Альфред Элтон Ван Вогт - Путешествие на космическом корабле "Бигль"
Молчание продолжалось, и Гросвенор настроил коммуникатор на подлокотнике кресла; на экране перед ним возникло слегка размытое изображение того, что Кент и Лестер видели непосредственно в телескоп. Он понемногу забыл о своих компаньонах и сосредоточился на открывающемся виде. Они достигли дальних подступов большой галактической системы; однако даже ближайшие звезды были еще так далеки, что телескоп с трудом передавал с достаточной четкостью мириады светящихся точек, образующих спиральную туманность Андромеды, место назначения экспедиции.
Гросвенор поднял взгляд как раз в тот момент, когда Лестер оторвался от телескопа.
— То, что происходит, кажется невероятным, — сказал астроном. — Мы воспринимаем излучение, испускаемое скоплением многих миллиардов солнц.
Он помолчал, затем продолжил:
— Мистер Кент, думаю, что эта проблема не из области астрономии.
Кент, в свою очередь, обернувшись, ответил:
— Все, что включает в себя целую галактику, относится к разряду астрономических явлений. Или же вы можете назвать мне какую-нибудь другую науку, которая этим занимается?
Лестер помедлил, затем медленно произнес:
— Масштабы получаются просто фантастическими. Не думаю, что стоит сразу же говорить о галактическом феномене. Эти волны могут быть переданы сфокусированным лучом, направленным непосредственно на корабль.
Кент повернулся к собравшимся и спросил:
— Кто-нибудь имеет что-то сказать или предложить?
Гросвенор поглядел вокруг, надеясь, что анонимный автор недавнего замечания снова заговорит, но тот, кем бы он ни был, хранил молчание.
Стало уже очевидностью, что люди не чувствуют себя столь же свободно в выражении своего мнения, как было под руководством Мортона. Кент неоднократно давал им понять, что готов прислушиваться лишь к руководителям отделов. Не вызывало сомнений и то, что лично он отказывается признавать нексиализм отделом. В течение многих месяцев Гросвенор и он, всячески соблюдая по отношению друг к другу корректность, старательно уклонялись от необязательных контактов. Во время этого периода новый начальник экспедиции упрочивал свое положение, проводя различные решения, расширяющие полномочия его отдела, и объясняя это тем, что следует избавляться, насколько возможно, от дублирования функций.
Пользу от поощрения на борту личных инициатив, пусть и немного в ущерб эффективности, мог усмотреть лишь нексиалист. Гросвенор хорошо понимал это и воздерживался от бесполезных протестов. И на людей, запертых в корабле и ведущих жестко регламентированное существование, накладывались дополнительные ограничения.
Смит в глубине рубки управления первым откликнулся на вопрос Кента. Он поднял свою костлявую фигуру и произнес сухим тоном:
— Я смотрю, мистер Гросвенор вертится на своем месте. Возможно, он чересчур вежлив, чтобы брать слово раньше старших. Мистер Гросвенор, что у вас есть сказать?
Гросвенор подождал, пока смешки, к которым Кент не присоединился, утихнут, затем произнес:
— Несколько минут назад один из присутствующих подал нам идею отступить и вернуться домой. Хотелось бы послушать его доводы.
Ответа не последовало. Гросвенор заметил, что Кент нахмурил брови. Было действительно странно, что кто-то не желал признаваться в столь краткой и вызывающей реплике. Многие оглядывались вокруг с удивлением.
Затянувшееся молчание нарушил Смит:
— Когда это заявление прозвучало? Я не помню, чтобы слышал его.
— Я тоже! — откликнулись эхом еще с дюжину голосов.
Глаза Кента загорелись. Он бросился в дискуссию так, словно ожидал для себя личной победы.
— Давайте разберемся, — сказал он. — Либо кто-то говорил это, либо ничего подобного не происходило. Кто-нибудь что-то слышал? Поднимите руку!
Ни одна рука не поднялась. Кент спросил слегка насмешливым голосом:
— Мистер Гросвенор, что в точности вы слышали?
Тот неторопливо ответил:
— Насколько я помню, кто-то произнес: «Я вам точно скажу, в чем тут дело. Этому кораблю пора возвращаться в порт приписки». Видимо, то, что я услышал, было вызвано возбуждением слуховых центров моего мозга. Что-то там очень хочет, чтобы мы вернулись домой. — Он пожал плечами: — Конечно же, я не претендую на достоверность моего объяснения.
Кент произнес с твердостью:
— Мы все же продолжаем не понимать, мистер Гросвенор, почему вы единственный слышали эти слова?
