Марк Романов - Суд Проклятых
Всё было просто, понятно и до жути однообразно. Находится объект, вскрывается его проступок, выносится приговор, иногда проявляются жалкие попытки сопротивления.
Ричард Морган никогда и не задумывался о том, что, уходя в иные слои пространства, рассекая воздух, плоть и кости приговорённых сверкающим клинком, ни разу не давал им, осуждённым, шанса на честный бой.
Кто бы посмел тягаться с сущностью, сумевшей оседлать пространство и время? Но судья не задумывался о таких бренных мелочах, как возможности осуждённых по отношению к нему.
Он приходил, осуждал, исполнял приговор и исчезал, оставляя после себя либо трупы, либо серьёзно повредившихся умом людей.
Но вот вчерашний день вывел судью из равновесия. Нечто бесформенное, неосязаемое, раздражающее изнутри приводило его в унынье, вызывая острые приступы мигрени и злости на самого себя, весь мир и свою работу в нём.
«И почему меня так задели слова этой сумасшедшей? — зло думал он, вглядываясь в утреннее небо за окном. — Подумаешь, сказала пару ласковых вслед. Да мне и не такие вещи в спину бросали. Чаще даже сопряжённые с чем поострее обычных ругательств».
Судья снова мысленно вернулся к событиям накануне, когда он в компании Лонгина спешил к бару Джонни по хитросплетениям городских улиц. Проходя мимо одного из храмов, высившихся над низенькими домишками зелёной стеной неприступности и надёжности, Рик не заметил, как столкнул в грязную лужу какую-то оборванку. Возраст попрошайки колебался, по мнению Рика, от преклонного до достаточно молодого. Длинные спутанные колтунами волосы не позволяли хорошо рассмотреть заляпанное грязью лицо, на котором явственно выделялись ярко-алые, искусанные в кровь губы, и большие, затянутые бельмами, глаза в окаймлении светлых ресниц.
— Вот так и по всем прошёл, как по мне, — забормотала нищенка, картинно отряхивая свои лохмотья, — и по ней прошёл, и по другу пройдёшь, и этого юнца сгубишь. Нет у тебя души, нет души, только оболочка есть. Как и у мира, не осталось ничего, одна кожура, да и та скоро пожухнет, сморщится, истечёт гноем. Судишь всех, а когда к тебе придут судить, будет ли что сказать?
Оборванка хрипло засмеялась, запрокинув голову, а Рик резко остановился, инстинктивно потянувшись к эфесу меча, висящего на поясе под плащом.
— Что ты знаешь обо мне, старуха? — брезгливо осведомился он, поглядывая на сгорбленную женщину в тёмном платье и шерстяной накидке, в которой красовались разноцветные заплаты.
— Я знаю, что ты меньше меня, судья, — ощерилась в желтозубой улыбке нищенка. — Ходишь, ходишь за всеми, ищешь, его ищешь, душегубца тайного. Да не найдёшь, — она с силой топнула ногой в рваном ботинке, вперив незрячий взгляд в Рика. — Ничего не найдёшь. Слепой ты, слепой. Душой не видишь, нет души, осталась твоя душа далеко. А глазами не найти, не найти Актёра. Ничего тебе не найти, только спесь свою и одиночество и взращиваешь, проклятый! Сам ты проклят и суд твой проклятый!
Она резко замолчала, словно у неё кончился запас слов, а воздух иссяк в лёгких, закашлялась, выхаркнув на замызганное платье алые капли крови. Прохожие, наблюдавшие за сценой, тут же в ужасе шарахнулись прочь. По толпе поползли разговоры о заразе из ближайших городов, терзающей соседей уже два месяца.
— Что ты знаешь?! Как ты его назвала? — взревел Рик, и бросился к женщине, спешно пытавшейся скрыться в трущобах города, пока «радушная» толпа не забросала больную камнями и не отволокла труп в крематорий. — Стой, старуха, стой! Что ты знаешь о Потребителе?!
Слепая женщина, вроде бы, не могла далеко убежать, но тем ни менее, судья никак не мог добраться до неё и ухватить за край испачканной одежды. Шарахнувшаяся прочь от нищенки толпа, завидевшая кровохарканье, напирала беспорядочной массой, стараясь поскорее убраться прочь от места, где стояла заразная калека.
Рик же, напротив, изо всех сил пытался настигнуть семенящую прочь женщину, посмеивающуюся, как казалось судье, именно над его бессилием и неуклюжестью.
Когда судья хотел уже было достать своё оружие и прорубить себе свободный путь, кто-то крепко и сильно схватил его за рукав. Рик обернулся, едва не выхватив клинок и не обрушив его на голову незнакомца, но увидел перед собой бледное лицо Лонгина.
