Владимир Кузнецов - Алхимик
Так я и стал моряком. Прошли первые пять лет. Из юнги я сделался матросом, а после — и опытным матросом. Когда срок мой истек, меня перевели на фрегат «Виктория». Само собой, премии за это я уже не получил. Это только говорят, что морская служба заканчивается. На самом деле, уволить тебя могут только если ты станешь совсем негодным калекой. Видал я таких — слепые, глухие, безрукие, безногие. Старухи-матери катают их в тележках по ярмаркам, собирая подаяние. Те, кто поудачливее, кончают службу лишившись ноги или руки, как тот моряк, что сосватал меня на «Энжи». Если такой не пет горькую, у него достанет деньжат, чтобы открыть себе лавку или питейню в каком-нибудь порту, обзавестись толстухой-женой и спокойно доживать свой век. Но куда больше нашего брата сходят на берег без гроша в кармане, одинокие и никому не нужные. Такие оканчивают свой путь в придорожной канаве, захлебнувшись собственной блевотой.
Хорст хмурится, сплевывает изжеванный ком табака и лезет за новой порцией. Огромная, оранжевая луна висит над бухтой, заливая все вокруг холодным, мертвенным светом.
— На «Виктории» мы гоняли приватиров, — продолжает он. — Неблагодарное занятие. Приватиры — добыча скудная. Трусливые, на плохих кораблях… Если дело дойдет до абордажа, дерутся, как загнанные крысы. Оно и понятно — им кроме виселицы ничего не светит. Редко когда возьмешь такой корабль, а если и возьмешь, получишь от призового агента сущие гроши.
Так я отходил еще года четыре. Потом коммандеру Митсу улыбнулась фортуна. Он заполучил новое звание, а вместе с ним — призовой фрегат «Фиарка», в честь проклятого черного континента. Оно и верно — чернокожих там служило немало. Глупые, как пробки, с морским делом дружат хуже, чем портовая шлюха. Но, как бы его не назвали, у него было две палубы и шестьдесят четыре пушки, совсем как у нашего «Агамемнона». Тогда случилась новая война с республиканцами и мне довелось побывать в настоящем морском сражении. Если и ждет меня после смерти ад, то в тот день я увидел, каким он будет. Трехдечный мановар вышел на нас и угостил калеными ядрами. Начался пожар, нас отправили качать насосами забортную воду. Огонь разошелся по первой и второй палубам, а мы оказались в трюме, запертые в чаду с ревущим пеклом над головами. Не знаю, сколько времени мы там пробыли, но вскоре матросы стали задыхаться от скопившегося угара. Я держался не дольше других — упал без чувств, что твой мешок с потрохами. На мое счастье были на помпах люди покрепче меня. Им хватило сил затушить пожар. «Фиарка» вышла из боя и нас, бездыханных, вытащили на верхнюю палубу. Много народу тогда угорело, но я выжил. Фрегат отправили на ремонт в метрополию, а меня перевели на один из трофейных трехпалубников…
Хорст умолкает, тревожно вслушиваясь в тихий плеск волн и поскрипывание снастей. Эд замолкает, стараясь понять, что обеспокоило товарища. Кажется, ни один посторонний звук не нарушает ночного спокойствия. Тревожно и пугающе звучат склянки. Оканчивается вахта.
— Пойдем спать, — поднимается на ноги старый моряк. — Отдохнуть надо, а то что-то мне неспокойно…
* * *На оружейной палубе душно. Тело мгновенно покрывается скользкой пленкой пота, в горле начинает першить от влаги. Усталость тяжелым грузом давит на грудь, но из-за духоты уснуть не получается. Кожу саднит от грубой, просоленной парусины, промокшие потом волосы жесткой паклей давят на череп. Голову как тисками давит — видимо поднялось давление. Устав веретется в узком, неудобном гамаке, Сол встает и поднимается на верхнюю палубу. За такое можно получить веревкой — матросу запрещено самовольно перемещаться по кораблю. Но офицеров не видно — может, им удушливая ночь спать не мешает. В капитанской каюте, где расположился Лим Паттерли, трепещет слабый огонек. У бака стоят двое морпехов — стерегут пленных республиканцев. Там, в отдельном закутке, устроенном плотниками, сидит капитан «Кровавой десницы» — единственный выживший офицер, насколько Солу известно.
Невероятное, пугающее спокойствие царит в бухте. Не слышно даже дуновения ветра и плеска волн. Вода внизу похожа на стекло — гладкая и неподвижная. Такую даже в пруду не часто увидишь. Стараясь не попасться морпехам на глаза, Эд садится у грот-мачты, закрывает глаза… Может хоть здесь получится задремать.
Тревожную, беспокойную дремоту нарушает тихий шум. Эд раскрывает глаза, внутри уже готовясь получить удар веревкой или кулаком. Перед ним, всего в шаге, замирает огромная крыса. Таких больших Эд еще не видел — она размером с крупную кошку или даже собаку. Маленькие, злые глазки не мигая смотрят на человека. Д косится по сторонам, подыскивая что потяжелее, чтобы кинуть в зверя. Крыса ощеривается, показав длинные передние зубы и не спеша уходит, скрывшись между бочек.
