принялся всё в нём менять. Уехали в стену полки, шкафы и стол вместе со всеми мелочами, что там были, а на их место выдвинулась кровать как у нас, потом ещё что-то, да возникли из потолка небольшие стены, чуть огородившие его свежеустроенное логово от общего пространства.

— Ловко ты, — хмыкнул я, наблюдая за ним, — научишь?

— Конечно, — повторил Дима, — для этого я и здесь. А что ты там, Олег, про еду спрашивал?

— То и спрашивал, — Олег уже колдовал у кухонного аппарата, — чтобы шли вы отсюда руки мыть и сюда бы не лезли. Теперь, когда мне всё с вами ясно, теперь только я угощать буду, понятно? Ты ведь, потомок, слово ревень и не слыхивал никогда, конечно же, а уж про то, что из него суп можно сделать, я даже не спрашиваю. Кисленький, лёгенький, самое-то на первое будет. Ты как, Саня, насчёт такого супчика?

— Уважаю, — вспомнил я детство, ели у нас ревень и в супах, и в пирогах, и в вареньях, и всё было вкусно, — для разгону в самый раз. Не жирно и приятственно. Одобряю. И хорошо бы с яйцом, а черешков поменьше, листиков побольше. И главное чтобы это суп был, а не щи зелёные.

— Не учи учёного, — буркнул Олег, колдуя над аппаратом, — так, где тут у нас ревень, я его сохранял в личном же, в общий доступ ещё не давал. Ага, вот он, сейчас-сейчас.

— Сложно вообще? — с любопытством спросил Дима, глядя под руки занятого делом Олега, — ну, новые вкусы выдумывать?

— Не выдумываю вот вообще ничего, — строго сказал ему тот, — вспоминаю. А вспомнить несложно, сложно удержаться и не приукрасить, вот что сложно. И не мешай, иди отсюда к чёртовой матери, чуть не сбился из-за тебя. И прикинь, Саня, они тут только химические специи знают, какой-то натрия глутамат, пёс бы на нём ездил, а что такое кинза с лаврушкой, ведать не ведают. И ладно бы это, а то ведь и ваниль, и корица, и имбирь, и гвоздика, базилик, всё ведь кануло в лету! Хорошо хоть чёрный молотый имеется, да прочие поделки. А вместо острого перца, прикинь, они тут просто какой-то капсаицин добавляют, не заморачиваются!

— Тут меня один знакомый попросил, — застенчиво признался Дима, чуть отойдя от Олега, — вас соевый соус вспомнить. Он то ли китаец на одну шестнадцатую, то ли кореец, сам не знает. На вид и не скажешь, но говорит, что есть в нём что-то такое. И просил, значит, помочь ему с обретением корней…

— Насчёт соевого не знаю, — поморщился Олег, — мы его и не использовали, в нашей-то кухне, он же ни в русской, ни в европейской не применяется. И редкий, и забивает всё своим вкусом наглухо, и солёный как сволочь, так что попробую, но обещать ничего не могу. Давно это было, да и пробовал я его несколько раз всего.

— Я могу! — влез я, чтобы приободрить угасшего от таких известий Диму. Что ж это за друг такой, подруга же, не иначе, а то б с чего бы это он так приуныл. Хотя кто их тут, в будущем, знает. — У нас этого соевого было хоть залейся одно время, соседи-корейцы делали. И соевый вспомню, и капусту корейскую, кимчи называется, и пасты из перца. Ну, что смогу, то и вспомню.

Забытые ощущения и в самом деле нахлынули на меня как из шланга, вернулись те далёкие вкусы и запахи, и я разулыбался против воли, вспомнив, как однажды на масленицу забрёл к своему лучшему другу в гости, он кореец был, и вот они всей семьёй сидят, свою кимчи в наши блины заворачивают, масленицу это они так по-своему праздновали, и меня зовут. А на столе у них кимчежар, так мы называли жареное мясо с этой их острой капустой, ещё тот самый соевый соус, китайский рис, перцовые пасты, рыба, да много всего, и всё острое да пряное, вот только сладкого у них не было никогда, за сладким друг ко мне бегал.

