Майкл Флинн - В Пасти Льва
Он вновь ударил в пол жезлом.
— Требую от всех разойтись спокойно и без драк. Зона перемирия простирается от арены и до подъемников. — Эта фраза означала, что сражения запрещены во всей солнечной системе Ашбанала.
— Отважные слова, рифф! — выкрикнул кто-то из темноты. — Вот только как ты собрался за этим проследить?
Сороки риффа обступили своего наставника и настороженно переглядывались. Потом подал голос Ошуа:
— За этим прослежу я.
Екадрина поддержала его почти в ту же секунду:
— И я.
Она подняла свой жезл горизонтально над головой.
Подер Ступ, приподняв бровь, посмотрел на Равн, и Олафсдоттр пожала плечами.
— Они враги, — сказала она так, чтобы никто, кроме него, не слышал, — но люди чести.
Рифф на мгновение прикрыл глаза и вздохнул.
— Боюсь, это-то и хуже всего. В том вся и беда. Скверно, когда зов чести разводит таких людей по разные стороны баррикад. Будь они подлецами, все можно было бы уладить, всего лишь предложив подходящую цену.
Позднее, когда друзьям и врагам погибших и раненых пришло время исполнить перед ними свой долг, Равн Олафсдоттр и двое из Сорок Ошуа занялись телом того, кто упал со зрительских рядов. На горле его оставила свой след «звезда скорби». Такова была прихоть судьбы, что это оказался Третий номер Шонмейзи. Равн на секунду остановилась и всмотрелась в его изувеченное лицо. Каким удивленным оно казалось. Похоже, он так и не успел понять, что именно с ним происходит. Она наклонилась и опустила его веки.
Рядом стояли Ошуа и сама Шонмейзи. Последняя не проявила особых эмоций при виде тела своей Сороки.
— Надеюсь, он погиб достойно, — вот и все, что она сказала, прежде чем отвернуться.
Ошуа наклонился к Равн.
— В чем дело? — спросил он.
Олафсдоттр махнула рукой в сторону неподвижного безжизненного тела.
— Скажи мне, что все это не зря, — попросила она. — Скажи, что в этом есть какой-то смысл.
— Для него он определенно был.
— Этого не должно было произойти.
— Чего именно?
— Смерти. Речь о том, как мы с ней встречаемся. Этими играми мы убеждаем самих себя, что если захотим, то сможем сковать ее. Здесь. Внутри границ ринга. Умер ли этот парень достойно? Нет, он умер глупо, словно случайный свидетель другого убийства. Благодаря подлости, совершенной одним из своих же товарищей.
— Куда важнее то, — заверил Ошуа, — что в наших силах свергнуть этот строй.
Но Равн отвернулась и вновь склонилась над телом.
— Спи спокойно, Смертоносный, — произнесла она последнюю формулу и поцеловала холодные разорванные губы.
Его, как и остальных погибших, должны доставить на Абаттойр на корабле верховной Тени и превратить в удобрения для Сада Роз. Имя Третьего номера выбьют на Кён-Суне — стене доблести. Жаль, что на его смерть наложит отпечаток свершившееся в этот день предательство… не многие придут почтить его. Нет смерти хуже, чем та, что ведет к забвению. Впрочем, в смерти в принципе нет ничего хорошего.
Ошуа молчал, пока Равн не отвернулась от трупа.
— Пришла пора разобраться с загадкой, — сказал тогда Ди Карнатика.
Люди риффа приступили к разборке сооружений перголы и разрушили фонтан. Музыканты ломали свои инструменты, а знамя Эпри было сорвано и брошено на землю, чтобы сгореть вместе со зданием.
Олафсдоттр не стала спрашивать, о какой загадке идет речь. Эпри исчез на глазах у четырех десятков наблюдателей. Если Ошуа говорил еще о какой-то, более важной тайне, Равн предпочла бы о ней не слышать. Хватало и того, что Екадрина Шонмейзи сказала еще перед поединком… и в глазах Высокой Равн тогда видела тот же самый страх, что чувствовала и сама.
Имена вышли в мир.
Ценьжем гаафе: пятый допрос
Когда за окном забрезжил настоящий рассвет, мистер Владислав вкатил в гостиную тележку с завтраком. Яйца всмятку на подставках, вяленая колбаса, жареные грибы и овсяная каша. Олафсдоттр берет яйцо наугад и с сомнением косится на огромную колбасу.
— Надеюсь, ты нас поймешь, — говорит бан Бриджит, — если мы доверим нарезать ее мистеру Владиславу.
— Ах, бедняжка Равн, — усмехается Олафсдоттр, — уже и нож ей в руки не дадут. Боитесь, что порежется она? Но что же, колбасками поменьше, что целиком влезают в рот, меня могли б вы отравить. А этот монстр… его разделим мы и будем есть спокойно.
