Сергей Кусков - Телохранитель ее величества: Страна чудес
— Нет. По какому она нужна вопросу? Соединить?
— Соединяй, — отсек я первую часть фразы. Девочка-оператор послушно выполнила требуемую команду, не уточняя. Пока я свой, пока внутри подземелий, это не обязательно. Правда, только пока я здесь, а она — мой непосредственный начальник.
«Интересно, на кого они стучат?» — пронеслось в голове. Они абсолютно точно стучат старшим офицерам, в том числе на непосредственное начальство, но не постукивают ли при этом иным силам? Его превосходительству, например? Или ее высочеству?
— Слушаю! — раздался недовольный, как обычно, голос Капитошки.
— Сеньора Ортега, есть разговор, — сразу взял я быка за рога, вложив в голос как можно больше тревоги. — Важный. Нужно встретиться.
— Зачем?
— Надо, — ушел я от ответа.
— Хорошо, подходи к…
— В вашей комнате для сна, через пятнадцать минут, — выпалил я и рассоединился. Ага, вот такой я наглый. А как они хотели? Но это не просто наглость, комната для их сна — единственное место в подземельях, которое, я знал абсолютно точно, по этическим соображениям не просматривается системой внутреннего контроля.
Она вошла минут через десять. Я уже ждал ее внутри, полуразвалившись на софе. При ее появлении подобрался.
— И что ты хотел мне сказать? — недовольно прищурила она глаза. Я демонстративно достал тотем Мамочки и перекрутил голову змеи.
— Это связано с завтрашней казнью.
Капитошка подобралась — сообразила, что у меня в руках.
— Сороки на хвосте принесли информацию, — продолжил я, — что вы не одобряете поступок наших командующих. Потому я рискнул и обратился к вам. С просьбой о помощи.
Она задумчиво кивнула. Такого от меня не ожидала.
— Я понимаю, вы настроены к моей персоне враждебно, но сейчас речь идет не обо мне. Речь идет о жизни людей, которых и вы, и все остальные здесь считаете своими. Я должен вытащить их, спасти, и собираюсь попытаться сделать это. Но без технической поддержки мне не справиться.
Она молчала. Пронзила своими чернющими глазами и молчала. Оценивала. Слишком неожиданно я на нее свалился. Я выдержал паузу и рискнул продолжить:
— Если держите обиду за былое — извините. Но сейчас прошу помочь, несмотря ни на какие прошлые эксцессы.
— Что ты задумал? — выдавила, наконец, она, сложив руки перед грудью и облокотившись на плиту гермозатвора.
Я пожал плечами.
— Не могу рассказать всего, боюсь, информация может дойти до верха, сеньора, но если кратко, завтра утром собираюсь драться.
Она покачала головой.
— Этого мало. Я же должна знать, что ты задумал. Хотя бы общий план действий. Или ищи других помощников.
Из груди моей вырвался тяжелый вздох — не было у меня никакого плана. Пока не было. Но надо выкручиваться.
— Они хотят нарушить древнюю традицию, — сверкнул я глазами. — Я попытаюсь не дать им это сделать, воззвав ко всем присутствующим. Устрою шоу.
— Сегодняшнее шоу у тебя не очень-то получилось, — улыбнулась она. Я улыбнулся в ответ.
— Сегодня я не был готов. Завтра же сделаю так, что ко мне прислушаются. К некоторым аргументам нельзя не прислушаться, поверьте. Особенно, когда за говорящим стоят правда и полторы сотни разделяющих его взгляды вооруженных бойцов.
— А не боишься переиграть?
Я покачал головой.
— Нет. В любом случае, я буду рисковать жизнью, вам же предлагаю рискнуть только карьерой. Ну, так как, поможете?
Сеньора Ортега задумалась, и думала долго. Наконец, кивнула.
— Ты ведь знал, когда шел сюда, что, когда на кону жизни девочек, любая из нас выберет риск карьеры, не правда ли?
Отвечать на этот вопрос не требовалось, но я возразил:
— Не любая, поверьте!
— Что тебе конкретно нужно? — перешла она к сути.
…Победа. Это была не просто победа, а… Скажем так, перевербовка заклятого врага в друга. Относиться ко мне по-прежнему после сегодняшнего предложения она никогда не сможет. В случае, если ее не вышвырнут из корпуса за помощь мне, конечно же.
* * *Девчонки все еще сидели. Не все, ряды их все же поредели, но не значительно. Я посмотрел на часы — почти половина первого.
— Не спится?
Все головы моментально повернулись в мою сторону.
— А разве тут уснешь? — усмехнулся кто-то из диаспоры.
Это точно! Фиг тут уснешь!
— Сам, вижу, спать тоже не собираешься? — поддела мулатка.
Я сел на свое старое место, так и оставленное незанятым. Покачал головой.
