Андрей Хуснутдинов - Данайцы
Я хотел почесать подбородок, но только стукнул себя по стеклу забрала.
Юлия нащупала мою руку. Перевернув ладонь, я сжал ее пальцы. В толстенных перчатках, наверное, сей романтический жест вышел неуклюжим – мы стали похожи на парочку, собравшуюся прыгнуть в воду.
На счете «ноль» ракета покачнулась, и ее так сильно стало кренить, что мне показалось, будто мы опрокидываемся, у меня даже карандаш выскочил из зажима на рукаве. Но ракета восстановила равновесие, ее повело в обратную сторону, и так, с убывающей амплитудой, несколько раз. Гром выхлопа первой ступени едва проходил сквозь толстые стенки капсулы, разжижался до рокочущего гула, напоминавшего морской, зато несносная вибрация, казалось, старалась вовсю, восполняя недостаток шумового эффекта. Из-за тряски я и не сразу догадался, что мы летим – и то благодаря тому, что почувствовал, как меня вжимает в кресло, как ослабевают ремни. Это был сущий ад, и я с полной уверенностью заявляю, что воспроизвести его не способен ни один тренажер – по крайней мере, из тех, на которых мне довелось работать. Может быть, весь фокус тут заключался в новых двигателях, но для нас с Юлией это было слабым утешением, мы не были готовы к такой встряске.
***Разбитые и взмокшие, мы очнулись на орбите от толчка, вызванного остановкой двигателей и послужившего началом невесомости. В иллюминаторах высыпали ярчайшие звезды.
ЦУП не жалел нас: предстоял выход на стартовую орбиту, одной автоматикой тут было не обойтись. Нам дали ровно пять минут на то, чтобы избавиться от скафандров. День, начинавшийся размеренно и торжественно, будто вступление к целой неделе без захода солнца, скомкался за какие-нибудь два часа. Чередования невесомости и перегрузок, вызванных поминутными включениями корректирующих двигателей, доконали Юлию, у нее пошла носом кровь. Я попросил у Земли разрешения открыть жилой отсек, но получил отказ: одна за другой следовали корректировки орбиты. Я отыскал в аптечке салфетки и протянул их Юлии. Она отвернулась от меня с таким видом, будто это я был виноват в том, что у нее идет кровь. В конце концов от непрекращающихся орбитальных поправок у меня тоже открылось кровотечение, и я, зажав нос, спросил, чем вызваны сии позывы на каллиграфию: мы что, целимся проскочить сквозь огненный обруч в пустоте?
– Почти, – был ответ из ЦУПа. – Через десять минут нарушение связи, уходите в тень.
– И что? – не понял я.
– Начнем второй старт пораньше. Иначе придется идти на второй виток.
Нет худа без добра, подумал я: чем раньше включим маршевые двигатели, тем быстрее покончим с этой чехардой.
Старт прошел без сучка без задоринки.
Изумрудная чаша Земли стала опрокидываться нам за спину. Это было похоже на сон: хотя двигатели работали в разгонном режиме, не чувствовалось даже намека на вибрацию. Я собирался перейти на автоматическое управление, как с Земли поступило новое неожиданное распоряжение:
– «Данайцы», в течение трех минут – полная тяга. Недобрали по курсу. Как поняли?
– Вас понял, Земля, – ответил я. – Почему полная?
– Дайте подтверждение, три минуты – полная тяга, чуть-чуть не добрали… – Голос оператора с ЦУПа как будто засыпало песком, связь нарушалась.
Прикинув на калькуляторе наше ускорение в течение этих трех минут, я обернулся к Юлии:
– Три «же».
Она промолчала.
***Связь с Землей еще не восстановилась, а я принялся распечатывать вход в жилые отсеки: хотелось поскорей увидеть нашу «квартиру». Но отчего-то заклинило люк. Я был уверен, что все делаю правильно – точно такой люк на Земле мне приходилось открывать раз двести, если не больше, – но решил начать заново, не торопясь. Однако и во второй раз люк не поддался мне. Все, чего я добился, так это того, что отлетела заслонка с контрольного окошка. Но и от окошка проку не вышло никакого – свет в жилых отсеках был погашен, я только мог видеть в стекле свое собственное отражение. Оставалось ждать восстановления связи. Я встал у иллюминатора и глядел на Землю. Мне вспомнилось, как однажды в детдоме, не имея возможности попасть в запертый школьный буфет через дверь (меня оставили без обеда за какую-то провинность), я пробрался в него через окно. Вздорное воспоминание это почему-то долго не оставляло меня. Под видом того, что рассматриваю нечто в рябовато-облачной линзе Атлантического океана, я прижался виском к стеклу и закрыл глаза.
