Сергей Дмитренко - Через горизонт
И еще, я был твердо убежден, что это был не сон. Откуда у меня была такая уверенность — не знаю, но я совершенно был убежден в реальности всего происходившего со мной этой ночью.
Обычно со временем мои воспоминания о снах, как и любого другого человека, постепенно бледнели, тускнели и исчезали из памяти. Мое же ночное путешествие осталось со мной, я никогда об этом не забывал и все время подсознательно, сам себе не отдавая отчета, ждал продолжения этой странной истории, приключившейся со мной в одну из апрельских ночей.
И дождался...
В то утро я проснулся с удивительными ощущениями, и это было уже не в первый раз.
За последние несколько недель такое удивительное состояние овладевало мной много раз. Сначала я думал, что виной тому были ненастное утро, болезнь или мои дела на работе, но все это было не так. Дела шли хорошо, на смену ненастному утру приходило радостное, солнечное, здоровье, как мне после долгого и тщательного обстукивания и осматривания всякими кошмарными приспособлениями, сказал Этьен, было отличное. Но вот только удивительно — неизменными оставались мои сны. Этьен сказал, что так может работать подсознание, преднастраивая организм к чему-то грядущему и неизбежному. По его словам, я пытаюсь подсознательно уйти от решения трудных задач. Но вот смех-то — такие задачи передо мной не стояли. Все было как всегда, все почти в полном порядке, если не считать мелких житейских неурядиц. Но когда я сказал об этом Этьену, тот отделался от меня залпом жутко научных и "содержательных" до безобразия выражений. Послушай его, так все люди в мире или уже сошли с ума, или стояли на пороге сумасшествия, причем толкали при этом друг друга в спины, стараясь успеть первыми. Я верил в научный гений моего друга, но соглашаться со всей этой ерундой не хотелось. Ну чего бы это мне, совершенно нормальному и обыкновенному человеку, ударяться в панику, убегать и прятаться, хотя бы даже и в свое собственное подсознание.
Смельчаком я не был, но и трусом меня никто назвать не мог, я был самым обыкновенным. Правда, я немного слукавил, но об этом не знал никто, даже мой старый приятель Этьен.
Была в моей семье некая полузабытая, почти легендарная страница, касающаяся моей прабабки. По семейным преданиям она обладала силой, позволявшей ей лечить людей и предсказывать их судьбу. Но все это было так давно, что никто толком не знал, правда ли это или только семейные легенды. Ни отец мой, ни мать в это не верили, но я немного верил, так как еще в детстве с удивлением обнаружил в себе некоторые способности, часто помогавшие мне в сложных жизненных ситуациях.
Иногда, прикоснувшись к предмету, я мог узнать что-нибудь о его владельце, иногда мог предвидеть некоторые события, а иногда мог почувствовать настроение и мысли человека. И в этом я не видел ничего удивительного: ведь многие могут определить настроение человека, даже малознакомого. Но я мог чувствовать "это" даже не видя его и иногда точно мог сказать, что произойдет с ним через некоторое время. Этими своими способностями я часто пользовался в детстве, находя в них только забавное и смешное. Потом была недолгая служба в армии, где выдрессированные сержанты прекрасно умели выбивать из голов все лишнее, потом колледж, неудачная женитьба и масса работы. За обыкновенной круговертью жизни, наполненной самыми практичными делами и заботами почти не оставалось времени на внутреннее самокопание. Даже в выходные я был занят — ездил к своим родителям в небольшое селение недалеко от Парижа, где проводил пару нудных часов, возясь с надоевшими мне розами и выслушивая разные прописные истины.
И вот теперь, идя в синих парижских сумерках от Этьена и глядя, как отражается в лужах апрельского дождя разноцветная неоновая реклама, я вспоминал свой удивительный сон, который уже хорошо успел запомннить.
Довольно странный таки сон, который раз за разом повторялся с все более возрастающей четкостью и ясностью. Эмоции, разбуженные этим сном, долго еще потом не давали мне успокоиться, и я бродил по вечернему Парижу, глядел на звезды, отражающиеся в водах реки, и вспоминал, вспоминал свои сны...
