Илья Тё - Реконструкторы (сборник)
Как бы там ни было, спустя три года, Джордж младший вернулся с войны. В Шанхай, к родителям он не поехал, отделавшись коротким письмом, а отправился сразу в столицу. На деревянной ноге, с повязкой через выбитый шальным осколком глаз, с щегольскими, круто закрученными усами гвардейца, огромной суммой наградных и премиальных республиканских долларов, а также чудесным орденом Князя Владимира Святого (с бантами), приколотого к цветастой ленте над сердцем. Не смотря на оторванную миной ногу, которую ныне заменял костыль-имплантант из мореного дуба с широким каучуковым 'копытцем', армейский френч на нем сидел как литой. В военной форме, с прямой, как полет свинца спиной, в тот год Джордж казался не человеком – скалистой грудой, незыблемой, непобедимой и безумно лихой.
Демобилизованного кавалера Святого Владимира, приняли на службу в полицию Форта Росс без проволочек – отказать такому калеке никто из тыловых крыс не посмел. А поскольку инвалидность мешала Джорджу патрулировать улицы миллионного и, безусловно, самого большого города в мире, его зачислили в штат судебных приставов. В результате, молодой, всего тридцатидвухлетний ветеран Пенджабской кампании и блистательного кавалерийского сражения под Лахором протирал зад в кабинете и раскладывал по папкам стряпчие бумажонки…
– А вы то как сами, Айван? – спросил вдруг меня Джордж. – Все так и мотаетесь по тюрьмам да по острогам? Не надоел ещё интерпреторский хлебушек?
– Деньги есть деньги, – пожал плечами я, – это всего лишь бизнес.
Буш младший кивнул. Он всегда соглашался со мной в этом щекотливом вопросе. Интерпрето на самом деле являлись не государственными служащими, а работниками коммерческих корпораций. Услуги подобных мне специалистов ценились дорого – ведь второго, такого как я нужно было поискать. Впрочем, работа того стоила. Во всех смыслах, как ни крути.
Подземный этаж, в котором мы очутились, спустившись по лестнице, оказался неожиданно велик для Палаты исполнения приговоров. До этого мне приходилось бывать в разных вариантах Палат, но в основном в Сибири, в Монголии и однажды – в Польском доминионе. В столичном же варианте Обители Смерти я пребывал в первый раз. Впечатления, впрочем, она особого не производила. Больше чем остальные по размеру – но и только. Планировка местной Палаты исполнения приговоров на первый взгляд показалась мне обычной: вход в неё предварял длинный, но при этом широкий коридор, отгороженный от лестницы тремя рядами решеток, с небольшими дверцами. За каждой решеткой располагалась бронированная кабинка полисмена, вооруженного семизарядным кольтом детройтской сборки (у столичной полиции водились только такие) и декоративной полицейской сабелькой, совершенно бесполезной в настоящем бою.
С презрением покосившись на сабельки, Джордж невнятно буркнул начальнику караула и забрал у меня лист Приведения Приговора. Что-то переписал оттуда в караульный журнал, подписал сам, дал расписаться мне, а после удовлетворенно ткнул пальцем в сторону двери. Манерам, как видно, в Пенджабе учили плохо.
Мы прошли. За дверью всё было жестче. Как оказалось, внутри самого коридора дежурили, зыркая злыми взглядами, охранники-карабинеры. Дежурили вчетвером и, как объяснил мне Джордж, поочередно, сменяясь каждые два часа с другими четырьмя бойцами, отдыхающими в соседней комнате. В отличие от полицейских с кольтами на входе эти охранники являлись не просто 'вахтерами' или 'ключниками'. Их головы в касках, плечи и грудь, закрытые кавалерийской кирасой из многослойной стали, говорили мне об одном – перед нами стояли подготовленные бойцы, натасканные для тактических схваток. Злой штык, накрученный на карабин, и короткий кинжал на поясе, также показались мне необычайно красноречивыми предметами.
Далее по коридору, одна за другой следовали закрытые камеры. Чуть ближе – комнаты отдыха полицейских, совмещенные с маленькой оружейной, кухня, бытовка и туалет. Чуть дальше – ещё одна решетка, полисмен-вахтер с кольтом, снова решетка и, наконец, камеры смертников.
Ни мало не стесняясь, Джордж снова ткнул пальцем куда-то в глубь.
– Наш клиент там, в последней камере, – сказал мне Буш младший, щурясь от света неоновой лампы. – Я не пойду туда, хорошо? Твой Рамон просто бешенный зверь, и я могу не сдержаться… Знаешь, глядя на таких ублюдков как он, мне хочется отключить Хеб-сед и сломать его проклятые машины.
– Да брось, – хлопнул я его по плечу, – каждый человек достоин права на жизнь и, что гораздо более важно, права на прощение. Кто мы такие чтобы осуждать?
– Кто мы такие, чтобы прощать?
Тут я развел руками. – Мы те, кто наказывает, Джордж младший. Мы те, кто наказывает справедливо. Джордж улыбнулся мне очень печально, пригладил пальцем гвардейский ус, оставшийся ещё от Пенджаба, и медленно качнул головой.
