Айзек Азимов - Лаки Старр и большое солнце Меркурия
Шефом был Гектор Конвей, глава Совета Науки. В непринужденной обстановке Лаки называл его дядей Гектором, потому что Гектор Конвей вместе с Огастесом Генри были опекунами молодого Лаки после смерти его родителей в результате пиратского налета неподалеку от орбиты Венеры.
Неделю назад Конвей небрежно, словно предлагая поехать отдохнуть, сказал Лаки:
— Не хочешь ли ты слетать на Меркурий?
— А в чем там дело, дядя Гектор? — спросил Лаки.
— Ничего особенного, — Конвей нахмурился, — кроме кое-каких дешевых политических трюков. Мы разрабатываем на Меркурии довольно дорогую программу, проводим там одно из тех фундаментальных исследований, которые, как ты знаешь, могут ничего не дать, а могут оказаться революцией в науке. Это игра. Тут все бывает.
— Я что-нибудь об этом знаю? — спросил Лаки.
— Не думаю. Работы начались совсем недавно. В любом случае, сенатор Свенсон назвал эту программу образчиком того, как Совет растрачивает деньги налогоплательщиков. Ты знаешь этот стиль. Он настаивает на расследовании, и один из его мальчиков отправился на Меркурий несколько месяцев назад.
— Сенатор Свенсон? Ясно, — Лаки кивнул. В этом не было ничего нового. За последние десятилетия Совет Науки постепенно выдвинулся вперед в борьбе против опасностей, угрожающих Земле как внутри, так и за пределами Солнечной системы. В век Галактической цивилизации, когда люди были рассеяны по планетам всех звезд Млечного пути, только специалисты могли конструктивно решать проблемы человечества. Фактически, с этим могли справиться только подготовленные Советом ученые.
Тем не менее в правительстве Земли были люди, которые боялись растущей власти Совета Науки, и были такие, которые использовали эти опасения для удовлетворения собственных амбиций. Сенатор Свенсон стоял во главе второй группы. Его нападки на Совет и обвинения в «растрате» средств на научные исследования принесли ему известность.
— Кто отвечает за программу на Меркурии? Я его знаю? — спросил Лаки.
— Кстати, программа называется «Свет», и отвечает за нее инженер по имени Скотт Майндс. Умница, но не тот человек, чтобы с этим справиться. И загадочнее всего, что как только Свенсон затеял возню, все на планете пошло кувырком.
— Если хотите, я займусь этим, дядя Гектор.
— Ладно. Неполадки еще полбеды. Главное, не хочется, чтобы Свенсон нас во что-нибудь втянул. Погляди, что он замышляет. Следи за его человеком. Его зовут Уртейл, у него репутация умного и опасного противника.
Так все это началось. Небольшое исследование с целью предотвратить политические трудности. В общем, пустяк.
Лаки приземлился на Северном полюсе Меркурия, не ожидая ничего большего, а через два часа увидел дуло бластера, нацеленное на него.
Лаки с Майндсом на плечах тащился обратно к Куполу и думал: «Нет, здесь не только в политике дело».
Доктор Карл Гардома вышел из маленькой больничной палаты и мрачно посмотрел на Лаки и Бигмэна. Он вытирал руки подушечкой из пушистого синтетического поглотителя, и, когда вытер, бросил ее в контейнер для мусора. Его темное, почти коричневое лицо было расстроено, тяжелые брови опущены. Даже черные волосы, остриженные так коротко, что стояли ежиком, казалось, подчеркивали тревогу на его лице.
— Итак, доктор? — спросил Лаки.
— Я его усыпил. Когда он проснется, все будет в порядке. Может быть, он даже забудет о том, что произошло.
— У него прежде бывали такие приступы?
— На Меркурии подобного не случалось, Мистер Старр. Не знаю, что было раньше, но последние месяцы он жил в сильном напряжении.
— Почему?
— Он чувствует себя ответственным за неполадки, из-за которых плохо идет работа по программе «Свет».
— Он действительно виноват в них?
— Ну, конечно, нет. Но вы же видите, как он переживает. Он уверен, что все обвиняют его. Программа «Свет» жизненно необходима. В нее вложена масса денег и усилий. У Майндса под началом десять строителей, все они на пять-десять лет старше него, и еще у них огромное количество оборудования.
Доктор мрачно улыбнулся, но, несмотря на его мрачность, улыбка получилась приветливой:
— Субэфирная оптика, мистер Старр, это совершенно новая область науки. Только молодые люди, едва окончившие школу, знают о ней достаточно.
— Похоже, вы сами о ней кое-что знаете.
