Василий Воронков - Лидия
— В конце любого сна, — говорил профессор, — вам нужно проснуться. В обычном сне вы просыпаетесь сами, но здесь… — Голос профессора вдруг затих, почти сошёл на нет, — здесь немного иначе.
— Что вы имеете в виду? — спросил я и попробовал повернуться, но профессор остановил меня, обхватив мою голову и зафиксировав её на подголовнике.
— Нет, не двигайтесь, — сказал он. — Терминал уже работает.
— Как работает? — Я непроизвольно дёрнулся.
— Спокойно, — сказал профессор. — Первое подключение очень плавное. Это как сон. Вы же хотите спать? Просто сидите. Расслабьтесь. У вас ведь так хорошо это получается.
Я кивнул головой — вернее, попробовал кивнуть, но в действительности не смог даже пошевелиться. Голос профессора совсем затих. Я был уверен, что он бесшумно отдаляется от меня, плавно отступает в другой конец комнаты.
— Вас, конечно, всегда можно разбудить, — говорил профессор, — но всегда ведь лучше, когда просыпаешься сам, правда? Для этого обычно используют специальное слово. Вроде голосовой команды. Вам просто нужно придумать, произнести это слово и…
— И что это за слово? — спросил я; мне уже тяжело было говорить.
— Вы должны выбрать сами, — сказал профессор. — Это должно быть что-то личное, важное. Что-то такое, что имеет для вас особенное значение. Просто произнесите это слово сейчас, я введу его в интерфейс и… — профессор чуть слышно усмехнулся, — пожелаю вам спокойной ночи.
Голос профессора доносился издалека и казался искажённым, словно его загадочным образом преломляла сгущавшаяся в комнате темнота. Я чувствовал тихую спокойную усталость, медленно проваливаясь в невесомость и темноту, но меня это уже не пугало.
Лишь собственный голос ещё как-то связывал меня с исчезающим профессором — всё остальное уже сгинуло, растворилось в тишине.
— Слово? — повторил я. — Любое слово?
— Да, — послышалось из темноты. — Только выбирайте быстрее.
Я тщетно пытался сопротивляться густой осязаемой тьме, которая затягивала меня. У меня оставался лишь один последний вздох, последнее мгновение.
Слово. Оно как будто высветилось передо мной. Всё было так очевидно и просто. Я набрал полную грудь воздуха и дрожащим от слабости голосом произнёс…
79
— Лидия!
Я выкрикнул её имя в пустоту, мгновенно пробудившись от пустого и чёрного сна.
Я лежал на упакованной в плёнку кровати, в непроницаемой, похожей на контузию тишине. Не слышалось даже сдавленного шипения воздуховода. Однако дышать было легко — я несколько раз набрал полную грудь холодного искусственного воздуха, от которого кружилась голова.
Потом встал с кровати.
Где-то далеко, в плотно обступавшей меня темноте, тускло поблёскивал красный огонёк камеры наблюдения. Я сделал несколько шагов в его сторону, и темнота сомкнулась — не было больше ни жёсткой кровати, ни стен — только бледный, мерцающий светодиод над невидимой дверью, мой единственный ориентир.
Осторожно, боясь оступиться, сорваться во тьму подо мной, я приблизился к горящему огоньку. Пол подо мной странно покачивался, и мне приходилось размахивать руками, чтобы удержать равновесие, однако я не сдавался.
Когда до огонька оставалось лишь несколько шагов, я вдруг замер, упёршись в невидимую преграду. Электрический глаз безразлично смотрел поверх меня, как будто умудрился разглядеть что-то в глухой темноте. Я невольно обернулся, и в эту же секунду раздался резкий металлический щелчок.
Камера отключилась.
78
Лида оделась так же, как и в институт — в тёплый свитер с высоким пушистым воротником, обтягивающие джинсы и сапожки с меховыми отворотами, тёплые не по сезону. Она поприветствовала меня уставшей улыбкой и замолчала. У меня никак не получалось её разговорить.
— Что-то случилось? — спросил я.
Лида, казалось, едва могла меня узнать.
— Всё в порядке, — сказала она. — Просто я… немного устала. — Она остановилась и, закрыв глаза, подставила лицо холодному осеннему ветру. — Если я вдруг засну во время сеанса, не забудь меня разбудить.
Мы опять шли молча. Лида держалась в стороне от меня. Её любимая, похожая на портфель сумка покачивалась на плече, создавая между нами преграду.
— Наверное, это будет интересно, — сказал я, устав от молчания.
Лида кивнула.
— Жаль, что ты не нашёл настоящий планетарий, — сказала она. — Даже не верится, что во всём городе нет ни одного.