– Ты правда считаешь это справедливостью? – спросил он меня. – Ты действительно так… считаешь?
Моя ладонь вонзилась ему в плечо.
– Я уверен, брат мой. Я уверен.
* * *Спустя минуту, я надеваю тонкие резиновые перчатки цвета топленого молока и прохожу вовнутрь 'зоны смертников', за решетку. Здесь ждут ещё четыре карабинера. Они не шарахаются от меня – и это, я считаю, уже чудесно. Утро и правда великолепное, думаю я, а жизнь – не так уж плоха. Когда я прохожу мимо бойцов в кирасах, эти бывалые люди – вооруженные до зубов высокие мужчины, стараются на меня не смотреть. Они сконфуженно прячут глаза и неуклюже отворачиваются при моем приближении. Под их опущенными, часто мигающими ресницами живет зримый страх. Или отвращение? Нечто недоброе сочиться из их влажных пор, нечто едкое, называемое отчего-то потом, но являющееся на деле, материализованным ужасом – перед моей скромной персоной. Улыбаясь, я иду дальше, не глядя по сторонам.
Последний коп открывает передо мной последнюю дверь.
– Мой клиент готов? – спрашиваю его я.
– Ждет, – слышу скупой ответ.
И захожу внутрь.
В маленькой комнате – действительно маленькой по сравнению с только что пройденными мной секциями коридора, с комнатами полицейских и даже с обычными тридцатиметровыми камерами, где проживают одиночные смертники – комната просто микроскопична. Я мог бы прошагать её за десять шагов, если бы шел вдоль одной из стен и за пять шагов – вдоль второй. Все-таки у длинных ног есть свой плюс, думаю я, и приступаю к своей нелегкой работе.
Я опускаю на голову маску из марли и натягиваю белый медицинский халат. На маленький узкий столик, что стоит рядом с дверцей, я опускаю свой чемодан и набираю на замке код. Чемодан раскрывается, и я достаю инструмент.
Бетонный пол здесь особый. Он прорежен стальными полосами решеток. Под решеткою – сливы. Для крови и потрохов. Они доставят лишнюю жидкость и извлеченные органы в канализацию. На стене – раковина и кран для мойки рук. Моих рук, конечно, а не рук клиента, ведь после встречи со мной, рук у него не останется. В углу стоит специальный клозет, с широким раструбом зева. В раструбе, прямо в воде, блистают нержавеющие ножи, острые как опасная бритва. Я знаю, если туда бросить вырванную с мясом печень, а потом смыть, она пройдет без проблем.
В центре комнаты – стул. На стуле сидит человек. Он полностью обнажен. Я беру тонкий ланцет и внимательно изучаю его оточенную кромку, затем откладываю. Достаю маленькие никелированные клещи, щупаю пальцами риски на их изогнутых 'челюстях'. Я улыбаюсь и вспоминаю. В то время как Буш младший швырял артиллерийские бомбы в лагеря беженцев в Пакистане, я изучал науки помельче – прикладную хирургию, например. Но не только её одну. Когда я окончил училище, ученые голованы, запертые в секретных лабораториях под Иркутском, как раз открыли Хеб-сед, и мне предложили остаться, чтобы освоить новую, необходимую в связи с клонической реинкарнацией специальность. Профессия эта оказалась чрезвычайно многообразна. В неё вошли криминалистика и анатомия, рукопашный бой и знания фармацевтики, уголовный закон и баллистика, человеческая психология и даже… столярное ремесло.
Говорят, Рамона, сидящего передо мной, с мелкой дрожью в круглых коленях, до поимки называли 'стрелком'. По вик-эндам, он выезжал за пределы своей деревни – маленького селения где-то на голливудских холмах, со снайперской винтовкой, огромным глушителем и коробкой бронебойных патронов. Он расстреливал проезжающих. Увечил и убивал зверским способом, а машины скатывал в пропасть …
Знаток баллистики и анатомии, зло усмехаюсь я, почти коллега, черт возьми, почти коллега.
Отложив клещи, я достаю из-за пояса детройтовский кольт, такой как у копов за соседней решеткой, и обхожу своего клиента по кругу. Он поднимает глаза. В зрачках его плещутся неспокойными волнами то ли мольба, то ли ужас …
Впрочем, какая разница?
– Мистер Крюгер, Уильям Оливер, по прозвищу Рамон, – произношу я бюрократическим речитативом, – два года назад, вы были осуждены Верховным Судом Объединенной Евразии и Русской Америки за совершенные Вами ужасающие преступления против жизни. Общий срок наказания, назначенного за двадцать три умышленных убийства, сопряженных с истязанием жертвы, составил по совокупности две тысячи триста лет тюремного заключения. Однако пять дней назад, от вас поступила апелляция, с просьбой заменить срок тюремного заключения двадцатью тремя смертными казнями по принципу талиона. Четыре дня назад, Верховный Суд удовлетворил вашу просьбу. Сейчас, мистер Крюгер, я спрашиваю Вас перед непосредственным исполнением приговора: по-прежнему ли Вы тверды в своём намерении и согласны с такой заменой?
