Фронтера - Шайнер Льюис

— Итак?

Она непроизвольно подскочила, как ни сдерживалась.

— Мы его усыпили, — сказала она.

— И это всё? В смысле, долгонько ты ему успокоительное вводила.

— Кёртис, ради Бога, я взросленькая уже. Я не обязана перед тобой за все отчитываться.

— Я полагаю, это зависит от природы конкретных действий. Я хочу сказать, что, случись тебе выявить опасность, угрожающую всей колонии и ее будущему, этим придется заняться мне, не так ли?

— Ты подслушивал, да?

— Не я лично. Но это не имеет принципиального значения.

— И чего ты хочешь? Трибунал устроишь? Расстреляешь меня на рассвете?

Он приподнялся на локте, сгреб ее пальцами за плечо.

— Ты имеешь хотя бы отдаленное представление, блин, о том, что тут происходит? Или ты на полном серьезе недоумеваешь, отчего эти люди сюда заявились?

— Я знаю то, что они мне сказали. Но не думаю, что это вся правда.

Он выпустил ее и перекатился на спину.

— Молли, у нас протекло. Мы обязаны исходить из того, что они знают о нас всё. Всё. И вот что меня больше всего раздражает. Меня больше всего раздражает тот факт, что я, вероятно, знаю не всё. Я даже вряд ли знаю больше моргановских подручных о том, что затеяли твои ребятки и Диана. Разве ты не понимаешь, почему меня это так напрягает?

— Они заняты теорфизикой, — ответила Молли. — Я тебе могу уравнения показать. Легче станет? Ты ни хрена не поймешь.

— Квантовая механика — это отрасль теорфизики, а однако ж, она стерла с лица Земли Хиросиму и Нагасаки. Чем они там занимаются? Что они строят?

Она не ответила. Он испустил театральный вздох.

— Ты действительно считаешь меня местечковым Гитлером, э? Думаешь, я помешался на власти. Ты мне даже не доверишь открытий, которые твоя детвора у меня под носом совершает?

Да, подумалось ей, это так. В общем и целом все именно так. Но она смолчала, опасаясь, что слова обретут собственную жизнь и выдадут ее точно так же, как выдают Кёртиса.

— Ты ошибаешься, — продолжил он. — Ты ошибаешься серьезней, чем представляешь себе. Я все еще люблю тебя. Ты можешь это понять? Ты меня довела до того, что мне эти слова сложно произнести, не поперхнувшись. Но это правда. И я забочусь об этой колонии. Я принял на себя ответственность за жизни всех и каждого из обитателей колонии.

«А может, это действительно так?» — задумалась она. Возможно ли, что он и вправду до сих пор ее любит, а она ошибается?

Затем она вспомнила поведение Кёртиса в лазарете: его рука в считанных миллиметрах от Лены, тошнотная уверенность, что эта новенькая возбудила его интерес, что он начнет за ней ухлестывать и овладеет, если сможет, так же, как преследовал других и получал их в свое распоряжение.

И не в первый раз Молли задумалась, что значила бы для него любовь, имей это слово однозначное семантическое соответствие в воспроизводящемся явлении, психическом или физическом, или если б само слово определяло себя полностью, как речевой акт. В физике, размышляла она, критерием научности является воспроизводимость. Если невозможно доказать ложность, то невозможно проверить и истинность. Сумей Кёртис выразить свои ощущения математически, думала она, было бы легче его понять.

— Я верю, — сказала она медленно, — что ты имеешь в виду то, о чем говоришь. Но меня простыми словами уже не убедить.

— Ты меня вообще не понимаешь, э? Ты так глубоко загнала свои чувства, так тщательно контролируешь их, что воображаешь, будто и у остальных так же. А мы не таковы. Каково мне, по-твоему? Восемь лет назад мы с трудом отползли от края бездны, где могли все погибнуть, и нам это удалось только потому, что мы прониклись уверенностью: мы не станем аванпостом призраков на краю известного космоса. Следующие два года были лучшими в моей жизни, и в твоей тоже, имей ты смелость это признать. И в жизни каждого из нас. Все работали не покладая рук, все видели результат, могли его руками потрогать. Первые урожаи, первые дети…

— Ага, я тут была.

