Олег Ерохин - Властелин Галактики. Книга 2
– И за пятьдесят лет вам не пришлось пожалеть об этом?
– Эх, мистер Голд, сколько раз доктора вытаскивали меня с того света с переломанными костями, я и счет потерял!
– Вероятно, ваши работодатели считают, что ваш риск окупается вашим заработком.
– Что до моего заработка, так любой тюремщик получает вдвое больше моего.
– Какого же черта вы тут делаете?
– На моих плечах трое внуков да жена-инвалид, вот и приходится трудиться на старости лет. Дочь с зятем погибли где-то в горах, под обвал попали. Семечко искали, язви его… Ты, сынок -вы же простите старику такое обращение – ты тоже прилетел на Трабатор семечко искать?
– А то для чего еще. Приехал на Трабатор, и влип в историю. Эти ваши недоумки заладили одно: ты убил, ты убил… Да не убивал я никого! Это все подстроено!
Старичок психолог ласково сказал:
– То же и я думаю, сынок. Ты не убийца.
Джонни приободрился, и вместе с тем что-то насторожило его в таком легком признании старичком его правоты.
– Почему же вы, док, не скажете им, что я не убийца?
– Про это я толкую им, как только тебя доставили сюда.
– Если они не верят вам, зачем они вас здесь держат?
– Они верят мне, но…сомневаются. Я ведь могу ошибиться. Еще бы, попробуй доказать, что твой подопечный действовал в состоянии умопомрачения, когда он вовсю изображает из себя здорового!
– То есть… что еще за умопомрачение?
– Это я про убийства, сынок. Спич, Ранкен, Маркер, Ом… А что, очень просто, у многих старателей мозги однажды съезжают набекрень, только каждый по-своему с ума сходит. Я ведь тоже был старателем, о, я знаю, что это такое, оказаться в неудачниках, трудиться день за днем, и все впустую! Все окружающие кажутся виноватыми, ну, и сорвешься с резьбы.
– Подождите, доктор Браун. Ни во сне, ни наяву я никого не убивал. Да, я знаю, у меня в номере обнаружили всякие вещицы: камень в крови, кассета без одной парализующей иглы, хорошо наточенный нож… Но это все мне подсунули! И Маркера я не угощал коктейлем с барбадуром!
Старичок, успокаивая, коснулся плеча Джонни.
– Я понимаю, сынок, тебе тяжело. Ты не виноват ни в чем, повторяю тебе. Все это проделки нашего сознания, нашего темного “я”. Что поделать, так…
– Ом перед смертью сказал, что я – не убийца, что это не я стрелял в него!
– Я видел, как он умирал. Слова дантийца едва возможно было разобрать, один хрип… Да, он пробормотал что-то вроде “это не он”, а кого дантиец имел в виду, мы уж не узнаем. Может, он говорил про портье или про управляющего гостиницей?
– Но лейтенант Шон сказал, что Ом говорил обо мне!
– Лейтенант Шон истолковал слова Ома в твою пользу, и многие приняли это толкование за истину. Шон умер, к сожалению. Мало кто теперь…
– Шона убили полицейские. Вы, вы убили его, потому что он хотел докопаться до правды! Вы и их убили, Маркера, Ома…
Психолог направился к двери. Перед тем, как выйти, он сказал:
– Психиатрическая лечебница в горах все же лучше кресла для электродного психоанализа. Хотя, кхе, если подумать, конец все равно один, после кресла ведь прямая дорога в ту самую лечебницу… Наверное, тут каждому лучше самому решить для себя, что предпочесть: стать ли слабоумным или остаться как есть. Вот ты и реши, сынок.
За психологом задвинулась дверь
ШЕЙЛА ТОБЕРС
Слова психолога раскаленными угольями терзали рассудок Джонни. А ведь такое могло быть, во всяком случае, возможно было вообразить то, о чем говорил старый хрыч. В школе косморазведчиков несколько занятий отводилось так называемым космическим психозам. Одиночество, неуправляемость ситуации, невозможность получить помощь со стороны – и у человека могло помутиться сознание, навсегда, надолго или на какое-то время. Иногда случалось, что человек периодами “отключался” и приходил в себя. В течение периода умопомрачения больной обычно напоминал сомнамбулу, но могло быть и иное, он мог оставаться активным и даже способным к элементарным рассуждениям. Неужели что-то подобное произошло и с ним, думал Джонни.
Он закрыл глаза и немедленно увидел Лолу. Он видел ее какое-то мгновение, и тут же ее лицо растворилось в заре, юности дня, и в весне, юности природы, развевающиеся волосы ее стали порывами ветра, а сама она – хороводом берез между бездною неба и зеленым ковром Земли. И хрустальный родник ее голосом прожурчал его имя…
Да разве могла быть она иной, не жизнью мира, а иной, не юностью и весной, а иной? Она не могла быть иной, и пока он говорил себе это, пока он знал это и верил в это, он не мог в злобе или в досаде убивать.
