Роберт Хайнлайн - Гражданин Галактики
– Тогда почему, Джери? Почему?
Джери поднялся и сказал безразличным тоном: – Приемный дядя, я сказал достаточно. Торби толкнул его на стул:
– Перестань отнекиваться, Джери. Я твой «дядя» только потому, что они так говорят. Но я все еще бывший фраки, которого ты учил пользоваться компьютером, и мы оба это знаем. Поговорим как мужчина с мужчиной! Выкладывай!
– Тебе это не понравится.
– Мне и так не нравится. Маты нет… Слушай, Джери, тут никого нет, кроме нас. Что бы там ни было, скажи мне. Клянусь тебе сталью «Сизу», я не устрою скандала. Что бы ты ни сказал, Семья об этом не узнает.
– Бабушка может услышать.
– Если она слышит, – я тебе приказал говорить под свою ответственность. Но она сейчас спит. Так что говори.
– О'кей, – Джери кисло посмотрел на него. – Ты сам просил. Ты хочешь сказать, что не понимаешь, почему Бабушка изгнала мою сестренку с корабля?
– Я? Конечно, не понимаю, а то бы не спрашивал.
Джери нетерпеливо хмыкнул:
– Торби, я знал, что ты тупоумный, но не думал, что ты к тому же глухой и слепой.
– Не надо комплиментов. Говори по сути дела.
– Ты – причина того, что Мату обменяли. Ты! – Джери смотрел на Торби с отвращением.
– Я?
– А кто же еще? Кто с ней играет в мяч? Кто сидит с ней в кино? Какого это нового родственника все время видят с девушкой из его брачной половины? Подскажу тебе – его имя начинается на «Т».
Торби побледнел.
– Джери, у меня и в мыслях не было…
– Ты единственный на корабле, кто ничего не замечал, – Джери содрогнулся. – Я тебя не виню. Она сама виновата. Она за тобой бегала, дурак ты этакий! Чего я никак не могу понять – так это того, почему ты не знал. Ведь я тебе намекал.
Торби понятия не имел о таких вещах, как птица, летая, не подозревает о законах баллистики.
– Я просто не могу поверить.
– Неважно, веришь ты или нет… все остальные это видели. Но это могло бы так и продолжаться, пока все у вас было открыто и безобидно, – а я следил за совсем другими вещами, – если бы сестренка совсем не потеряла голову.
– Да? Как же это?
– Сестренка кое-что сделала, что заставило Бабушку расстаться с Младшим оператором Она пошла к Бабушке и попросила, чтобы ее удочерили в другую брачную половину. Она своей дурацкой башкой вообразила, что, так как ты усыновлен, на самом деле неважно, что она твоя племянница Стоит только все перевернуть – и она сможет выйти за тебя замуж. – Джери застонал. – Если бы тебя усыновили в другую половину, она бы добилась своего. Но она совсем с ума сошла – вообразила, что Бабушка – Бабушка! – согласится на такой скандал!
– Но… но ведь на самом деле я ей не родственник. Не то, чтобы я думал жениться на ней…
– Да пошел ты к чертям! Ты мне надоел.
Торби загрустил, не осмеливаясь взглянуть на Джери. Он чувствовал себя потерянным, одиноким и смущенным; Семья казалась ему такой странной, и понять их было не легче, чем лозианцев. Ему недоставало Маты. Он никогда не тосковал по ней раньше. Ее общество был приятным, но обыденным, – как еда трижды в день и другие удобства, которыми он привык пользоваться на «Сизу». Теперь он скучал без Маты.
Что ж, если она этого хотела, почему ей не разрешили? Не то, чтобы он раньше об этом думал… но если уж все равно придется когда-нибудь жениться, Мата ничем не хуже любой другой. Она ему нравилась.
Наконец он вспомнил, что есть один человек, с которым можно поговорить. Можно поделиться своими неприятностями с доктором Мэйдер.
Он постучался к ней и услышал поспешное: «Войдите». Она стояла на коленях, окруженная разными вещами. Ее обычно аккуратная прическа растрепалась.
– А, Торби. Рада, что ты пришел. Мне сказали, что ты гуляешь, и я боялась, что не увижусь с тобой.
Она говорила на системном английском, он отвечал так же:
– Вы хотели меня видеть?
– Попрощаться. Я уезжаю домой.
– О, – Торби опять ощутил приступ острой тоски, которую почувствовал, когда Джери сказал ему о Мате. Вдруг его пронзило горе от того, что нет папы. Но он овладел собой и сказал: – Мне ужасно жаль. Мне будет вас не хватать.
– Мне тоже, Торби. Ты единственный на этом корабле, с кем я чувствовала себя как со своим… хотя это странно, потому что происхождение у нас разное. Мне будет не хватать наших разговоров.
– И мне, – согласился Торби печально. – Когда вы уезжаете?