— Не до сна.
— Ну и? Какие новости? Утешительные?
Пожал плечами.
— Нет. Их казнят. А я остаюсь.
— Хуан, не дури! — вновь воскликнул кто-то сзади, но на говорившую быстро шикнули.
— Тогда мы с тобой! — воскликнула Белоснежка и глаза ее сверкнули.
Я расхохотался. Откинулся на спинку и расхохотался. Этим смехом из меня вышло все напряжение минувшего дня и вечера. Она, естественно, обиделась, но я не дал ей сказать ни слова:
— Марта, милая! Слушай внимательно! — подался вперед, нависая над ней, резко переходя от веселости к злости. — Вы никуда ни с кем не пойдете, и ни с кем ничего делать не будете! Я ясно выражаюсь?
Она недоуменно захлопала глазами. Я продолжил:
— Я — это я, понимаешь? Я — Веласкес! Во всяком случае, будем отталкиваться от этого утверждения! Если это не так — меня вышвырнут, но именно вышвырнут! Как нашкодившего щенка! Если так — тоже вышвырнут, но самому мне за это ничего не будет! Ни-че-го!!! — закричал ей в лицо. А тебя расстреляют! За неповиновение, за организацию дебоша и прочие «радости»! Я — проект, эксперимент, а вы — одни из них!
— Поэтому никуда вы не пойдете, лезть нигде не будете, а будете смирненько стоять и ждать окончания линейки, — закончил я тише, успокаиваясь. — Ясно выражаюсь?
Она уткнулась в стол, надув губы. Я вздохнул, переходя на нежный, почти ласковый голос — встряску она получила, не стоит отталкивать дальше.
— Поверь, если не получится у меня одного, а я трезво оцениваю свои шансы, то тем более не получится с вашей помощью. У одного меня шансов больше, гораздо больше. Понимаешь?
По ее щекам побежали слезы.
— Хуан, мы…
И она зарыдала. Да, не у одного меня такой напряженный день, у других он не лучше. Перекинул ноги на ту сторону стола, присел рядом и уткнул ее лицо себе в грудь.
— Знаю. Все я знаю… Но это не выход, поверь. Просто расстреляют не четверых, а всех, кого ты попытаешься вывести. В придачу к «сорок четвертым». Это не выход, пойми. Ты ведь понимаешь, неправда ли?
За ее спиной раздался ропот, девчонки принялись шептаться, переговариваться, спорить, но постепенно все стихло, в библиотеке установилась гробовая тишина. До девочек дошло. И слава богу — еще и их жизни на свой счет… Этого я не выдержу.
— А почему ты «Белоснежка» — заглянул я Марте в глаза, пытаясь отвлечь.
— Я… Это… — Она смутилась, убрала мою руку, и, сжав губы, уткнулась в столешницу. — Я не люблю об это говорить.
— В приюте назвали? — давил я.
Покачала головой.
— Нет. Здесь.
— За цвет кожи?
Она вспыхнула, и это хорошо — злость, агрессия на что-то постороннее, на отвлекающий фактор — лучшее средство от возможных безумств.
— Да, за цвет кожи! Как насмешка, ирония! Доволен?
Я покачал головой и вложил в голос как можно больше тепла.
— На самом деле Белоснежка была жгучей брюнеткой. Жгучей-прежгучей. А брюнетки в те годы в Северной Европе были знаешь какой редкостью?
Она озадаченно захлопала ресницами.
— Так что то, что ты мулатка — сродни черноволосости той, сказочной Белоснежки. Те, кто прозвал тебя так, были не так уж неправы, и ирония, насмешка, тут совершенно не при чем.
Кажется, я озадачил не только ее. Все полтора десятка присутствующих застыли с отвиснутыми челюстями.
— А ты знаешь Белоснежку? Сказку? — задал кто-то глупый вопрос. Но глупый для меня, мальчика, воспитанного мамой. И не просто мамой, а лучшей мамой на свете. Для них же, сирот, весьма и весьма болезненный — сомневаюсь, что подавляющему большинству в детстве вообще что-то читали. А в приюте… Да уж, не стоит об этом!
Я кивнул.
— Разумеется. Хотите, расскажу?
Мог и не спрашивать. Теперь все глаза уставились на меня с ожиданием, переходящим в восхищение. И это правильно — лучше пусть слушают сказки, чем строят злокозненные «глобальные» планы на завтрашнее утро. И я начал.
— В далеком-далеком королевстве давным-давно жили король и королева. Счастливо жили, хорошо, но вот беда, детей у них не было. И вот однажды зимним холодным днем королева сидела у окна и шила, и нечаянно уколола палец. И подумала: «Ах, если бы у меня родился ребенок, такой же белокожий, как снег, румяный, как кровь, и черноволосый, как эта оконная рама…»