— Успокойся, она мертва, — прошелестел его голос, и прямой резкий взгляд блестящих глаз Маттиуса упёрся прямо в Ричарда, заставив того первым отвести взгляд. Сбитый с толку, ошеломлённый такой наглостью, разгорячённый борьбой с напирающими горожанами, судья с полминуты озирался по сторонам, пытаясь понять, что имеет в виду его спутник. Когда напряжение отпустило, и Рик смог спокойно дышать, он увидел, куда указывал Лонгин.
В нескольких футах от него, прямо на холодном грязном тротуаре улицы лежала та самая слепая женщина. Вокруг тела образовался большой круг свободного пространства. Горожане в ужасе инстинктивно шарахались от мёртвой нищенки, хотя и не могли знать, что она стала первым уличным мертвецом, положившим начало буйному пиру чумы в городе. Рик шагнул к телу и внимательно осмотрел его. На грязном бледном подбородке застыли алые подтёки, струйками сбегавшие на шею и на грудь несчастной. Судья присел на корточки и повернул голову мёртвой женщины влево, рассматривая кожу за ухом, скрытую до этого момента длинными космами. Помимо ожидаемой грязи и ударившего в нос неприятного запаха давно немытого тела Рик увидел то, что и ожидал — за ухом и на шее мёртвой женщины вспухали чёрными комьями чумные бубоны.
Неслышно подошедший сзади Лонгин забормотал отходную молитву. Рик резко выпрямился, отерев затянутую в перчатку руку о подкладку плаща, и неприязненно бросил своему спутнику через плечо:
— Не трудись, монах, скоро таких здесь будут тысячи, на всех слов не хватит.
— Слов как раз хватит, — спокойно ответил Лонгин, осенив себя знамением, завершающим молитву, — слова не зерно, можно сыпать ими вдосталь.
Ричард оглянулся и посмотрел на Лонгина долгим тяжёлым взглядом, полным вызова и некоего презрения.
— Ты, что же, считаешь меня неспособным на поступки? — с раздражением спросил он. Монах только медленно покачал головой из стороны в сторону, и сказал:
— Судить не моё дело, а твоё. Ты же судья. А моё дело молиться, как ты успел заметить.
Ричарду показалось, что он явственно услышал в словах Лонгина плохо скрываемую издёвку.
Остальной путь до заведения Джонни судья и монах проделали в молчании, погружённые каждый в свои мрачные мысли. Лонгин думал о том, что теперь город сможет спасти только чудо, а судья размышлял о том, какую чушь несла в его адрес слепая оборванка. Так и не придумав ничего путного, Рик решил отложить размышления до утра. Но ни вечером, ни ночью, ни тем более утром ясность осознания или привычное отрешённое настроение к нему так и не вернулись и только раскатывающиеся эхом по сознанию слова женщины на улице не давали судье покоя, неизменно взращивая внутри него червячка отдалённого осознания и сомнений в правильности своего пути.
Он отлично понимал, что какое-то время он ещё сможет гнать их от себя, а потом наступит момент, когда он сам же, накрутив себя до предела, отчётливо и сознательно шагнёт в сторону с проторённой дорожки и обретёт неуверенность взамен утраченной ясности цели.
И теперь Рик желал только одного: не потерять хватки до тех пор, пока не достанет и не насадит на острый клинок Потребителя.
Но лучше от этого ему не становилось. Скорее, наоборот…
12.2. Чума на оба ваши дома!
Весть о чуме разлетелась по городу, словно на крыльях. На чёрных крыльях ангела смерти, спустившегося с небес возвестить о приходе Жнеца, что готовился собрать свою нехитрую жатву. Люди бежали по домам, в панике бросали свои вещи, семьи, детей и нажитое добро, спеша убраться подальше от обречённого города.
Но прежде, чем толпа обезумевших людей смогла прорваться лавиной через границы города, по периметру выставили кордоны. Власти, конечно, не сразу осознали масштаб и серьёзность произошедшего, но когда на улицах уже появились десятки мертвецов, скошенных чумой, будто по команде, градоправителю пришлось дать отмашку на объявление карантина.
Лекари сбивались с ног, стремясь обойти дома, чтобы предупредить здоровых держаться подальше от людей с признаками болезни. Но жители были настолько напуганы разносившимися слухами, сто крат приукрашенными и откровенно безумными, что не слушали предупреждений, стараясь любой ценой убраться прочь, подальше.
В какой-то момент истерика разрослась до такой степени, что один из стоящих на главной площади жителей решился на прорыв. Бросившись с заточенным куском железа на представителя властей, он рассёк ему горло от уха до уха, прокричав мигом примолкшей толпе:
