Глен Кук - Рейд
– А мы тогда зачем суетимся?
– Так нам сказал Неустрашимый Фред. Стоит ли суеты вся эта фигня вообще? Не спрашивай зачем. Для командования «зачем» не существует.
Злой он стал последнее время. Что у командира на уме, то у него на языке. Если он хочет стать командиром, ему придется научиться владеть собой.
– Его нигде не существует. Став. Делай, что говорят, а думать будет начальство.
– А какого черта? Кто угодно сделает это лучше нас. Это просто, чтобы было чем заняться, пока не появится конвой.
Позднее, когда старпом совещался с Уэстхаузом. Рыболов сказал:
– Я надеюсь, что у них получится, сэр.
– Хмм? Почему?
– Просто это мне кажется правильным. Чтобы их усилия были вознаграждены. Как сказано в Библии… «да будет все по воле Господней».
Удивительно. Сочувствие врагу…
Оказалось, что такие настроения здесь в ходу, хотя каждый и говорит, что будет делать свою работу. Даже Кармон не проявляет ненависти или истерии – исключительно уважение с оттенком архаичного рыцарства.
Джентльмены из той фирмы, конечно, не вполне реальны. Сделать их реальными, правдоподобными и чужими – задача нашего начальства и королей пропаганды. Люди не могут ненавидеть то, чего никогда не видали. Трудно как-то эмоционально отнестись к электронной тени в аквариуме монитора.
Это воюющие духи, воплощающиеся только для тех, кто попадет им в лапы. Лишь в потерянных нами мирах люди видят своих завоевателей воочию.
Ненавидеть их тоже трудно, поскольку они не практикуют никаких обычных крайностей войны. Историй о зверствах слышать не приходилось. Ни разу не было бессмысленной резни. Они избегают жертв среди гражданских. Не пользуются ядерным оружием в атмосфере. Просто они действуют как большая, умелая и эффективная разоружающая машина. С самого начала их единственной целью была нейтрализация, а не разрушение или порабощение.
Нас это, естественно, сбило с толку.
Конфедерация не будет столь милосердна, если представится случаи. Мы играем жестче, хотя до сих пор придерживались тех же негласных правил.
Командир и мистер Уэстхауз написали программу, которая закинет нас на последнюю известную позицию цели. Сержант Никастро все придирается к компьютерщикам и их поисковой программе. Мистер Яневич носится здесь и там и утешает всех, как родная мать.
В этом патруле роль Яневича ограничена. При обычных обстоятельствах он – тупой уставник, драконовский службист, буквоед – становится фокусом антипатии команды к начальству. Командир остается в стороне, иногда появляясь с добрым словом или неожиданно дружественным жестом. Его роль – отец команды, только без дисциплинарной строгости. Большинство командиров вырабатывают себе причуды, чтобы казаться человечнее старпомов. Наш Старик приволок с собой этот здоровый черный револьвер и жует свою трубку. Время от времени он наводит оружие на лишь одному ему видимые цели.
С глазу на глаз он признает, что успех командира сродни успеху характерного актера.
Они это знают. Спектакль играется со времен финикиян. Но это действует. В заговоре участвуют все. Командир старается, чтобы команда поверила; команда изо всех сил старается верить. Они предпочитают обман и спокойствие.
А командиру приходится смотреть в глаза действительности. Он одинок. Не воспринимать же всерьез адмирала Танниана.
Мистер Яневич – очевидный наследник этого одиночества, поэтому-то он и смягчил в этот раз свой имидж. В этом полете он – как куколка: взошел на борт драконом-службистом, а в памяти останется милой чокнутой бабочкой.
– Сколько с нами кораблей. Став?
Он пожимает плечами.
– Может быть, узнаем на следующем маяке.
– Я так и думал. Могу я посмотреть, что происходит внизу?
Мне хочется взглянуть, как перспектива боя подействовала на население прочих отсеков.
Самых серьезных перемен стоит ожидать в оружейном отсеке, где была самая изнурительная скука. Стрелкам, кроме как сидеть и ждать, делать было абсолютно нечего. Сидеть и ждать. Ждать. Ждать.
Все остальные присутствуют на корабле лишь для того, чтобы дать им возможность нажать на гашетки.
Они возбуждены. Пиньяц переживат душевное возрождение. Он действительно рад моему приходу.
– Собирался искать тебя. – Он помимо воли улыбается. – Мы тут гоняли программы расчета эффективности.
Я бросаю взгляд на Холтснайдера. Он доброжелательно кивает.
– Можем испытать твою пушку, – говорит Пиньяц. Он болтает о вероятностях попадания, кумулятивном напряжении ионов в лазерах и так далее.