Мéарана протягивает ей приспособление для вскрытия яиц, но Тень удивленно смотрит на него, пока арфистка не показывает, как им пользоваться.
— О-о-о… Так вы разбиваете яйца с о-остро-охо-о ко-онца? — произносит Равн. — Неудивительно-о, что-о между Лихо-ой и Ко-онфедерацией сто-ольхо-о разно-огласий.
В этом замечании определенно скрыта какая-то шутка, но смысл ее ускользает от «тюремщиц».
— Ну хоть яйца у вас нормальных размеров, — продолжает Равн уже на гэлактическом. — На Грумовых Штанах они были размером с виноградину, и их глотали целиком. Несушек же кормили всевозможными смесями, чтобы придавать яйцам разнообразные оттенки вкуса. Там они почитаются за деликатес.
— О, — невозмутимо произносит бан Бриджит, — так ведь и наши яйца размером с виноградину.
Равн моргает, но потом решает улыбнуться.
— А оте… Донован еще был в гостинице, — спрашивает Мéарана, — когда вы с Ошуа вернулись с падарма?
— Ну разумеется! Он же не дурак. Куда ему податься-то на той планете было?
«В терранский Закуток», — думает Мéарана, но вслух этого не говорит. Кто знает, может, в Конфедерации и нет таких мест.
— Одна деталь меня все-таки беспокоит, — произносит Изящная Бинтсейф.
— О-охо! Всехо-о лишь о-одна! Наско-ольхо-о же ты мудра!
Молодая Гончая уже привыкла пропускать ее подначки мимо ушей.
— Эпри был, а потом вдруг исчез. Это противоречит моему понимаю целостности мира. Подобных разрывов просто не может быть.
Бан Бриджит кивает.
— «Слепота внимательного», — предполагает она.
— Да, — отвечает Олафсдоттр на конфедеративном маньярине. — Мудрость древняя, корнями восходящая во времена более глубокие, нежели история Содружества. Сосредоточь свое внимание на одном — другого не увидишь. Прямо перед тобой да хоть горилла спляшет, а ты так и не заметишь. — Равн вновь переходит на галактический. — Честно говоря, возможно, никто кроме меня не заметил того разрыва во времени, но и я не увидела ничего больше.
— Йа не верь! — восклицает Мéарана. — Як так хорилия перед нос, а ее не зри? Чпуха яка!
Бан Бриджит откидывает волосы за спину.
— Поверь мне, дорогая. И такое бывает. При определенных условиях. К слову, на арене было темно, все зрители смотрели только на дуэлянтов, а ведь древние демонстрировали эффект «слепоты внимательного» и в менее напряженных условиях. Весь трюк в том, чтобы знать, как именно навести ее на других людей. «Навести тень на плетень», как тогда говорилось.
Вновь повернувшись к Равн, Гончая добавила:
— Как понимаю, мало кто из Теней обладает подобными способностями.
Впервые за все время пребывания в Зале клана Томпсонов с Равн Олафсдоттр слетела маска самоуверенности.
— Я бы даже сказала, никто. Зато умеют Имена. Это одна из способностей Названных.
Мéарана вздрагивает.
— Так, значит, на Ашбанале действительно был кто-то из Имен? Я думала, они никогда не покидают Тайный Город!
— Очень редко, — отвечает Олафсдоттр, — и с большой неохотой. Кстати, поговаривают, что кое-кто из них вообще покинул Конфедерацию.
— Стало быть, — произносит бан Бриджит, подаваясь вперед, — кто-то из них вмешался… чтобы спасти Эпри или убить Манлия. А может, ради того и другого одновременно.
— Нет, ку, — говорит молодая Гончая. — Будь это так, было бы проще обеспечить гибель Манлия в рамках правил… падарма, да? Даушу поклялся положить конец восстанию, если Метатакс погибнет.
— Делаешь успехи, дитя, — сказала ей Равн. — Падарм ничего не решал. И почему Даушу на него согласился? Мотивы верховного я более-менее понимала. Но чего добивался Даушу? Одно только на ум и приходит: определенность.
Бан Бриджит вскрывает яйцо.
— Ага, — говорит она. — Кое-кому пришлось открыто показать свое подлинное лицо.
Мéарана исполняет замысловатую мелодию. Одна ее рука выводит гянтрэй, описывающий поединок Теней, в то время как вторая играет голтрэй — тему крадущегося во мраке Имени и трагической природы самого действа. Она подпевает себе, используя одновременно небесный и земной голоса, создавая иллюзию присутствия еще двух исполнителей в разных концах комнаты. Но при этом арфистке не удается прочувствовать конфликт; рассказ о нем не откликается в ее сердце так, как повесть о «Танцоре». Исполнители ролей слишком далеки, странны и чужды. Только об отце, сидящем под стражей в номере гостиницы и ничего не подозревающем о событиях на арене, а еще полностью зависящем от своих тюремщиков, хотят петь ее струны.