— Diky ludi… — бормочет Сол. — Могли бы хоть кота завести…
Непонятно почему, но крыса испугала его. Необычно крупная, но все же — крыса.
— А ты что тут сидишь? — резкий оклик заставляет Сола вздрогнуть. Обернувшись, он видит одного из караульных с ружьем наперевес. Примкнутый штык нехорошо поблескивает в неровном свете фонарей. Морпех подозрительно оглядывает Сола.
— Ты бы шел отсюда, — наконец говорит он. Ствол ружья слегка опускается. — Пока тебя вахтенный офицер не заметил.
Под пристальным взглядом морпеха Сол нехотя поднимается на ноги и идет к люку. Когда он уже ставит ногу на первую ступеньку, за спиной раздается короткий надсадный хрип. Обернувшись, Эд замирает в оцепенении. Морпех, только что угрожавший ему оружием, полулежит, прислонившись к мачте, глаза его широко раскрыты, язык вывалился из перекошенного рта. Осторожно, Сол подходит к нему, наклоняется, трогает за плечо.
— Эй! Что с тобой, приятель?
От прикосновения солдат медленно заваливается на бок. Эд пытается нащупать пульс, но тут же в страхе одергивает руку — тело несчастного холодное, как лед.
— Дарби! — раздается с бака окрик. — Ты что там застрял, рыжий дьявол?!
Эти слова звучат для Сола как сигнал — н бросается к люку. Стараясь при этом не шуметь, со всей возможной быстротой он возвращается на свое место. Забравшись в гамак, он замирает. Рядом похрапывает Хорст, что-то сонно бормочет Дилнвит. Эд старается дышать ровно и глубоко, изображая крепкий сон, но до самой побудки дремота даже издали не подбирается к нему.
Утром, перед завтраком, матросов выстраивают на шканцах. Здесь же почти два десятка морпехов, замки взведены, штыки пристегнуты. На лицах многих — подозрительность и досада. Лейтенант Паттерли, раскрасневшийся, в расстегнутом мундире нервно меряет шагами квотердек. Говорить он не начинает — ждет.
Данбрелл появляется спустя минут двадцать — в треуголке, с короткой саблей на поясе, в глухо застегнутом мундире. Опершись о перила он окидывает построенных перед ним матросов.
— Я не хочу, чтобы в моей команде ходили пересуды и слухи, — хрипло выкрикивает он. — У меня нет тайн от моей команды. Сегодня ночью на палубе призового фрегата умерли два человека: морской пехотинец Дарби Камгроу и матрос Арк Винделл. Мы не нашли на их теле ран или иных следов насилия. Доктор МакКатерли сейчас выясняет, что могло привести к их кончине. Те же из вас, кто вчера ночью во время вахты видел этих людей, упокой Господь их души, и заметил что-то подозрительное… пусть расскажет.
Над строем пронесся шепоток, матросы завертели головами, что-то выспрашивая друг у друга. Новость удивила и напугала многих.
— …неизвестная хворь… может, эпидемия?.. разве бывает так, чтобы на тот свет за одну ночь, без мук и криков?.. Яд?.. ни воды, ни пищи с континента еще не привозили…
— Тихо!!! — надсадный крик Данбрелла разом обрывает бормотание. — если кто хочет сказать — пусть говорит перед всеми! Я не для того стою здесь, чтобы слушать базарные пересуды!
После его слов воцаряется молчание. Матросы опускают глаза в палубу, изредка искоса поглядывая друг на друга. Капитан уже собирается что-то сказать — видимо распустить команду по своим постам — как вдруг из строя выходит пожилой матрос. Эду виден только затылок с блинной, седой как лунь косой.
— Сэр, я знаю что погубило этих несчастных.
Данбрелл недоверчиво склоняет голову к плечу.
— Я не помню вашего имени, матрос. Вы из последнего пополнения?
— Так точно, сэр. Меня звать Лэмюэль Шарс, сэр.
— Говорите, мистер Шарс.
Теперь Сол узнает его. Ну да, сухощавый старик с широкими костлявыми плечами и длинными как у обезьяны руками. Это тот самый матрос, что ставил две кроны на то, что Сол не переживет два дня. И он же нес на вахте религиозную чушь о «Кровавой деснице».
— Это корабль, сэр. Безбожники-республиканцы навлекли на него проклятие Всевышнего. Нельзя было называть корабль таким именем. Он привел их к гибели, а теперь начал забирать жизни наших солдат и матросов. Его нужно оставить — как можно скорее. Пусть ему дадут новое имя и снимут эту ужасную фигуру… и священник освятит его под новым именем и новым флагом. Иначе нельзя… Иначе — горе всем нам!
