Йон Колфер - А вот еще...
— Вот блин, — пробормотал старик, когда последние крошки испарились из его пальцев, и откинулся на подушку в помещении, стены и потолок которого состояли из неба. Кто-то должен был появиться, и очень скоро — старик в этом не сомневался. Откуда-то из самых глубоких пещер старых воспоминаний серыми летучими мышами вылетели имена «Форд» и «Префект», верные предвестники надвигающейся катастрофы.
И так всегда: стоило Вселенной начать разваливаться к чертовой матери, и Форд Префект обязательно оказывался где-нибудь поблизости. Он и эта его проклятая книжонка. Как там ее? Ах, да. «Пятновыводитель „Гоп-стоп“ в Гадючнике».
Так… или, во всяком случае, как-то очень похоже.
Старик совершенно точно знал, что скажет Форд Префект.
Посмотри на это с другой стороны, старина. По крайней мере ты не лежишь на земле перед бульдозером, правда? По крайней мере нас не вышвыривают из шлюзовой камеры вогонского корабля. И небесная комнатка у тебя не то чтобы очень уж ветхая. Все могло быть хуже, гораздо хуже.
— Все будет гораздо хуже, — со скорбной убежденностью произнес старик. Жизненный опыт говорил ему, что все вообще имеет тенденцию становиться хуже, а в тех редких случаях, когда что-то на первый взгляд становится лучше, это всего лишь увертюра к катастрофическому ухудшению.
Ну да, небесная комната казалась достаточно безобидной, но какие ужасы таились за ее хрупкими стенами? Наверняка самые разужасные — в чем в чем, а в этом старик не сомневался.
Он потыкал пальцем в стену, и та подалась. Податливость напомнила ему пудинг из тапиоки, и он почти улыбнулся этой мысли, но тут же вспомнил, что ненавидит тапиоку с тех пор, как старший по палате в начальной школе Итон-хаус наложил этой гадости ему в шлепанцы.
— Прыщавый Смит, говнюк скользкий, — прошептал он.
Палец его проделал на мгновение дырку в облаках, и в эту дырку старик успел увидеть высокое, вдвое больше обычного окно, а за ним… уж не луч ли смерти?
Старик боялся, что так оно и есть.
И так все время, подумал он. И так все время, и хоть бы что-нибудь поменялось…
Форд Префект жил в мечте. В такой, которая включала в себя квартиру на одном из супер-ультра-люксовых, пятисверхновозвездочных, изначально порочных гедонистических курортов Хэй-Виляя. Те часы, в которые иному полагалось бы просыпаться к началу нового рабочего дня, он заполнял обыкновенно причинением непоправимого ущерба своему здоровью путем потребления чрезмерного объема экзотических коктейлей и связями с экзотическими представительницами различных видов и рас.
И — что самое приятное — все расходы на ведение этого саморазрушительного образа жизни полностью брала на себя его кредитная карточка «Обед-при-Исполнении» с безлимитным кредитом, который он открыл сам себе при последнем посещении штаб-квартиры «Путеводителя».
Если бы много лет назад перед юным Фордом Префектом положили чистый лист бумаги и предложили написать один-единственный абзац с перечислением самых сокровенных желаний на будущее, единственным словом, которое он смог бы подобрать из своего словарного запаса, стало бы «возможно». Вероятно, так.
Курорты Хэй-Виляя отличала столь непристойная роскошь, что, как говорится, самец-брекинданин мать бы родную продал за одну только ночь в печально известном виброномере отеля «Замок из песка». На самом деле это не настолько отвратительно, как звучит, поскольку родители служат на Брекинде законным платежным средством, и на хорошо увлажненного септюгенарианца со здоровыми зубами можно купить мотовоз на семью среднего размера.
Возможно, Форд не стал бы продавать кого-либо из своих родителей ради развлечений «Замка из песка»; впрочем, у него имелся двуглавый двоюродный брат, от которого в случае его продажи была бы хоть какая-то польза семье.
Каждый вечер… точнее, каждое утро Форд поднимался по кишке-подъемнику к себе в пентхаус, с трудом ворочая языком, приказывал двери открыться, бросал взгляд на свое отражение в зеркале — опухшая физиономия с налитыми кровью глазами — и падал лицом вниз в ванну.
По-последний вечер, обещал он себе каждый раз. Есть ведь предел, после которого мое тело взбунтуется и развалится на части, да?
Как бы выглядел его некролог в «Путеводителе»? Как-нибудь очень лаконично наверняка. Всего два слова. Или три? Возможно, те самые три слова, которые остались там от его описания Земли.
В основном безвредна.
