Геннадий Прашкевич - Великий Краббен (сборник)
Валя Каждая замирала. Семихатка величественно вскидывал кустистые брови. Даже товарищ Каюмба, низкорослый, как кустарник одичавшего крыжовника, сжимал узловатые кулаки.
– …и вот из дупла появился карлик, – старался я никого не разочаровать. – Он был тощий. Он стонал, кашлял и падал в обморок. Настоящий урод, гордиться можно. И увидев матроса, урод этот упал на колени, умирая от голода: «Братан, у тебя нету хлеба?..»
4…из-за обрубистого мыса, из-под раздвинутых ветром перистых облаков одна за другой вылетали длинные стремительные пироги. Вблизи каменистого острова Грига крутился водоворот, в нем мелькали щепки и белая пена, но жуткие каннибалы, воя и задыхаясь, как муравьи, вытаскивали на берег Валю Каждую. Она была для них приманкой. Они приманивали на нее неизвестное чудище. «Последний писк», – радовались они. Я волновался. Я предупреждал Семихатку об ответственности. Я не сильно верил во все эти россказни о морском чудище, но намекал знаменитому режиссеру, что писк действительно может оказаться последним.
Семихатка ничего не хотел слышать.
Каннибалы грубо бросали Каждую на песок.
Не умывшись, не плеснув водой на свои гнусные рожи, они пускались в дикий бессмысленный пляс, нагуливая и без того непомерный аппетит. А в тридцати метрах от всего этого ужаса, за густыми кустами, наступив мне на спину грязной босой ступней, забив заряд дымного пороха в чудовищно большое ружье, ждал своего торжества сын торговца, будущий бразильский плантатор, рабовладелец и вообще плохой человек господин Р. Крузо. Он наконец открывал пальбу и пораженные грохотом выстрелов каннибалы рассыпались по острову, бросив не съеденной такую прекрасную женщину, как Валя Каждая. Господин Р. Крузо, мерзкий радикулитчик, хромая, шлепал через всю поляну к прекрасной пленнице, на которой действительно не было ничего, кроме веревок, и пытался поставить свою грязную ступню и на ее спину.
Увидев такое, я впадал в гнев.
Я бил господина Р. Крузо всем, что попадало мне под руку.
Семихатка выл от восторга: «Держите свет!» И опять, опять, опять из-за острого мыса, из-под растрепанных пестрых облаков выскакивали длинные пироги, опять Валю Каждую бросали на песок, и босой господин Р. Крузо, рабовладелец, подло и боязливо оглядываясь – не преследует ли его неистовый Пятница? – шлепал к прекрасной пленнице…
«Знаешь, – заметил мне Робинзон в минуту отдыха. – Ты не сильно налегай на кулаки, а то я тебе глаз выстрелю. – И пояснил: – Я на Вальку наступаю не потому, что мне этого так уж хочется, а потому, что так предписано сценарием».
«А меня полегче швыряйте, – жаловалась на дикарей Каждая. – Вы же видите, я совсем без одежд! Вот и вот. У меня синяки на бедрах!»
5Каждая! Каждая! Каждая!
6– Бери ее, Робинзон, бери, сука, сволочь! – вопил Семихатка. – Бери грубо! Еще грубее. Притисни к дереву, пусть застонет! Ну как ты ее берешь? Разве так берут пленницу? Она ничтожная пленница, а ты самец, ты альфа-самец, в тебе нет ничего человеческого! Ты изголодавшийся потребитель! Где страсть? Где мускусный запах?
И яростно вопил: «Пятница!»
Меня не надо было просить дважды.
Я показывал, как это надо делать, и влажные губы притиснутой к дереву пленницы совсем не по служебному уступали моим.
– Дайте Пятнице нож! – вопил Семихатка. – Дайте ему длинный нож!
И нож мне подавали такой, что им можно было проткнуть самую длинную свинью Насибулина…
7Каждая! Каждая! Каждая!
8«Не делай из губ розочку! – вопил Семихатка. – Ты пленница! Ты ничтожна! В тебе пробудили самку. Самку человека. Теперь смерть от морского чудища – вот путь к свободе!» И кричал мне: «Бери ее, сволочь! Бери наконец. Пусть почувствует, чего стоят настоящие дикари!»
Водоворот у острова крутил щепки и белую пену, что-то там хлопало по воде, угрюмо вздыхало, чавкало, причмокивало жадно, но голос Семихатки перекрывал все звуки.
«Там живое…» – нежно шептал я Каждой.
«Где?» – со страстью прижималась ко мне самка человека.
«Под островом…»
«Я боюсь…»
Но вместо чудища вылез однажды из влажных кустов приземистый человечек в защитных шортах, в армейской рубашке, в тяжелых башмаках. На Валю Каждую он даже не взглянул. «Как мне пройти к острову Грига?»