В оружейном отсеке обстановка спокойная. На каждом рыле сияет по улыбке. Какими мы стали простыми! Всего лишь перспектива перемен заставляет нас вести себя так, будто завтра вечером будем дома.
– Как вы думаете, что могут делать такие навески, сэр? – спрашивает меня один из учеников, Такол Манолакос.
– Отбивать метеоры. При той скорости, на которой они движутся, да еще с раструбами черпателей водорода у них все время подняты экраны и работают отражатели. Схема «обнаружение – активация» не успевала бы.
– Вот как? Об этом я не подумал.
– И еще они должны экранировать жесткую радиацию.
– Ага…
Я думаю, достаточно ли быстро они движутся, чтобы видеть звездную радугу. Конечно, должно быть красивейшее фиолетовое смещение до и красное после. Коррекция эффекта Доплера съела бы всю их дополнительную мощность.
Лица вокруг становятся хмурыми.
– Что случилось? Что я такого сказал?
– Я не учел экранов, – ворчит Пиньяц.
– Лучше учти еще и дифференциал субъективного времени, – предлагаю я.
– Я думал об этом. Он невелик, но нам это на руку.
– А эффект Доплера на энергетических лучах?
– Думали. Чертова кукольная пушка.
– Но ты все-таки можешь попробовать. Если мы подойдем на выстрел, они будут отстреливаться. Если у них есть оружие. Для этого им придется снять экраны.
– Положить двухсантиметровую пулю в десятисантиметровую щель защитного экрана, открывшуюся на четыре десятых секунды, когда цель перемещается со скоростью четыре десятых c? И с такого расстояния? Полная фигня. И вообще какого хрена мы гоняемся за этими придурками? На угрозу Вселенной они не тянут. Нет ли тут где-нибудь конвоя, черт его побери?
– Наверное, адмирал считает, что этот удар будет полезен ему в пропагандистских целях.
– Фигня. – У Пиньяца явно проблемы со словарным запасом. – Это их здесь просто разозлит. Пинаться ногами – это игра на двоих. Они дадут сдачи.
– Я расскажу об этом старине Фреду, когда мы с ним будем пить чай.
Я не понимаю, что случилось с Пиньяцем. Он может камень разозлить, просто стоя рядом с ним.
Моя антипатия отчасти продиктована предрассудками насчет его происхождения. Я это знаю и, очевидно, слишком стараюсь компенсировать. Мелкие черты смуглого лица Пиньяца напряжены. Может быть, он угадывает мои мысли?..
– Так и сделай. А от меня передай… А, ладно.
Эйдо пока не нашли.
Пиньяц не удерживается на уровне своей репутации, позволив выходцам из Внешних Миров вывести его из себя. Правила игры он знает.
Это игра, в которой правила жестко определила элита Внешних Миров, но он все равно побьет их на их же условиях.
Он мне не нравится, но я его уважаю. Больше, чем своих сородичей. Им не внушали с детства, что они – отбросы человеческой расы.
И все-таки… Жители Старой Земли имеют привычку, способную взбесить кого угодно, – во всех своих бедах обвинять чужаков. Кроме того, они до омерзения настойчивы в нежелании самим о себе заботиться. Мы должны, видите ли, носить их на руках только потому, что Старая Земля – Родина.
Предрассудки есть у всех. Пиньяцу стоило бы обижаться на меня меньше, чем на других, – я свои пытаюсь контролировать.
Вейрес рассказывает в присутствии Пиньяца истории про землян. Вот его любимая:
– Слышали историю о землянине, который вернулся домой из бюро социального страхования и обнаружил свою бабу в постели с каким-то мужчиной?
Кто-нибудь обязательно ответит:
– Нет.
– Он бежит в туалет, хватает «Тенг Хуа» и приставляет себе к виску. Баба ржет, а он кричит: «Ничего смешного, сучка. Следующей будешь ты».
В этой истории полно чепухи. Таковы все анекдоты Старой Земли. Пособие для бедных. Крайняя тупость. Промискуитет. Непременное обладание ручным лазером «Тенг Хуа». И так далее.
Когда Вейрес так себя ведет, я начинаю стыдиться за свою родину.
Прогулявшись по кораблю, я прогоняю из своей койки Неустрашимого. Он приспособился в ней бездельничать – здесь его мало беспокоят.
Уснуть не получается. Предстоящее сражение меня больше не тревожит. Мне просто хочется домой. Я устал от клаймеров. Это была глупая идея. Можно я возьму ее назад? Нет? Черт, какая досада…
Сон подкрадывается ко мне незаметно. Мне удается продремать целых двенадцать часов, такого со мной здесь еще не случалось. Я просыпаюсь лишь потому, что Неустрашимый решает станцевать фламенко на моей груди.