Земля… Уж не случилось ли на ней чего-то такого, нехорошего, о чем стоило бы подумать? И вообще, почему одни вещи вспоминаются ему без труда, а другие — не яснее туманного утра на вечно окутанных туманами Туманных Равнинах Смогологии?
Впрочем, все это относилось преимущественно к той полной слез и соплей стадии, когда третья порция «Пангалактического грызлодера» вышибала из насквозь пропитанных алкоголем мозгов Форда последнюю каплю сознания, и тот, икнув, издавал боевой вопль дебютанта на родео и с почти идеальной точностью рушился головой в писсуар.
И все же каждое утро, выныривая из ванны у себя в номере (если ему повезло до него добраться, конечно), Форд обнаруживал себя волшебным образом воскрешенным. Никакого бодуна, никакого огненного выхлопа, даже ни одного лопнувшего сосуда в белках глаз — никаких свидетельств давешних эксцессов.
— Ты крутой оболтус, Форд Префект, — неизменно говорил он себе. — Да, именно так — крутой!
Что-то здесь скользкое происходит, изредка просыпалось и било тревогу его подсознание.
Скользкое? Как рыба?
Всего хорошего и спасибо за…
Что-то там про дельфинов? Ну, если честно, они, конечно, не рыбы, но у них с теми общая… среда обитания, да.
Думай, болван! Думай! Тебе полагалось уже сто раз сдохнуть. Ты выжрал столько отравы, что ее хватило бы на то, чтобы замариновать не только тебя, но и на несколько твоих альтернативных воплощений. Как получается, что ты до сих пор жив?
— И не просто жив, а все по кайфу, — отвечал подсознанию Форд, а иногда и подмигивал при этом своему отражению в зеркале. Очень уж его восхищало то, какой ослепительно яркой сделалась его рыжая шевелюра, как рельефно обозначились скулы. И еще — у него, похоже, вытянулся подбородок. Хороший такой, точеный.
— Это место идет мне на пользу, — сообщал он своему отражению. — Все эти маски из фото-пиявок и лемминговые ванны замечательно укрепляют организм. Пожалуй, это просто мой долг по отношению к моему телу — задержаться здесь еще ненадолго.
Что он и делал.
В последний день Форд оплатил своей волшебной кредиткой подводный массаж. Массажистом работал дамогранианский головоногий моллюск пом-пом с одиннадцатью щупальцами и тысячей миниатюрных присосок, которые разминали Форду спину, очищая при этом поры. Моллюски пом-пом высоко ценятся в банно-массажной индустрии, однако их обычно переманивают из нее в музыкальный бизнес — высокими гонорарами, богатыми планктоном водами и возможностью массировать ищущих звезд импресарио, — а значит, и возможностью записаться в звезды самому.
— А ты, дружище, случайно, не ищешь звезд? — поинтересовался моллюск, хотя особой надежды в его голосе не ощущалось.
— Не, — отозвался Форд, выпустив из плексигласовой маски струйку пузырьков; лицо его в свечении фосфоресцирующих камней приобрело оранжевый оттенок. — Зато у меня была как-то пара синих замшевых туфель, а это что-нибудь да значит. У меня такие до сих пор… вторая пара, скорее лиловая — не иначе, липовая подделка.
Разговаривая, моллюск то и дело отвлекался на проплывавшие мимо облачка планктона, из-за чего беседа носила несколько дерганый характер.
— Не знаю, верно ли…
— Что?
— Я недоговорил.
— Ты просто оборвал разговор.
— Там был глинт. Я подумал, может, уже ленч.
— Ты ешь глинтов?
— Нет. Настоящих глинтов не ем.
— Это хорошо. Ведь глинты — это маленькие глунты, а они ядовиты.
— Я знаю. Я говорил только, что…
— Что, снова глинты?
— Совершенно верно. Так ты уверен, что не импресарио? И не агент?
— Угу.
— Ох, заарктурь твою медь, — выругался моллюск (немного непрофессионально для сотрудника такого дорогого учреждения, не правда ли?). — Два года корячусь здесь как проклятый. Мне обещали, что здесь импресарио и агентов что твоих присосок. Так ведь ни одного. Ни одного, мать его. А я-то ускоренно обучался игре на казу…
Мимо такого Форд пройти никак не мог.
— Ускоренные курсы казу? Как их можно ускорить?
Моллюск казался оскорбленным.
— Еще как можно, если играть разом на тысяче. Я играл в квартете. Представляешь?
Форд не стал спорить. Он блаженно закрыл глаза, наслаждаясь хлюпаньем присосок по спине и пытаясь представить себе четыре тысячи казу, играющих в безупречной подводной гармонии.
