Варвара Мадоши - Сэйл-мастер
За тонкими стеклами парусной рубки хрупкий мирок корабля падал и падал в бесконечный поток то ли волос, то ли цветов, и никак не мог упасть.
— Кормчий, двигатели — полный ход, — дал команду штурман.
И поток устремился ему навстречу.
* * *
Корабль плавно набирал ход. Чувствовала это пока только сама Белка. Через венец, через связь корабля и пилота к ней широкой рекой неслись ощущения корабельного духа. Плотность эфира, ласкающие доски обшивки невесомые волны пространства, разбиваемые форштевнем, мощь двигателей, толкающая хрупкую скорлупку самонадеянных муравьев в самую стремнину, где сплелись древние силы, рожденные задолго до первого человека, и человечество наверняка переживущие. Муравьи, тем не менее, надеялись не просто выжить — использовать борьбу коллосов для своих утилитарных целей. Буйвол силен, но ни одна лисица не будет ждать, пока пройдет стадо: перескачет по спинам — только ее и видели. Белке уже пришлось один раз так делать, на переправе в Качахыре, после жаркого и сухого лета, когда общинные стада ломанулись вброд.
Сейчас проверим, не отяжелели ли с той поры твои лапы.
Корабль слегка вздрогнул — поток принял его в свои струи. В унисон отозвался сэйл-мастер:
— Двигатели стоп. Паруса подняты.
«Если бы я была меншем, пожалуй, начала бы молиться», — рассеяно подумала пилот. Это была почти последняя мысль, а потом, на место сосредоточенной холодности уже привычно пришел ритм, тихий, но все более усиливающийся. И не вполне уместно в него вплетался голос Катерины:
— Возьми два румба левее. Три румба по палубе. Еще румб. Увеличь угол атаки.
Паруса реяли, смеялись в изумрудном безумии над мачтами несущегося корабля. Поток наполнял их, заставлял корабль нырять все глубже, глубже. Стадо неслось вперед, и маленький лисенок прыгал все быстрее и быстрее, касаясь на миг неверной опоры и взлетая прежде, чем она исчезнет. Смотреть вперед бесполезно: прыжок, еще прыжок. Когда она пройдет до конца — она поймет…
Можно сравнивать так, а можно — с музыкой. Барабаны звонко гремят, глубокая мелодия альта плывет над ними. Нужно идти туда, где альт лучше всего ложится в ритм барабаны, похожий на стук буйволиных копыт. Нужно идти за музыкой. Скакать по буйволовым спинам.
— Три румба, правый борт!
Вот бежит старый бык — матерый и тяжелый. Уже не вожак — плохо видит, да и скорость не та, зато спина широка — удобный упор. На секунду можно дать отдых усталым лапам. А вот — парубок, здоровенный вымахал, но пока не заслужил места впереди, вот и бесится, пытается обогнать, своих бодает — лучше обойти.
— Румб по килю.
А вот… За мгновение до прыжка лисица поняла — старик в седых космах давно свалявшейся шерсти сейчас упадет, и его затопчут свои же. И рисковано прыгнула вбок.
Белка рванула штурвал вверх. Корабль тряхнуло, скрежет и треск шпангоутов отлично показал, во что вылился рискованный маневр — но сэйл-мастер, каким-то чудом угадав намерение пилота, сумел погасить смертельный рывок — и проскользнул по краю аномалии. Воздух в рубке наполнился мелкой древесной пылью.
— Ты что творишь! — заорала Катерина, но тут же совершенно спокойно добавила: — Три румба, лево.
По прикушенной губе редкими тяжелыми каплями стекала кровь.
Прыжок, еще прыжок — и вот мощный поток подхватил зверя и понес вперед.
Этот удар не был похож на пинок — скорее мягкий, отческий шлепок по мягкому месту. Бригантина, более не слушаясь руля, понеслась, увлекаемая потоком, в самую стремнину. Бешенный напор срывал паруса с мачт, призрачное зеленое пламя стелилось прямо по курсу корабля. Требовались все сашкины силы, чтобы удержать контроль, хотя бы ту малость контроля, что оставила ему стихия. Остатки парусов чуть меняли направление движения корабля, и тот продолжил смещаться к середине Стержня стрима — а потом и далее. Наконец напор ослаб, рассыпался мириадами сверкающих струй, тремя плесами разносящими Великий Северный стрим на три куда менее великих рукава. «Блик» оказался в левом рукаве, и теперь, неспешно дрейфуя, плыл к тусклой желтой звезде под невнятным названием Тэта-5.