***Однако спустя и час, и три, и шесть часов после старта все оставалось по-прежнему: связь отсутствовала, люк был закрыт. И только Земля удалялась от нас – иногда, если смотреть на нее пристально, возникало забавное ощущение того, что она всего в нескольких метрах от корабля, этакий волшебный фонарь размером с настольный глобус, висящий в пустоте.
По инструкции, в случае нарушения связи нам следовало придерживаться штатного расписания полета в течение ста двадцати часов. Можно было, конечно, считать, что именно это мы и делали – вернее, делал наш главный компьютер, не нуждавшийся ни в душе, ни в туалете. Не знаю почему, но мне думалось, что в соответствии с той же инструкцией и мы не должны были испытывать потребности в душе и в туалете сто двадцать часов.
В комплекте ЗИП №1, предназначенном для внешних работ, находилась дисковая пила. Ее использование внутри корабля запрещалось категорически, но все произошло как по наитию, ни о каких запретах я и подумать не успел. Замок со срезанным предохранителем выскочил из цилиндра, крышка люка с ленивым чмоком герметика откинулась на петлях.
– Там… – стал я оправдываться не то перед Юлией, не то перед самим собой, заталкивая пилу обратно в ЗИП. – Мы… пылесос… сейчас… – С этими словами я полез в люк и, минуя стыковочный узел, спустился в жилой отсек.
***Сначала я подумал, что ошибся дверью, ей-богу, на лице у меня застыла улыбка жертвы розыгрыша.
Предбанник жилого отсека оказался сплошь забит невообразимым хламом. Искореженные куски пластика, огрызки досок, промасленная бумага, дырявые проржавевшие канистры, книги, ошметья кабелей, жирные комья не то гудрона, не то глины, – все это лежало такой чудовищной и вместе с тем такой цельной кучей, что невольно напрашивалась мысль о мусорном баке, но никак не о жилом отсеке космического корабля. Пару раз я даже закрывал глаза, надеясь, что мусорная фата-моргана рассеется сама собой. Но ничего, разумеется, не рассеялось.
Юлия смотрела на меня через люк, я позвал ее спуститься вниз.
В руках у нее были часы – я почему-то обратил на них внимание. Она пыталась надеть и, встав рядом со мной, продолжала возиться с неподатливым ремешком. Как будто самое важное для нее сейчас были часы. Она, впрочем, так и не надела их, спрятала в карман и, поджав губы, вытащила из груды хлама какую-то книгу без обложки, взяла ее двумя пальцами за край и стала разглядывать, словно лягушку.
Признаться, если бы она взялась задавать вопросы, я бы стал нервничать, может быть, кричать. Но, не сказав ни слова, с самым серьезным видом она принялась исследовать хлам. И я, уже приготовившийся к погружению в восклицательную чушь, передохнул, отёр испарину со лба и тоже взялся разгребать хлам.
Нам нужно было добраться до следующего люка, из предбанника в собственно жилой отсек, но, как выяснилось, люка этого вообще не было. Круглое отверстие в полу вместо него прикрывал гнутый лист фанеры с надписью «Не бросать!». Отодрав фанеру, я пошарил в черном отверстии рукой и невольно отдернул ее: ток горячего, влажного, как из бани, воздуха коснулся моих пальцев. Юлия подала мне фонарик, но луч его вязнул в клубах пара, точно в снегу. Нам были видны лишь собственные руки. Тогда я взял обрезок доски и бросил его в дыру. Мое тело и мысли как будто делились между собой. Я что-то еще бросал в дыру, а мысли трусливо, наперебой шептали мне, что дыра бездонна и что только этим можно объяснить отсутствие звуков падения – ведь их, звуков-то, я и не слышал.
– Нужно, – обратился я к Юлии, задыхаясь, – что-нибудь длинное… Палку какую-нибудь.
– Нет, – ответила она. – Туда нужно спуститься и закрыть воду.
– Какую воду?
– От которой пар.
Ее присутствию духа можно было позавидовать. То, к чему моя мысль пробивалась с таким трудом – а я, признаться, уже не только думал, что у дыры нет дна, но и был готов списать образование пара на соприкосновение теплого воздуха корабля с вакуумом, – Юлия определила практически с первого взгляда, наверняка. Пар – значит, где-то протекает вода и что-то ее нагревает. Не слышно звуков падения – значит, что-то их скрадывает, скорей всего, что-нибудь мягкое.
Спустившись в дыру по тросу, я оказался на мокром тюке. Тюк этот занимал всю площадь отсека, я ходил по нему, как по сжиженному облаку. Под тюком и по углам отсека пузырилась вода.
