Александр Зорич - Стальные грозы
– Как, например?
– Ну, садануть по ним. Взрыватель на задержку поставить – и садануть.
К конференции присоединился Кобылин:
– Не получится. Долго объяснять почему, но без точного целеуказания никак. А его-то как раз у нас и нет…
И тут Растов осознал: выманить чоругские танки можно. Но только «на живца».
Пятьдесят семь километров в час – вот все, что смог выжать Помор из натужно ревущего «Динго».
Танк не то глиссировал, не то уже летел над залитой рыжей грязью дорогой. Ветер ревел в отвернутой на левый борт и резко усиливающей лобовое сопротивление пушке, а Растов с Кобылиным неотрывно следили за обманчиво безмятежной гладью моря.
Если не думать о залегших на глубине чоругах, пейзаж следовало признать прекрасным.
Справа в дымке – белый маяк, забранный в каре кипарисов…
Слева – заросший мангровым лесом мыс с обе-лиском в честь конкордианских звездопроходцев…
Приветливый, чистый пляж, на который частыми ударами набегают приливные волны…
До расстрелянных танков разведвзвода оставалось уже меньше километра. А ничто по-прежнему не выдавало близкого присутствия врага.
Резвясь в косых лучах предзакатных Макранов, из воды вырвалась огромная стая летучих рыб и деловито помчалась вдоль берега, будто соревнуясь с «Динго» в прыти.
– Их чоруги спугнули… Точно говорю, – сказал Игневич, морская душа.
Растов кивнул. Скорее всего так.
Майор ожидал появления ходячей нечисти в любой миг. Но секунды тикали, рыбы беззаботно играли, а гладь оставалась безмятежной.
Перед догорающим «ПТ-50» Помор вынужденно сбросил скорость. «Динго», круто накренившись на правый борт, вошел в вираж, огибая препятствие.
Нервы Растова, перегретые до предела, казалось, вот-вот задымятся…
Вдруг рыбы, ушедшие всей стаей под воду, вновь подскочили в воздух. Но на этот раз они двигались вовсе не слитной стаей, нет – брызнули во все стороны веером гранатных осколков.
– Полундра! – крикнул Игневич.
Едва приметная серая тень под водой вдруг сгустилась в черную тучу и, вытолкнув наверх тугой пенистый вал, гладь океана пробил первый чоругский шагающий танк…
Он был монструозен. Нелеп и грозен одновременно. С боевым шагоходом их разделяло меньше километра, и Растов видел всю его сложнейшую конструкцию в таких подробностях, какие даже на дне карьера не открылись ему из-за густых облаков пыли.
Под прозрачными грибообразными обтекателями мелким бесом сновали некие чоругские аналоги оптико-электронных систем поиска и прицеливания.
В уже виденных Растовым черных полусферах открылись амбразуры со спаренными плазмометами.
В ходильных конечностях с быстротой молнии взводились электромышцы.
Шустрый Кобылин мгновенно навел орудие в лоб чоругского танка и выстрелил.
Выстрелил и чоруг.
– Рота, огонь! – успел скомандовать Растов своим машинам, затаившимся в засаде среди мангровых деревьев на четыре километра севернее, когда потоки плазмы обрушились на «Динго», сразу же уничтожив все антенные вводы.
Лопнули датчики системы активной защиты.
Сдетонировала навесная динамическая броня.
Взорвались кристаллические головки следящих устройств «Сармата».
Но упрятанная под броню танковая машинерия продолжала работать – жужжали гироскопы, надрывалась система охлаждения и Кобылин продолжал опустошать барабан ускоренного заряжания.
Один за другим вырывались снаряды из раскаленной, готовой лопнуть пушки и уходили во врага.
Но результатов стрельбы Растов уже не видел – оплавилась оптика, сгорели матрицы.
А следующий плазменный залп чоруга сдул с танка лохмотья горелой краски и, выпарив лобовую броню башни на четыре пальца, расколол ее на всю глубину.
Это был конец.
Смерть «Динго».
– Экипаж, покинуть машину! – скомандовал Растов.
– Сожгут, командир! – простонал Помор. – Надо до крайнего дотянуть! За ним спрыгнем! – Мехвод частил скороговоркой и длиннейший набор звуков «пэ тэ пятьдесят» сглотнул полностью. Но Растов его понял: Помор предлагал выпрыгивать из «Динго», прикрывшись от чоругского огня корпусом ближайшего из числа горящих «ПТ-50».
Предложение было более чем разумным. Однако не все смогли дотерпеть в танке до безопасного места.