Он не убивал, находясь в сознании, но он-де безумный убивал? А с какой стати ему сходить с ума? Старик уверял его, что он сошел с ума, потому что ему не удалось найти семечко. Но разве семечко было его главной целью, разве ему были нужны деньги, или же разве сила Преображенного трилистником была ему нужна ради самой силы? Не сила, не богатство и не власть были нужны ему, хотя бы эта власть была властью над всей Галактикой. Он хотел встать рядом с Лолой, и взять ее руки в свои, и обнять ее. Если бы ему на роду было написано сойти с ума из-за неисполнения его желания, он сошел бы с ума значительно раньше, еще догприбытия на Трабатор. И прежде, чем затуманить ему разум, безумие должно было сожрать его сердце, но ведь этого не произошло, образ Лолы, хранившийся в его сердце, по-прежнему светился жизнью и чистотой.
В конце концов, любое убийство, любое совершенное в городе злодеяние можно было приписать ему и пояснить, что это, дескать, он сделал в состоянии умопомрачения, поэтому он об этом не помнил. Нет уж, как бы ему ни дурили голову следователь с психологом, а Спича, Ранкена, Маркера, Ома и Шона он не убивал.
К этому времени в заделанном решеткой окне сгустились сумерки. Тускло засветилась лампочка на потолке, и в камеру Джонни вкатили столик с едой.
– Жрать, – буркнул тюремщик.
На несколько дней Джонни оставили в покое. К нему никто не заходил, его никуда не отводили, только дважды в день, утром и вечером, два тюремщика вкатывали к нему столик с едой, овощной похлебкой или жидкой кашей. Пока он утолял голод, один из тюремщиков всегда стоял у двери с ладонью на рукояти игломета, как будто была опасность, что за несколько минут, которые Джонни отводились на еду, он из ложки сделает плазменную гранату.
На пятый день заключения Джонни опять увидел старичка психолога.
– С недоброй я вестью, сынок. – Доктор Браун вздохнул. – Я было уверился, что ты не… что ты здоров. Но факты, факты… Нашлись люди, которые видели, как ты покупал в аптеке барбадур, отраву для Маркера.
– Мне нет дела до ваших свидетелей. Я знаю одно: я Маркера не убивал.
– Но ты не понимаешь…
Внезапно оборвав фразу, старичок развернулся и вышел.
С этого времени к Джонни зачастил следователь. Арсенал у следователя был обычный: напористость, бумажки со свидетельскими показаниями, какие-то фотографии… Его промучили неделю, и снова на несколько дней про него “забыли”.
Психолог заглянул к нему в камеру под ве shy;чер.
Доктор Браун был весел.
– Не горюй, сынок, мне почти удалось убедить наших твердолобых, что ты был не в себе, когда делал это. Завтра тебя осмотрит медицинская комиссия. Тебе только и нужно, что сказать, будто ты иногда слышишь у себя в голове или там в зубе, или в пятке строгий голос. Голос толкает тебя на всякие мерзости. Конечно, тебя подвергнут кое-каким тестам. Так, ничего сложного. Покажешь, какая у тебя плохая память, только глупости не говори. Нужно иметь немалый опыт, чтобы правильно говорить глупости. Про один тест запомни. Тест называется “лабиринт и яблоко”, нужно пройти по лабиринту к яблоку. Ты немного посиди, а потом проведи линию прямиком через лабиринт к яблоку, без виляний по ходам.
– Если я сумасшедший, зачем вы мне все это рассказываете, док? – хмуро спросил Джонни. – Ваши яблоки и так попадут в какую вы хотите корзину, если я сумасшедший.
Психолог не смутился.
– Иногда у психических больных наступает полоса относительного здоровья, ее мы называем ремиссией. Такого больного от здорового трудно отличить. Сейчас такая ремиссия у тебя. Доктора, которые будут тебя освидетельствовать, не очень высокой квалификации… Они могут посчитать тебя здоровым, после этого я не смогу далее сдерживать Бригса, у которого руки чешутся вогнать тебе в мозг электроды, чтобы узнать всю подноготную этих твоих убийств. Или ты решил, что тебе легче будет в лечебнице, если ты станешь слабоумным? Или ты надеешься, что после электродного психоанализа ты, счастливец, не потеряешь разум? Но в таком случае тебя, как убийцу, казнят.
Джонни какое-то время рассматривал трещину на полу, потом вскинул глаза.
– Что-то уж больно вы печетесь обо мне, док.