9Каждая! Каждая! Каждая!
10Светящийся накат.
Водяные валы, выкатывающиеся на песок.
Злобный нежный июль одна тысяча девятьсот семьдесят первого года.
11Потом потребовалось снять коз.
Но на Шикотане никаких коз не было.
Не было их и на Итурупе. Может, какая случайная жила на Симушире или на Шумшу, но гнать туда военный самолет даже товарищ Каюмба не решился. Просто купил старую козью шкуру у Насибулина. «Какие, глядь, проблемы?» Надо сыграть стадо коз – сыграем. И все почему-то посмотрели на меня.
Я удивился: какое стадо?
Семихатка сказал: самое обыкновенное!
Да как же солист, поразился я, может исполнить партию хора?
Это зависит всего лишь от партитуры, прорычал мне в ответ Семихатка.
На меня напялили вонючую шкуру, зашили, навели грим, вычернили хвост и бороду, подтолкнули, прикрикнув: «Двигай рогами, глядь!» И я сделал первый шаг. Первый короткий шаг. Как на Луне Армстронг. И шаг этот, впоследствии тысячекратно повторенный на пленке, действительно дал иллюзию огромного, блеющего козьего стада, несущегося к верной гибели – к пропасти. А Валя Каждая в ужасе воздевала руки. Совсем ничего не было на ней, кроме веревок.
Тетрадь шестая. Хор звезд
Водопад Птичий низвергается с высоты 12 м непосредственно у мыса Водопадный и образует озеро, которое соединено с бухтой широкой протокой. Водопад напоминает белый парус и приметен с больших расстояний. В тихую погоду из водопада можно принять пресную воду при помощи шлангов и мотопомпы. Для принятия воды рекомендуется становиться на якорь против мыса на глубине 9–11 м. Затем завести швартовы с кормы на берег и, подтравливая якорную цепь, подтянуть корму на расстояние 0,5–0,8 кбт от протоки, наблюдая за тем, чтобы глубины под кормой были не меньше 5–7 м. Мотопомпу при этом можно установить на берегу или на катере.
Лоция Охотского моряЯ неторопливо шел по отливу.
Женщины, собиравшие морских гребешков, окликнули меня.
– Видите пятно? – сказала одна, черненькая, брезгливо зажимая тонкий нос пальцами. На лоб она надвинула платочек, блестели черные глаза. – Вчера пятна не было, значит, ночью кто-то на песке лежал, верно? Вот только кто? – спросила она с надеждой. – Сам уплыл, а вонь осталась.
– Может, ушел, а не уплыл?
– Это вы почему так говорите?
Я пожал плечами.
– Куда ушел?
– В горы.
– Да ну, – сказала вторая, блондинка. Волосы у нее были завязаны в узел, загорелое лицо смеялось. – Мы лес хорошо знаем, сами ходили пешком до Головнина, почти до Тяти ходили. Куда погранцы пускают, туда и ходили. С погранцами можно далеко зайти, – лукаво призналась она. – В лесу такая вонючая тварь не выживет, жидким телом на сучок напорется. Она, наверное, из моря.
Я наклонился над песком. Влажная зеркальная поверхность правда была продавлена, будто лежала тут тяжесть, может, медуза огромная. Частично пятно заплыло, но общие очертания сохранялись. И след к воде, будто волочилась какая-то бесформенная туша. А от грязного осадка несло трупным запахом.
Я невольно оглянулся.
Тишина… Склон вулкана…
– Вот я и говорю, – напомнила черненькая. – Ночью здесь что-то ползало. Я сама слышала. Я вон там сидела, – указала она на поваленную сосну у выхода из поселка, метрах в пятидесяти от отлива. – А это ползало в темноте. Ну, Луна иногда выглянет, волна высветится, а что увидишь? По звуку – большое ползало, весом на тонну, верно? Кальмар, даже осьминог не будут ползать по берегу, они не дураки, и они так не пахнут, – поморщилась она. – А ночью таким отсюда дохнуло, что мы решили: это Серп Иванович Сказкин уснул на отливе.
– Ой, а с кем ты была? – блондинка уставилась на подружку.
– Всё тебе скажи, – отрезала черненькая, покраснев. Понимала, что выбор невелик. В поселке на несколько тысяч приезжих и местных жительниц оставалось, может, с сотню мужиков, и те калеки. – Но понадобится, свидетеля приведу.
– А у нас болотце есть за огородом, – ревниво вмешалась блондинка. – Я тоже там иногда сижу с мужчинами на скамеечке. – На подружку она теперь не смотрела, но слова, несомненно, адресовались подружке. – У меня ноги загорелые, – сообщила она, как некий важный факт. – Когда Луна выглядывает, самих ног почти не видно, зато кожа блестит и такие нежные очертания… А в болотце там тоже такое делается!.. – Она даже положила руку на грудь.