— Только то, что рассказывал Майндс. Мы прилетели на Меркурий на одном корабле, и он заинтересовал, прямо-таки покорил меня своей программой. Вы знаете о ней?
— Ничего не знаю.
— Она включает исследование сверхпространства, той части пространства, которая лежит за известной нам обычной границей космоса. Законы природы, которые относятся к обычному пространству, не применимы к сверхпространству. Например, в обычном пространстве скорость света является предельной и двигаться быстрее невозможно, так что нужно по крайней мере четыре года, чтобы долететь до ближайшей звезды. В сверхпространстве возможна любая скорость, — врач оборвал себя на полуслове и улыбнулся, будто прося извинения: — Конечно, все это вам известно.
— Я полагаю, большинству людей известно, что открытие сверхпространственных перемещений сделало возможными полеты к звездам, — сказал Лаки, — но как насчет программы «Свет»?
— Дело в том, что в обычном пространстве свет передается по прямой в вакууме. Изогнуть эту прямую может лишь большая сила тяжести. В сверхпространстве, напротив, эту прямую изогнуть так же просто, как хлопчатобумажную нить. Пучок света можно сфокусировать, рассеять, перегнуть пополам. Вот что утверждает теория гипероптики.
— И Скотт Майндс, насколько я понимаю, находится здесь, чтобы проверить эту теорию.
— Именно так.
— Почему здесь? — спросил Лаки. — Я хочу сказать, почему на Меркурии?
— Потому что в Солнечной системе нет другой планетарной поверхности с такой высокой концентрацией света на столь огромной площади. Эффекты, которые ищет Майндс, проще всего выявить здесь. Осуществление этой программы на Земле обойдется во сто раз дороже, а результаты будут в сто раз менее надежны. Так говорит Майндс.
— Но тут происходят всякие неполадки!
Доктор Гардома фыркнул:
— Это не неполадки. Мистер Старр, их надо прекратить. Вы знаете, что даст успех программы «Свет»? — он говорил, захваченный картиной, которую рисовало его воображение. — Земля больше не будет рабыней Солнца. Космические станции, окружающие Землю, будут собирать солнечный свет, пропускать его через сверхпространство и равномерно распределять по Земле. Исчезнет жара в пустынях и холод на полюсах. Времена года будут такими, как мы захотим. Управляя распределением солнечного света, мы сможем управлять погодой. Там, где мы захотим, будет вечное солнце или ночь любой продолжительности. Земля станет раем с кондиционированным воздухом.
— Мне представляется, что это превращение произойдет не сразу.
— Разумеется, однако это только начало… Послушайте, может быть, мне не следует об этом спрашивать, но ведь вы — Дэвид Старр, который раскрыл дело о пищевых отравлениях на Марсе?
В голосе Лаки появился металл, и брови его слегка нахмурились.
— Почему вы спрашиваете об этом?
— Ну, я ведь врач. Сначала эти отравления приняли за эпидемию какой-то болезни, и в свое время меня это очень интересовало. Говорили о молодом ученом из Совета, сыгравшем главную роль в раскрытии тайны, и упоминали кое-какие имена.
— Давайте не будем больше об этом говорить, — Лаки был недоволен, как всегда, когда сталкивался с тем, что его хорошо знают. Сначала Майндс, теперь Гардома.
— Но если вы — тот Старр, то вы здесь, я полагаю, для того, чтобы прекратить так называемые неполадки.
Лаки притворился, что не расслышал:
— Когда я смогу поговорить со Скоттом Майндсом, доктор?
— Он будет спать не меньше двенадцати часов.
— И после этого он будет в норме?
— Я в этом уверен.
Новый гортанный баритон вмешался в их разговор:
— Вы в самом деле уверены в этом, Гардома? Может быть, вы просто считаете, что наш мальчик Майндс всегда в норме?
Доктор Гардома вздрогнул при звуке этого голоса и даже не потрудился скрыть откровенную неприязнь.
— Что вы здесь делаете, Уртейл?
— Смотрю во все глаза и слушаю во все уши, хотя, подозреваю, вы бы предпочли, чтобы я этого не делал, — сказал вновь прибывший.
И Лаки, и Бигмэн с любопытством рассматривали его. Это был крупный мужчина: не высокий, но широкий в плечах и с развитыми мускулами. Щеки у него были синие от щетины, а крайняя его самоуверенность производила довольно неприятное впечатление.
— Мне безразлично, что вы там делаете своими глазами и ушами, но будьте любезны, не делайте этого в моем кабинете, — парировал Гардома.