Игневич с воплем отшатнулся от казенника своего автоматического гранатомета. Поток плазмы, ударивший ему прямо в ствол, вышиб из газоотводного рукава форс оранжевого пламени, от которого сразу загорелся несгораемый подбой боевого отделения.
Если бы Игневич не был одет в гермокостюм с глухой бронемаской, он бы мгновенно ослеп.
Бронемаска спасла его глаза. Но не нервы. Мичман рванулся вверх, всей массой своего тела выталкивая люк, – и с ужасом обнаружил, что тот не только откинулся, но и отлетел далеко прочь: его петли превратились в раскаленный пластилин…
Игневич выбрался на крышу башни, скатился на моторно-трансмиссионный отсек и уже оттуда спрыгнул на землю.
Его пример оказался заразительным.
Кобылин проследовал по проторенному пути с ловкостью юнги – ведь недаром же нормативы по покиданию горящего танка он всегда выполнял на «отлично»! Все необходимые движения он знал на уровне спинного мозга и мог повторить даже с закрытыми глазами…
Чтобы видеть хоть что-то, Помор был вынужден распахнуть водительский люк.
Это было смертельно опасно. Но только так они сохраняли минимальные шансы прикрыться корпусом «ПТ-50». В противном случае их горящий, разваливающийся танк скорее всего слетел бы с дороги и перевернулся, похоронив под своей тушей майора и бравого мехвода.
Наконец они поравнялись со своим младшим плавающим собратом и Помор выкрикнул: «Можно прыгать!»
Не дождавшись ответа командира, он покинул машину.
Что же до Растова, он бы с радостью распростился с «Динго» еще несколько секунд назад, ведь башня с его стороны тоже прогорела до толщины консервной жести.
Но потерявший форму от перегрева люк наглухо заклинило. Теперь его можно было разве что вырезать – разумеется, промышленным автогеном.
Недоразмеренный клонский «Рахш», конструкторы которого экономили каждый литр заброневого пространства, чтобы сберечь каждый лишний килограмм бронезащиты, стал бы для Растова огненным саркофагом.
Но только не «Т-14» – просторный, как лимузин.
Под ногами Растова громоздились короба автомата заряжания, но справа от них оставался лаз к танковому днищу.
И там, внизу, зиял днищевой люк. Причем уже любезно отпертый искусственным интеллектом парсера, запрограммированным на создание всех условий для спасения экипажа.
В этот-то лаз и вывалился Растов, безостановочно матерясь.
Танк плавился, оползал наземь пластичными сгустками огня.
В укладке взорвался осколочно-фугасный снаряд…
Еще один…
А майор полз и полз под гудящим железом…
Он вдруг поймал себя на мысли, что вместо злого русского мата его глотка выплевывает одну и ту же команду: «Рота, огонь! Рота, огонь!»
– Рота, огонь!
Но ему никто ничего не отвечал.
Никто ничего не докладывал.
Никто даже не кричал. Как будто Растов остался последним человеком в Галактике.
Когда его черный шлем наконец показался из-под плазменных резаков на лобовой броне «Динго», его подхватил под мышки кстати подскочивший Помор.
– Где рота?! – выкрикнул в лицо Помору майор вместо «спасибо».
– Ведет бой!
– Результаты?!
– Какие результаты, товарищ майор?! Бежим скорее!!!
Благоразумие взяло верх над командирскими инстинктами, и Растов последовал за Помором.
За их спиной щедро рванул гидролеум на борту «Динго».
Взрывной волной мехвода и комроты швырнуло на землю и проволокло не менее пяти метров. Не будь на обоих гермокостюмов, вся их кожа осталась бы на придорожной щебенке.
Почувствовав прилив боевой ярости, Растов, как ванька-встанька, сразу же вскочил на ноги. И, резко обернувшись к морю, наконец-то ухватил ускользающую картину боя.
Плохо различимая за оранжево-черной стеной огня, его рота была еще жива и осыпала чоругов остатками боезапаса.
По колено в море стояли четыре шагающих танка.
Один из них медленно кренился, как смертельно раненный боец. Усиливая аналогию, из него толчками выплескивались и растекались над водой порции тяжелого багрового дыма – точно кровь.
Тот первый шагоход, с которым дуэлировал отважный Кобылин, тоже не производил впечатления жильца на белом свете. Он был изрешечен кучно легшими снарядами «Динго». Из развороченной конечности свешивались и бились в воздухе анакондами перебитые электромышцы. А в расколотой полусфере плазменно-пушечной башни Растов разглядел зловещее паучье шевеленье – похоже, там агонизировал раненый чоругский танкист.