По-прежнему не обращая внимания на неприязненную иронию Кента, Гросвенор ответил серьезно:
— То же самое я спрашиваю у себя. В первую очередь мне приходит на ум, что во время инцидента с риимами, я подвергся длительному воздействию. Возможно, это сделало меня более чувствительным к подобным сообщениям.
Быть может, тем же самым объяснялось и то, что он воспринимал шепот, несмотря на изолирующие переборки своего отдела.
Гросвенор не удивился, увидев, что Кент изобразил гримасу. Химик не скрывал, что предпочитает не вспоминать о том, как сказалось вмешательство птичьих существ на моральном состоянии членов экспедиции.
— Я имел удовольствие, — произнес он язвительным тоном, — прослушать запись вашего доклада о названном эпизоде. Если память меня не подводит, вы заявили, что своей победой обязаны тому факту, что риимы не понимали, до какой степени трудно представителю одной расы управлять нервной системой существа, принадлежащего к другой, совершенно отличной, расе. В таком случае, как вы объясните, что кто-то там, — он указал рукой в направлении движения корабля, — сумел нащупать ваш мозг и возбудить определенные чувствительные зоны с такой точностью, что вы ясно расслышали приведенные вами слова?
Тон Кента, выбранные обороты, самодовольный вид свидетельствовали о неприкрытой враждебности. Поэтому Гросвенор ответил достаточно резко:
— Ничто не говорит, что тот, кто оказал такое воздействие на мой мозг, не знаком с проблемой. И не надо думать, что для этого необходимо было владеть нашим языком. К тому же, успех можно считать лишь частичным, поскольку я оказался единственным затронутым. На мой взгляд, в данный момент вопрос не в том, каким образом я услышал эту фразу, а почему и что нам теперь следует делать.
Мак Канн, геолог, кашлянул, затем подал голос:
— Гросвенор прав. Думаю, нужно признать очевидное: мы проникли в частные владения кого-то, и какого кого-то!
Кент прикусил губу, помедлил, потом сказал:
— Полагаю, не стоит убеждать друг друга в том, что у нас достаточно доказательств для окончательного вывода. Однако следует поступать так, словно мы действительно имеем дело с разумом, более могущественным, чем человеческий… более могущественной формой жизни, чем все, какие мы знаем.
В рубке управления повисла тишина. Гросвенор догадался, что неосознанно каждый собирается с силами. Губы сжались, лбы нахмурились. Впрочем, не он один заметил эту реакцию.
Келли, социолог, мягко произнес:
— Счастлив видеть, что никто из вас, похоже, не горит желанием повернуть назад. Тем лучше. Наш долг как находящихся на службе своего правительства и как служителей своей расы изучить все достойное внимания, что представляет новая звездная система; это особенно важно в настоящем случае, поскольку доминирующая раса данной галактики знает, что мы существуем. Заметьте, прошу вас, что я следую рекомендации мистера Кента и говорю так, словно мы вправду имеем дело с разумным созданием. Тот факт, что оно воздействовало более или менее непосредственно на мозг пусть и одного из нас доказывает, что оно за нами наблюдало и многое о нас знает. Мы не можем допустить, чтобы эта осведомленность оставалась односторонней.
Кент снова обрел свой апломб и сказал:
— Что вы думаете, мистер Келли, о месте, в которое мы направляемся?
Старый социолог поправил пенсне:
— Ммм… трудно сказать. Но эти нашептывания могут быть эквивалентами помех от наложения радиоволн, которые имеются и в нашей собственной галактике. Не исключено, что мы всего лишь воспринимаем знаки, предвозвещающие переход из пустыни в цивилизованную область.
Келли помолчал, но поскольку никто не спешил высказываться, продолжил:
— Вспомните, и человек наложил неизгладимый отпечаток на свою собственную галактику. Омолаживая затухающие солнца, он зажег сверхновые, видимые из-за ее пределов. Изменил орбиты небесных тел. Оросил и озеленил бесплодные миры. Океаны заняли место огромных пустынь под жгучими солнцами некогда выжженных планет. И наше присутствие здесь, на борту данного корабля — это тоже проявление могущества человека, простирающегося дальше, чем слышанный нами шепот в состоянии когда-либо дотянуться.
Гурли, главный связист, сказал:
— Следы человека не вечны в космическом смысле. Не понимаю, как можно их сравнивать. Воспринимаемые нами пульсации — живые. Они являются формой мысли, настолько мощной, настолько заполоняющей, что все пространство вокруг нас нашептывает их. Это не кот со щупальцами, не пурпурный монстр, не раса крестьян, замкнувшаяся в своей системе. Возможно, мы столкнулись с непостижимой совокупностью сознаний, которые общаются между собой через километры и годы своего пространственно-временного континуума. Это цивилизация соседней галактики, и если их представитель нас предупреждает…
