Юлия Жукова - Сами мы не местные
В тот же момент, как мы вошли, навстречу нам из глубины дома вышел хозяин. Он не слишком высокий, зато в плечах пошире Азамата, с огромными ручищами – закатанные рукава вот-вот лопнут.
– Чего желаете? – осведомляется он с крокодильей улыбочкой.
– Ниток для гобелена, – отвечает за меня Азамат, потому что я несколько замешкалась при виде этого Кинг-Конга.
– Эт легко. – Он делает широкий жест правой лапищей, едва не снеся пару этажерок. – Вот тут у нас гобеленные живут. Смотрите-берите, чистый цвет, запаха нет, весь дом одет.
Мне становится немного смешно. На Муданге вообще часто появляется ощущение, что участвуешь в юмористической инсценировке народной сказки.
Нитки у него и правда изумительно красивые. Мягкая овечья шерсть поблескивает в ярком свете, от пестроты кружится голова. Я, конечно, набираю вагон этого дела, а потом до кучи еще прихватываю пару поясов и сапоги. Еще в отдельной витринке у него насыпано немножко цветного бисера, но очень уж дорого. У меня, конечно, найдется и на него, а у Азамата и подавно, но что ж такие бешеные деньги платить, если можно попросить маму прислать мои залежи, которые у меня еще в школьные годы скопились?
Азамат как-то тоскливо косится на куртки, но ничего не берет.
– О чем задумался? – спрашиваю его, пока счастливый торговец упаковывает мне товар. – Куртку хочешь?
– Да хотеть-то хочу… – протягивает он, подходя поближе к предмету вожделений.
Я никак не могу понять, что его смущает. Обошел два раза, пощупал подкладку, подергал швы. По-моему, даже если эта штука не идеально сделана, тут за одну красоту заплатить не жалко. Темно-коричневая кожа с выдавленными растительными узорами, да и покрой такой изящный… Видимо, Азамат приходит к тому же выводу, потому что внезапно с видом отчаянной решимости подзывает меня.
– Лиза, слушай, можно тебя попросить об одолжении?
Я таращу глаза.
– Ты меня можешь просто попросить, без одолжения.
Он вздыхает и снимает куртку с крюка, чтобы показать мне поближе.
– Понимаешь, у нас ведь не принято покупать одежду, сшитую вручную. Но мастеров по коже не так много, а спрос на изделия очень большой. Поэтому кожаную одежду все-таки продают, но как бы недоделанную. Вот тут, видишь? По рукавам и спереди такие сеточки вставлены? Это чтобы вышить узор, не протыкая кожи. Так вот… Ужасно неловко о таком просить, но тебе ведь неоткуда узнать об этих тонкостях…
И стоит с ноги на ногу переминается. Я фыркаю.
– Ну конечно я тебе вышью! Тут делов-то на два вечера. И вообще, не стесняйся, а то я могу еще десять лет не узнать, что тебе чего-то такого хочется.
Азамат сияет и кидается к продавцу. Мне еле удается его удержать и заставить померить куртку, а то вдруг не тот размер. И весьма кстати, потому что она и правда маловата. Хозяин, поняв, что кроме всего прочего мы прицелились на дорогое штучное изделие, улыбается в полтора раза шире и кидается в дом за нужным размером. На том экземпляре немного другие узоры, даже благороднее, чем на витринном. Азамату как раз впору – в плечах не жмет и на талии плотно. Он даже несколько удивляется.
– Вы как на заказ делали, – говорит он хозяину. – Мне обычно вся одежда в поясе широка, а тут точнехонько.
– Да уж, что же вы, семейный человек, а такой тощий, – мимо вопроса отвечает хозяин. Потом знающе подмигивает: – Жена небось все соки выпила?
Азамат как-то неприятно криво улыбается, что с учетом особенностей его физиономии выглядит уж вовсе зловеще. Хозяин тут же извиняется за фамильярность. Азамат расслабляется и как ни в чем не бывало продолжает разговор.
– Жена-то, наоборот, только что с ложки не кормит, да мне всю жизнь еда впрок не идет.
Мы расплачиваемся муданжскими смешными квадратными монетками. Их делают из какого-то редкого и очень ценного, но также и очень легкого сплава, так что можно носить с собой целый капитал, и это нетяжело. Они коричневатого оттенка с искрой и гремят в кошельке, как орехи. Единственное неудобство – они работают по двенадцатеричной системе. То есть не десять, а двенадцать мелких монет (них) составляют одну покрупнее (хёр). Всего есть восемь монет, но восьмую, самую ценную (мингь), с собой не носят, а хранят дома про запас. За один масштабный заход по рынку я трачу пять-шесть монет пятого калибра или одну-две шестого, если покупаю решительно все. Собственных банков на Муданге нет, но в каждом Доме Старейшин стоит терминальчик, через который можно снять деньги со счета где-нибудь на том же Гарнете, а можно и положить. Не знаю уж, кто заправляет терминалы, но, наверное, Старейшины…
Азамат относит покупки домой и отправляется руководить строительством моего «дворца». У меня, конечно, руки чешутся тут же что-нибудь сделать со всем принесенным богатством, но в дверь стучат. Открываю – там какой-то неизвестный мальчик.
