Тимофей Печёрин - Вдали от дома
— … и кто же приготовит доску? — натолкнувшись на десятки пустых равнодушных глаз, профессор Аронович решил поставить вопрос ребром.
На мгновение аудитория затихла. А затем с задних рядов раздался голос со смесью иронии и пафоса:
— Эта священная миссия поручается Зеленски!
Студентка Руфь Зеленски брезгливо поежилась; она знала, что кроме нее на курсе никто не носит такую фамилию. Соответственно, невидимый оратор имел в виду именно ее.
На курсе Руфь давно и заслуженно пользовалась репутацией безнадежной зануды. У которой «нет друзей», с которой «никто не хочет общаться», и которая просто «очень скучная». Таково было мнение большинства, и это самое большинство плевать хотело на аргументы своей нелюдимой «коллеги».
А Руфь не понимала, что хорошего, или «в чем прикол» когда весь семестр бездельничаешь и глушишь дешевое пиво, а потом униженно выпрашиваешь зачеты у строгих преподавателей. Или одеваешься, будто пришла не в учебное заведение, а в бордель — «работать»… и отшиваешь при этом любого сверстника мужского пола. А часами болтать, перемывая «звездные» косточки смазливенькому певцу или актрисе-«стерве» — оч-чень интересно?
Подобных вопросов у Руфи хватало. Достаточно, чтобы не иметь подруг и считаться «стрёмной» и непривлекательной для мужской части студентов. Но нет худа без добра: по крайней мере, юная Зеленски могла с полным основанием утверждать, что именно учится в университете. А не использует его как «камеру хранения» себя любимой от взрослой жизни.
И вот парадокс: как бы усердно Руфь ни занималась и как бы ни выделялась на общем фоне своей безукоризненной успеваемостью, а отношение со стороны преподавателей к ней при всем желании нельзя было назвать благосклонным. Порой создавалось впечатление, что на биофаке Тель-авивского университета работают исключительно бывшие сотрудники спецслужб. Полагающих подозрительность не просто нормой, а своей святой обязанностью.
Рассуждал же преподавательский состав примерно следующим образом. Если кто-то из студентов вежлив, значит он подхалим и надеется на «халяву». Если студент ответил все четко, без запинки и правильно, значит он, скорее всего «списал». Либо знает только одну эту тему. Соответственно, надо бы ему задать дополнительный вопрос… да еще не один. Если студент трудолюбив, значит он бездумно зубрит, а если, напротив, пытается до всего доходить своим умом, отвечать своими словами — значит он слишком высокого о себе мнения.
И этим все сказано.
Вообще, преподавателям легче всего работать с Большинством: с теми студентами, которые не обладают ни одним из вышеперечисленных качеств. Ибо с ними, обычными лентяями, все понятно и предельно просто. Кого-то из них можно подтянуть, кого-то даже вытянуть, но самые безнадежные обречены пополнить список на отчисление. И никаких загадок, никаких лишних вопросов.
Таким образом, самой счастливой и беззаботной категорией студентов были так называемые «середнячки»; они же троечники или «удовлетворители» (не в том смысле). Во-первых, их большинство, во-вторых они всегда дружны меж собой, а в-третьих к ним относительно благосклонны преподаватели. А вот крайностям приходится трудно. Везде, не только на университетской скамье.
Помимо принадлежности Руфи Зеленски к одной из крайностей, доброжелательному отношению со стороны преподавателей отнюдь не способствовала ее прямолинейность, если не сказать — резкость. Храня гордое молчание во время обсуждения нового фильма или клипа, Руфь считала своим долгом время от времени вставлять свое слово на лекциях. Чему как нельзя лучше способствовала занимаемая ей парта на первом ряду.
Помимо прочего, эта привычка настроила против Руфи профессора Ароновича.
Как уже говорилось ранее, Лев Иосифович был родом из СССР. Вдобавок, на биофаке Тель-авивского университета он преподавал не что-нибудь, а теорию эволюции. Такое сочетание говорило о многом; подобно другим советским ученым-«естественникам», профессор Аронович считал религию своим кровным врагом.
Попытка заикнуться о причастности Божественной Воли к сотворению всего живого неизменно вызывала у профессора приступ ярости. Руфь же, в свою очередь, сызмальства была воспитана «в вере». Ее родители, также советские мигранты, едва попав на Землю Обетованную, обратились к «вере предков».
Они не стали ортодоксами, но, во всяком случае, посты соблюдали. И считали атеизм не более чем одной из религий — причем, наихудшей. Именно так — ибо просто сказать «нет» чему-либо способен каждый дурак.