* * *
Сашка наклонился вперед, на тускло-зеленое свечение стекла. По вискам и по шее тек пот: он чувствовал, как волосы липнут к коже. Руки дрожали. Последние несколько минут потребовали от него столько мужества, сколько, казалось бы, не надо было за все годы в военном флоте. Разноголосая мелодия потока все еще пела в нем, не желая стихать. «Второй раз я этого не переживу…» — устало подумал Сашка, и тут же понял, что врет самому себе. Глубоко в сердце диковинным цветком распускалась небывалая эйфория и готовность, даже желание, повторить все и пережить все еще раз. Может быть, даже не один. Столько, сколько понадобится, чтобы пересечь Галактику, а то и дальше.
— Штурман? — рука Княгини снова легла ему на плечо, второй раз за сегодня. — Вы как? Встать сможете?
Процедура вылезания из фонаря вдвоем довольно непроста. Одному надо прижаться к стеклу вплотную и встать на цыпочки — или скорчиться на скамейке — пока второй открывает люк, протискивается в него. Тогда может спускаться и первый — в узкий коридорчик, который ведет от кают-компании к фонарю, другого пути нет. Когда Сашка послушно выпрямился и обернулся к Княгине, они вдруг оказались очень близко. Ничего удивительного не было в их общей неуклюжести после пары часов на лавке в три погибели. И все же именно сейчас близость оказалась почему-то совершенно невозможной, немыслимой — после обучения, после, в конце концов, произошедшего на Новой Оловати. Сердце забухало у Сашки в груди, он ощутил вкус крови на языке и с мертвенной ясностью — так, должно быть, проходят у человека перед глазами в последние секунды жизни все прегрешения — он вдруг понял. И зачем следил за ней, и почему ему так горько и нервно было последние сутки перед Мельницей, и отчего так никогда толком и не выходило играть с Княгиней дуэтом, а вот трио, вместе с Сандрой, последнее время получалось нормально…
Не сказать, что откровение стало для Сашки таким уж шокирующим — он давно привык ко всяким вывертам и причудам психики после нескольких месяцев изоляции — но никогда еще эти его чувства не были направлены на капитана корабля. Гомосексуализм — и то предпочтительнее.
«Ничего не делай, — сказал себе Сашка, — сейчас она выберется в люк, и…»
Но поздно: он уже подумал о Княгине как о «ней» — до сих пор его размышления были почти лишены дефиниций пола. Это решило дело. С кристально четким осознанием своей немедленной мучительной смерти Сашка наклонился и поцеловал Балл.
Наверное, ей ничего не стоило увернуться и спустить все на тормозах — уж вряд ли она стала бы подвергать Сашку дисциплинарному взысканию. Ничего не стоило ей и не отвечать на поцелуй, оставить губы сомкнутыми и сделать вид, как будто ничего не заметила, — тогда Сашка отделался бы только страшной неловкостью. Вместо этого она с неожиданной силой обняла его за шею, привлекая к себе; холодные пальцы запутались в волосах, скользнули по шее, под воротом рубашки… Мысли пропали — во всяком случае, членораздельные мысли. С Сашкой такого не было уже давно; даже его первые поцелуи никогда не отключали голову настолько полностью, не вышибали все, кроме невнятной, но очень сильной жажды. Тогда все же оставалось место для гордости собой, для нежности и для юношеского ощущения счастья. Сейчас ничего этого не было. Даже обычного приятного опьянения, как с другими…
Они отпустили друг друга одновременно, Сашка уставился на Княгиню совершенно дикими глазами. Он очень удивился — но Княгиня, кажется, улыбалась. И облизнулась. Он почти ожидал увидеть раздвоенный язык, вопреки очевидному.
— Если хотите, зайдите ко мне в каюту после ужина. Или не заходите.
— Зайду, — выдохнул Сашка совершенно не своим голосом.
— А я бы на вашем месте еще подумала, — спокойно заметила Княгиня.
Сашка не особенно раздумывал: думать он просто не мог. Где-то в тумане его разума пульсировали неземным светом примерно такие слова: «Она! Неужели?.. Она!» И: «Неужели она?», и «Но ведь это — она!» и просто «Неужели?» Большим словарным запасом его подсознание не отличалось: примерно то же самое приходило ему на ум уже не один десяток раз, в отношении совершенно разных особ. Правда, следует отметить, что до сих пор ни одна из этих особ не была в три раза его старше, и что никогда еще Сашка не чувствовал себя настолько контуженным.
* * *
…Бэла отпустила рукояти легкого штурвала содрала с головы терновый венец и сидела, тяжело дыша. По прикушенной губе текла струйка крови. Слава Лесному Царю, что кровь идет из губы, а не откуда-нибудь из виска. У некоторых кораблей, когда они перенапрягаются, появляется дурная привычка пить кровь из пилота. Немало хороших рулевых, как слышала Белка, закончили свою жизнь, как мухи в паутине. Что хуже прочего — корабли от этого дуреют. Человеческая кровь им впрок не идет, они бесятся и готовы разнести все вокруг.