– Привет, – говорю, – тебе чего?
Он робко поднимает голову и вдруг отскакивает на два метра.
– Да что случилось? – недоумеваю я.
– Б-б-б… Белая госпожа, простите за беспокойство, отец заболел, кланяться прислал, не откажите…
А, так это вызов.
– Не откажу, – говорю. – А чем заболел?
– Рукой… – растерянно отвечает мальчик, который явно не ожидал такого скорого согласия.
– А что именно с рукой?
Молчание.
– Сломал, что ли? – допытываюсь.
– Да! – энергично кивает мальчик. Кажется, когда я на него не смотрю, он меньше меня боится.
– Ладно, – говорю. – Сейчас возьму лекарства, и пойдем. Далеко живете-то?
Оказалось, что в двух часах на лошади. А лошадь припаркована за углом.
– Нет уж, – говорю, – поедем на машине, а лошадь ты свою потом заберешь. Гони вон в наше стойло, и поживее.
В машине он забивается в самый дальний от меня угол и говорит, только если я спрашиваю. Я заезжаю за Оривой, и мы выкатываем на тракт вдоль реки.
Орива приходится как нельзя кстати, потому что я бы из путаных объяснений юнца никогда в жизни не поняла, куда ехать.
Молодой мужик с глухим именем, отец кучи детей. Читай, работает руками, и работает хорошо. Перелом для него – практически конец света. Сидит бледный, только что губы не трясутся. Смотрит на меня с подозрением.
– Госпожа целительница… – выговаривает неуверенно. – Я не знаю, сможете ли вы что-нибудь сделать…
Что в мои способности никто заранее не верит, я уже привыкла. Так что вместо законного возмущения перехожу сразу к допросу и осмотру. Предплечье сломано не только что, уже больше недели как. Получил на стройке кувалдой, с кем не бывает, ага. Конечно, шину никто не накладывал, типа само срастется, а оно что-то не срастается, и вообще как будто кость исчезла. Приставляю Ориву держать мне сканер, чтобы я видела, куда тыкать спицы экзоскелета. Процесс довольно утомительный, а пациент, которому с обезболивающим совсем не больно, все время норовит тоже заглянуть в экран и страшно мешается. Наконец рука собрана. Я строго грожу ему пальцем: полмесяца руку не нагружать, еще полмесяца корсет не снимать, в процессе звонить мне и ездить на осмотр. Мужик несколько обалдевает от моего уверенного тона, но обещает все исполнить, лишь бы руку сохранить.
Когда я спешу на вызов, я почти не замечаю, что происходит вокруг, так что по выходе из дальней комнаты, где располагался пациент, я внезапно обнаруживаю себя в окружении кучи народу. Все эти друзья и родственники кидаются на меня с благодарностями, едой и подарками, что совершенно выбивает меня из колеи. Орива потешается, глядя на мою ошарашенную физиономию.
– Да что вы шарахаетесь, Лиза, они же от чистого сердца! – Сама она уже получила пару браслетов и меховую жилетку и жует пирожок.
– Да я как-то привыкла деньгами…
– Деньгами само собой, но если подарки не взять, хоть несколько, то они обидятся, – шепчет она мне.
– А есть тоже обязательно?
– Можете сказать, что муж требует, чтобы вы ели дома. Так часто бывает, они поверят.
Так что я беру вышитый головной платок, серьги, одеяло и какие-то бормол, а потом долго и старательно вру: сначала про требовательного мужа, потом про контракт. Наконец удается им втемяшить, в какой форме я хочу получить вознаграждение. Домой я возвращаюсь в полном обалдении. Мальчишка на заднем сиденье (ему же надо лошадь забрать) все так же молчит. Орива хрустит какой-то едой и очень довольна жизнью.
Стоит мне притормозить около дома, парнишка выскакивает через борт и бегом мчится к стойлам, а потом – ни спасибо, ни до свидания – галопом на лошади через забор и прочь отсюда.
– Чего он так испугался? – недоумеваю я.
– У вас глаза ненормального цвета, все дети боятся. Ирих сначала тоже боялась, но ей Унгуц объяснил, что это не плохо.
– А что ж ты этому не объяснила?!
– Да станет он слушать чужую тетку! Тем более я же с вами заодно. – И она снова покатывается со смеху.