— Ну, попробуй, — с сомнением сказал Олег, глядя на мою улыбку, — может, хоть балл и заработаешь, кстати! За это ж рейтинга отсыпают! Так что давай, всё, что сможешь, всё вспоминай, тебе же за это скощуха выйдет! Чёрт, а я-то уже всё забил за тот месяц, что тебя ждал, надо было чего-нибудь да оставить!

— Кто ж знал, — пожал я плечами, — но попробую, лишним не будет. Тебе, кстати, сколько по совокупности отсыпали?

— Немного, — скривился Олег, — пока семидесятка всего, но обещают ещё добавить. Далеко тебе до сотни.

— Сотня — это много, — подтвердил и Дима, — у меня сто двадцать, а я тут не последний человек. Из школы обычно от шестидесяти до восьмидесяти выходят, так что…

— Ладно, — махнул я рукой, — не забивайте голову. Давайте жрать уже, что ли.

Глава 15

И потянулись дни, полные учёбы. Сначала мы с большим трудом осваивали понятие вычислительной техники, и даже не само это понятие, для меня всё так и осталось чистым волшебством, а вот её, этой самой техники, возможности. Олегу было легче, но и он офонарел от открывшихся перспектив, особенно когда нам показали сеть со всеми ресурсами, что она предлагала. Я же особенно ошалел не от этого, а от новых возможностей собственного тела, что дал мне установленный Анастасией нейрокомп, так этот прибор назывался.

Я мог на собственные закрытые глаза, да хотя бы и на открытые, в фоновом режиме, вызвать себе целый мир, или дополненную реальность, как они её тут именовали. Там было всё — и навигатор, с помощью которого я теперь мог ориентироваться по всей планете, и телефон, по которому я мог позвонить кому угодно, но тоже только на этой планете, переписываться с кем хочешь, а ещё я мог слушать музыку, смотреть фильмы и играть в игрушки с полным погружением, это когда не просто сидишь внутри разворачивающейся истории, а можешь ходить там, рассматривая детали. Ещё там были мои заблокированные деньги, там было хранилище моих записей и фотографий с видеофильмами, которые я мог делать теперь прямо из глаз, да много чего там было. Особенно меня порадовала возможность посещать все известные библиотеки, а их было много.

Но, как говорил Дима, это было только началом, уровнем семилетних детей. Для настоящей работы, для полного использования всех своих новых возможностей мне просто на хватало образования и привычки.

Но и то и другое было делом наживным, а ещё, что меня поразило больше всего, всё это можно было делать или на свои закрытые глаза, усилием мысли управляя меню, или на ближайшем физическом экране с клавиатурой, что мы с Олегом и предпочитали. А то лежишь или сидишь, как дурак, только слюни не пускаешь, и никто не знает, чем ты занят, а так сразу видно — человек работает.

Я не стал спешить и соваться во все дебри, торопясь объять необъятное, толку от такого мало, пусть уж нас учат по системе, единственное, что я себе позволил — это залезть в сеть и поискать в ней сведения о себе, о родных, о своём полку, да о сослуживцах. Ну и о Марине, конечно.

С родными моими, исходя из тех куцых данных, что мне удалось найти, всё было нормально, но оказалось, и это удивило меня больше всего, что первые послевоенные годы стали для моей страны и для людей самыми трудными. Мы-то думали, мы-то мечтали, что вот закончится война и мы все тут же заживём, заживём во всю мощь, как раньше, но оказалось, что ничего особенно не изменилось, вместо этого выплыли наружу все проблемы, что заметались в войну под ковёр, и перенести это было очень тяжело. Разруха, голод, накопившаяся несправедливость, калеки на улицах, алкоголь, беспризорники, преступность, прокатившаяся волна самоубийств, я смотрел на всё это и сердце моё холодело, я ведь всё ещё был там, с ними. Точнее, это они остались там, чтобы вынести на себе всю эту тяжесть, а я сдёрнул сюда, в благополучие и сытость.