Сон всегда начинался с одного и того же места. Я находился посередине старых многоэтажных, серых и огромных странной формы развалин в незнакомом мне мире. Это были полуразвалившиеся от древности городские кварталы непривычной формы, отдаленно похожие на творения Гимара или Гауди или обоих вместе взятых. И нигде ни одной живой души. Только я. Я и ветер, который с унылым ритмичным скрипом раскачивает старые причудливо изогнутые металлические прутья, гонит передо мной мелкий мусор, гудит и завывает в узких проходах между зданиями. Я двигаюсь вперед по дороге, такой же разрушенной и старой, как и окружающие ее дома. Все время меня не покидает ощущение, что за мной кто-то внимательно наблюдает. Это неприятно, заставляет меня ежиться и поминутно оборачиваться, пристально вглядываться в окружающие меня развалины. Чувства опасности нет, только ощущение пустоты, одиночества и печали. Но сколько я ни смотрю, ничего живого я не замечаю. Что самое удивительное — так это ощущение живого взгляда в этом странно покинутом и заброшенном мире. И этот взгляд я продолжаю ощущать еще долго после пробуждения. От него не веет опасностью, только на душе становится как-то муторно и тревожно. И я, весь в тревоге и тоске, просыпаюсь.
Мои видения с каждым разом становились все более яркими и отчетливыми. И если сначала мои путешествия проходили как бы в легком тумане, то теперь я отчетливо видел каждую мелочь: трещинку на древнем камне, осколки прозрачного желтоватого стекла в окне, какой-то странной формы и цвета мусор, ржавые куски погнутого и изъеденного временем металла. Я стал даже испытывать странное ощущение покоя и комфорта среди этого унылого ландшафта. И сопровождающий меня взгляд уже так не тревожил меня.
Каждый раз сон заканчивался почти в одном и том же месте — я стою в центре старого города среди полуразвалившихся зданий, где-то далеко впереди меня в конце улицы виден выход на большую площадь. Правда, сколько я не пытался подойти к этой площади, кривые улицы уводили меня от нее все дальше и дальше. Странно, что я так стремился разумом туда попасть, тогда как мои ноги, словно повинуясь каким-то чужим командам, несли меня в совершенно противоположном направлении.
В последнее время я уже с привычным нетерпением и совершенно без всякого страха ждал ночного сеанса, но эти странные сны посещали меня не каждый день. Я пробовал экспериментировать: засыпал на голодный желудок, весь день, просидев на одних соках, наедался до отвала, выпивал за день несколько литров вина и хмельной отправлялся в постель, иногда пробовал и снотворное. Но эффект от этих попыток был нулевым — странные сны не подчинялись никакому заметному для меня ритму. И я давно перестал с ними бороться, воспринимая их появление уже почти как должное.
И в этот день, как и во все предыдущие, я быстро приготовил и проглотил завтрак, на ходу оделся и побежал на работу. И хотя в гараже у меня стояла сверкающая новенькая машина (подарок родителей), в это утро я сознательно вышел пораньше, чтобы пойти на работу пешком.
Работа моя, а работал я в небольшом компьютерном центре одной транспортной фирмы, находилась от моего дома в трех кварталах пути. Мои родители были против моей работы, им не нравилось, что я, отпрыск когда-то знатного и славного рода, целый день сижу за столом и нажимаю на кнопки. Отец к моему увлечению компьютерной техникой всегда относился с известной долей снисходительности, хотя и не принимал этого занятия всерьез. Он надеялся, что со временем я остыну и займусь более серьезной работой, а вот мать каждый раз во время нашей очередной встречи неодобрительно поджимала губы, начинала мне выговаривать и надоедать, прося, чтобы я бросил эту работу и занялся чем-нибудь полезным. Правда из всех наших с ней разговоров я так и не понял о чем это таком "полезном" идет речь.
Со временем я научился бороться с этими нудными наставлениями — я хватал мать в охапку, кружил, а потом оставлял ее, раскрасневшуюся и смягченную, в комнате и отправлялся в сад, где до седьмого пота помогал нашему садовнику возиться с ее любимыми розами, чем окончательно завоевывал ее расположение. На следующий приезд все повторялось сначала, но я знал, как любят меня мои старики и давно уже научился терпимо относится к их наставлениям и поучениям, все равно я всегда поступал по-своему, сохраняя при этом видимость почтительного сыновнего послушания.
Я был поздним и неожиданным ребенком в семье, родился тогда, когда все надежды моих родителей обзавестись потомством рухнули. И тут вдруг такое сокровище привалило, ну как же над ним лишний раз не потрястись. Мне это здорово надоедало, я ворчал, вредничал, вырывался, всячески проявляя свою непокорность, но в глубине души я их очень любил, моих стариков, таких дорогих, милых и немного старомодных.