— Ну да. И я тоже тут был. Ты что, думаешь, я не замечаю, как все изменилось с той поры? Каждый год потребление алкоголя возрастает на пятьдесят процентов, каждый год в полях прибавляется торазинщиков, люди опаздывают на работу или вовсе прогуливают, почти у всех девочек анорексия и…

— Верно, — подхватила Молли с намерением уязвить его, — а еще люди проводят все больше времени в изолирующих баках, отключаются от действительности, бегут от того, что их страшит.

— Ладно, — сказал Кёртис, — об этом я спорить сейчас не собираюсь. Возможно, то был неизбежный путь. Возможно, это в людской природе. Но мне оттого не легче, и я не чувствую на себе меньшей ответственности.

— Послушай, — сказала она, — скоро может кое-что получиться. Но еще не получилось. Несколько месяцев.

— А у нас нет этих нескольких месяцев. Они уже приперлись. Это происходит сейчас.

— Мы их сдержим, — сказала Молли. — У нас получится.

Да полно тебе, подумала она. Ничего более убедительного не придумала? Ты сама-то себе хоть веришь?

— Было бы лучше, если б так, — отозвался Кёртис, отвернулся от нее и через считанные секунды уснул.

Она завидовала его способности засыпать легко. У нее и у самой в подростковом возрасте так получалось, но чем дальше, тем больше она уподоблялась своей матери, которая вечно блуждала по дому до поздней ночи, а потом просыпалась еще до рассвета и всегда на памяти Молли была одета одинаково: выцветшее голубое кимоно да тапочки не по мерке. Наследственность, подумалось Молли. Я мучаюсь бессонницей не из-за тревоги или фрустрации, это всего лишь обычная наследственность.

Она забылась неглубоким сном и рывком пробудилась на рассвете, когда заскрежетало восточное зеркало. Сердце бешено колотилось в груди; этим утром звук гидравлики показался ей раскатом ангельских труб, знаком, что пластиковое небо над головой вот-вот расколется, и грядет конец света.

Она свернулась под одеялом в позе эмбриона, отвернувшись от Кёртиса и успокаивая себя: не все, дескать, так уж плохо. Но аргументы выглядели слабыми. Весь порядок жизни обрушился. У Кейна глюки, вызванные моргановским внушением, Риз уклончив и холоден, Кёртис укрепляется в мысли о ее предательстве.

И это даже не вспоминая про второй корабль с Земли, более далекую, но равно неотвратимую катастрофу, летящую к ним.

Плохо дело, подумала Молли. На самом деле плохо.

Она натянула затрепанный костюм постоянного ношения с эмблемой НАСА и прошла на кухню, закрыв дверь спальни и отгородившись от Кёртиса. Свет над стойкой горел, очерчивая силуэты Глаголи и кого-то из ее приятелей. Дети завтракали.

«Снова эмпатия?» — задумалась Молли. Или это событие из тех синхронностей, какие берется предсказывать ее теория?

— Доброе утро, — сказала она. Мальчугану было почти одиннадцать: вид он имел вполне нормальный, но оказался достаточным социопатом, чтобы переселиться в пещеру к другим, чья странность сразу визуально ощутима. Он проявил талант к электронике, Молли с Дианой его подряжали конструировать всякую аппаратуру для экспериментов Глаголи. На этой неделе, как запомнилось Молли, мальчишка предпочитал называть себя E17.

— Все ли с ним в порядке? — спросила Глаголь.

— С Ризом? — уточнила Молли. Девочка кивнула. — Да, он в порядке. Они тормозили об атмосферу, ракетными двигателями не пользовались, ему пришлось несладко, но он очухается.

— Я хочу его видеть.

— Он тоже хочет тебя видеть, — сказала Молли. Что-то назревает? Мальчишка уставился в миску хлопьев с козьим молоком, старательно игнорируя остальных. Молли взяла с Глаголи слово, что та никому не проболтается о своей работе. Придется поверить. Больше ничего не остается. — Почему он так важен? Тебе и двух лет не исполнилось, когда он улетел. Я не думаю, что ты его помнишь.

Она хотела рассказать Глаголи, что те с Ризом родственники, но Кёртис запретил. Хватит с меня слухов, сказал он, нечего семью напрямую втягивать. Молли не поняла, почему это для него так важно, но подчинилась. Она так долго хранила эту тайну, что секрет стал ее второй натурой.