— Все закрыты, — сказал я.
Вечернее солнце терялось в нагромождении кубических домов. Исполинские экраны на крышах, по которым обычно показывали суматошные рекламные постановки, застилала темнота. Город задыхался в плотном настоявшемся вечернем воздухе. В ранних сумерках даже огни проезжающих машин, отсветы в окнах или вспышки цветных светофоров неприятно слепили, нарушая какой-то мертвенно спокойный, монотонно-серый ритм, которому подчинялись под закат дня городские улицы.
Но мне было неспокойно.
Я потёр плечи — не от озноба, от волнения.
— Холодно как стало, — сказал я.
Порывистый ветер, который мгновенно поднимался и затихал, когда по монорельсу над нами проносился очередной бесшумный состав, развевал длинные волосы Лиды, но она больше не поправляла их рукой.
— Да, — сказала она.
— Погоди! — спохватился я. — У тебя ведь на следующей неделе? Нейроинтерфейс?
— Ага.
— Волнуешься?
Я попытался заглянуть Лиде в глаза, но она шла, отвернувшись от меня. Происходящее на другой стороне улицы интересовало её больше, чем я.
— Да нет, — сказала Лида. — Чего волноваться? Обычная вводная, оценок не ставят. К тому же, — добавила она, — ты мне уже всё рассказал.
— А я очень переживал, — сказал я.
— Я знаю, — сказала она.
Она впервые посмотрела на меня и улыбнулась. Мы остановились у перекрёстка, загорелся зелёный, и сдавленный электрический голос начал талдычить как заведённый, разгоняя спокойный вечерний сумрак — "можете идти", "можете идти", "можете идти". Мне хотелось взять её за руку, но мешала похожая на портфель сумка, и ветер, внезапно сменивший направление, и прохожие, которым мы не давали пройти.
— Идём? — спросила Лида, и в тот же момент погас светофор.
— У нас ещё минут сорок, — сказал я.
— Никогда не была в этом… космическом театре, — сказала она.
Мы стояли рядом у перекрёстка, а я даже не решался коснуться её руки. Я вдруг подумал, что звёзды — это единственное, что нас объединяет. И технологический, куда поступают только те, кто действительно хочет улететь с Земли. И Патрокл, восходящий на высокую орбиту. И голограмма звёздного неба, которую она теперь всегда носила с собой.
В театре мы решили посидеть немного в забавном, похожем на музей космонавтики кафе, чтобы скоротать время перед началом сеанса. На стенах висели эффектные фотографии космоса, планеты, снятые с орбиты, яркие созвездия, как в карманной голограмме Лиды. В центре зала, на кубическом постаменте, лежал обломок метеорита — из никеля и железа, — похожий на маленькую, изъеденную кавернами планету, которую, вопреки обычным распорядкам музеев, можно было трогать руками. Прежде чем сесть, Лида мягко положила на него ладонь — как будто слушая пульс — и улыбнулась. Я заказал фирменные коктейли — со вкусом гвоздики и рома.
— Здесь забавно, — сказала Лида, пригубив коктейль и осмотревшись по сторонам.
В кафе были заняты почти все столики, но посетители говорили тихо, соблюдая негласные правила приличия. Казалось, мы и правда сидим в музее — рядом с никелевым метеоритом и фотографиями планет.
Лида задумчиво разглядывала снимки.
— Интересно, — сказала она, — а это настоящие фотографии?
— Думаю, нет, — сказал я, задержав взгляд на эффектной панораме Земли, медленно тонущей в темноте. — Слишком уж…
— Удачно получились? Да, возможно. Такие ракурсы и освещение… Хотя… может, просто обработаны.
— Может, — согласился я.
— И кстати, — Лида привстала из-за стола, пытаясь рассмотреть фотографии у дальней стены, — я что-то не вижу Венеры. Неужели убрали?
— Да ладно! — Я завертел головой. — Может, где-то ещё висит?
— Нет.
— Странно, — сказал я. — Вроде конфликт исчерпан. С чего им убирать сейчас снимки. Да и вообще…
— Это так пишут, что исчерпан, — сказала Лида. — Как он исчерпан? Понятно, что они хотят суверенитет. Кому охота быть… сырьевым придатком. С их-то экономикой сейчас. Лет через сто Земля станет третьим миром по сравнению с Венерой.
— Ну, уж ты как-то сгущаешь краски… — сказал я.
— Почему сгущаю? Я серьёзно. Поэтому исчерпан… Нет. Конфликт будет исчерпан, когда Венера получит суверенитет.
— Не знаю, — попытался возразить я. — Мало ли чего они там хотят. Да и что будет-то на самом деле? Первая космическая война? Ты же сама писала…