– «Эль Нидо» взлетает завтра. Но я перейду туда сегодня. Нельзя пропустить старт, а то я еще долго не попаду домой.
– «Эль Нидо» летит на вашу планету? – в его голове начал складываться фантастический план.
– О нет! Он летит на Бету-6. Но там ожидается почтовый корабль Гегемонии, на нем я смогу полететь домой. Нельзя упустить такой удобный случай.
План погас в голове у Торби, он все равно был нелепым, – он-то мог стремиться на незнакомую планету, но ведь Мата не была фраки.
Доктор Мэйдер продолжала: – Первый помощник все это устроила. – Она криво усмехнулась. – Она рада от меня избавиться. У меня не было никакой надежды на то, что она это отложит: ведь так трудно держать меня на борту «Сизу»; думаю, что у твоей Бабушки уже были какие-то переговоры по этому поводу, о которых она мне не сказала. В любом случае, я ухожу… понимая, что остаюсь за своей запретной чертой. Я не возражаю. Использую это время для обработки моих данных.
Упоминание о запретной черте заставило Торби вспомнить, что Маргарет увидит Мату. Запинаясь от смущения, он начал объяснять, зачем пришел. Доктор Мэйдер слушала серьезно, руки ее были заняты упаковкой вещей
– Знаю, Торби. Я, наверно, раньше тебя узнала печальные подробности.
– Маргарет, вы когда-нибудь слышали о подобной глупости?
Она поколебалась:
– Многое… бывает еще глупее.
– Но ничего же не было! А если Мата хотела этого, почему Бабушка не разрешила ей… вместо того, чтобы отправлять ее с незнакомыми людьми. Я… ну, не возражал бы. После того, как привык бы к этому.
Женщина-фраки улыбнулась:
– Это самая странная любовная речь, которую я когда-либо слышала, Торби.
– Можете вы передать ей кое-что от меня? – спросил Торби.
– Если ты хочешь послать ей свою вечную любовь или что-нибудь в таком роде, Торби, тогда не надо. Бабушка выбрала лучшую долю для своей правнучки, и сделала это быстро, с добротой и мудростью. И в интересах Маты, а не ради сиюминутной выгоды для «Сизу»: ведь Мата стоила мужских страданий. Но твоя Бабушка рассудила наилучшим образом для Первого помощника; она взвесила далеко идущие интересы всех и нашла, что они весомее потери одного оператора. Я, наконец, восхищаюсь ею, – между нами, раньше я всегда презирала старушку. – Она внезапно улыбнулась. – А через пятьдесят лет Мата станет принимать такие же мудрые решения: печать «Сизу» держится крепко.
– Пусть меня высекут, если я это пойму!
– Потому что ты почти такой же фраки, как и я… но у тебя нет моего образования Торби, большинство вещей верны или неверны только по своему происхождению; мало что из них само по себе несет добро или зло. Но явления верны или неверны сообразно своей культуре, в самом деле это так. Правила экзогамии, по которым живет Народ, – ты, может быть, подумаешь, что это для того, чтобы перехитрить мутации, – этому же учат в корабельной школе…
– Конечно. Вот поэтому я и не могу понять…
– Минутку. Значит, ты не можешь понять, почему Бабушка возражает. Но крайне важно, чтобы люди заключали браки между кораблями, не только, чтобы избежать мутаций, – хотя это, конечно, выход, – но и потому, что корабль слишком мал, чтобы представлять собой стабильную культуру. Идеи и убеждения должны скрещиваться между собой, иначе целая культура выродится. Таким образом, обычай защищен сильнейшим из возможных табу. «Незначительное» нарушение этого табу подобно «незначительному» отверстию в стенке корабля, – и то, и другое губительно, если не принять решительных мер. Теперь… ты понял?
– Ну… да нет. Не думаю.
– Сомневаюсь, что и твоя Бабушка это понимает; просто она знает, что нужно для ее Семьи, и действует решительно и смело. Ты все еще хочешь что-нибудь передать?
– Н-ну… можете вы сказать Мате, что мне жаль, что я с ней не простился?
– Мм-м… Ладно. Могу, через некоторое время.
– Хорошо.
– Теперь тебе лучше?
– Наверно, да. Раз вы говорите, что для Маты так лучше. Но, Маргарет, – вдруг вырвалось у Торби, – не понимаю я, что со мной такое! Казалось, я привыкаю к порядку вещей. А теперь все опять перепуталось. Я чувствую себя фраки и сомневаюсь, что когда-нибудь смогу стать маркетером.
Ее лицо омрачилось:
– Когда-то ты был свободным. Эту привычку преодолеть трудно.
– Почему?
– Тебе сильно не повезло, Торби. Твой приемный отец – первый отец, Бэзлим Мудрый, – купил тебя как раба и сделал своим сыном, таким же свободным, каким был он сам. Ну, а твой второй приемный отец с самыми лучшими намерениями усыновил тебя – и тем самым сделал тебя рабом.