В общем, в пару к научно-материалистскому пламеню Ароновича в семье Зеленски тихо подрос кусок льда. С которым вышеназванному пламеню пришлось регулярно сходиться — в одной аудитории, под крышей одного университета. Едва ли есть необходимость описывать подробности этих встреч. Скажу лишь, что Аронович искренне сожалел о невозможности отчислить Руфь Зеленски. Сделать это мешала лишь хорошая успеваемость этой студентки.
А если нельзя отчислить, так хотя бы можно спихнуть на «нежелательный элемент» какую-нибудь черную работу. Примерно так подумал Лев Аронович, когда услышал провокационную реплику с задней парты.
— Что ж, — молвил он неспешно, — Зеленски, так Зеленски. Вы слышите, сударыня?
По привычке Лев Иосифович даже к студентам обращался на «вы», и в зависимости от пола называл их либо «сударь», либо «сударыня». Однако никакого подтекста, особенно в части личного отношения, здесь не было. Сударем вполне мог стать даже записной двоечник-«хвостист».
— Слышу, — ответила Руфь, хмуро глядя на профессора.
— Возьмите, пожалуйста, тряпочку, сходите и намочите ее, а потом вытрите доску. Вас не затруднит?
— Нет, — девушка понимала, что последний вопрос был риторическим, и от ответа на него ничего не зависело.
— Так вперед! Идите и делайте.
Нехотя выбравшись из-за парты, Руфь взяла тряпку и вышла из аудитории — провожаемая десятками ухмылок. Ни обладатели этих ухмылок, ни профессор Аронович еще не знали, что едва начавшаяся пара будет нещадно сорвана. Из-за неприготовленной доски, а также из-за бесследного исчезновения студентки Руфи Зеленски.
* * *Как и всегда в это время суток, МКАД был накрыт плотным транспортным потоком. Лучи полуденного солнца бликами отражались от стекол сотен автомобилей, из-за чего этот поток с высоты птичьего полета казался похожим на россыпь драгоценных камней. С той лишь разницей, что камни не обладали способностью к движению. Способностью, что была смыслом существования любого изделия, снабженного колесами.
Одним из таких изделий был новенький «Хаммер» Артура Санаева. Он продвигался через транспортный поток как нож сквозь масло. Уверено, неотвратимо, даром, что не слишком быстро. Последнее, впрочем, если и раздражало Артура, то незначительно. Ибо спешить Санаеву-младшему по большому счету было некуда.
Этот семнадцатилетний паренек отнюдь не принадлежал к тому самому «большинству», чья жизнь напрямую зависела от всевозможных сроков и была подчинена принципу «волка ноги кормят». И если отец Артура нет-нет, да и вспоминал об этом принципе (в последние годы — все реже), то его любимому чаду оставалось лишь одно.
Наслаждаться жизнью — за неимением других вариантов.
Надо сказать, что отец Артура, Исмаил Санаев овдовел больше десяти лет назад — когда машину с его женой взорвал кто-то из конкурентов. С тех пор Артур был предоставлен самому себе, точнее нянькам, прислуге и элитной швейцарской школе. Ну а в ближайшей перспективе — легендарному французскому университету Сорбонне.
Так или иначе, заниматься воспитанием единственного сына Санаеву-старшему было банально некогда. Не верил он и в деловые качества отпрыска, из-за чего не спешил посвящать его в свой «бизнес». Артур стал для отца чем-то вроде японской игрушки «томагоччи» — все время что-то желающей, но не обременительной; бесполезной, но и безвредной.
На каждое недовольное «пиканье» Исмаил Санаев отвечал нажатием невидимой «кнопки», после чего на сыночка словно с неба падали дорогие игрушки, модная одежда, пропуски на закрытые вечеринки и тому подобное. В числе «тому подобного» присутствовал и уже упоминавшийся «Хаммер», подаренный Артуру на день рожденья. Вместе с правами подаренный, ясное дело.
Это срабатывало — на какое-то время. И «пиканье» живой игрушки под названием «единственный сын» затихало…
Надо сказать, что подобный подход к воспитанию шокировал бы не только педагогов, но и просто опытных, дальновидных людей. Последние не преминули бы напомнить о последствиях, которыми этот подход грозил личности юного Санаева.
Что может ждать человека, привыкшего получать практически все не прилагая усилий? Вряд ли что-то хорошее — ведь подобный образ жизни не мог продолжаться вечно.
