Александр Ярославский - АРГОНАВТЫ ВСЕЛЕННОЙ
— Мы подлетаем к луне!»
Но Мукс, проснувшийся еще раньше его возгласа, уже прилип к окну.
— «Это — земля, мистер Горянский, — кричал он, — мы прилетели обратно! — Только какая она старая, сморщенная, желтая и нехорошая, — как лимон!.. Она состарилась, пока нас не было.
— Какая же это луна? У луны должны быть рот, нос и уши. Она должна скалить зубы — вот так!..
— А это — земля, только мы прилетели к ней с другого края!
— Мистер Горянский, мы опустимся прямо на гору, не правда ли?»
Через минуту Елена прильнула к окну рядом с Муксом.
— Так вот она эта планетная гавань, в которую они должны сейчас причалить! — Она не так уж необыкновенна, Мукс отчасти прав: — она напоминала Елене не землю, правда, но те земные карты луны, которые ей приходилось видеть; лунные пики, кряжи и горные цепи пересекались по всем направлениям. Вулканический характер поверхности сразу бросался в глаза. Рука времени и космических сил избороздила и исцарапала ссохшееся лунное тело.
Только двенадцать верст оставалось до луны. Ракета уже начинала вступать в сферу лунного притяжения. Еле заметное возвращалось тяготение: стакан, выпущенный из рук, уже не висел неподвижно, а медленно плыл к переднему окну.
Пора было приводить в движение передний двигатель; Горянский подвинул на полмиллиметра второй рычаг; широкая струя газа застлала половину окна — начиналось реактивное торможение ракеты.
Задний двигатель не работал уже почти час, и ракета двигалась лишь по инерции, а теперь — просто падала на луну, постепенно замедляя противодействием второго двигателя силу падения.
Восемь… шесть… пять… четыре… тысяча!..
Сила тяжести начинала чувствоваться…
Взяв банку со стола, Елена с удивлением почувствовала ощущение веса, от которого она уже успела отвыкнуть; тарелка, которую она по старой привычке спокойно выпустила из рук, наклонно упала на пол в направлении передней стенки каюты и разбилась.
В ногах и во всем теле ощущался слабый зуд…
Чувствовалась легкая, еле уловимая тошнота, как на аэроплане, при переходе к планированию.
Но передвигаться внутри ракеты сделалось гораздо легче, можно было определенно ступить на пол, не цепляясь за ремни, без опасения взлететь в воздух.
Тысяча… пятьсот верст… четыреста пятьдесят… — ракета падала на луну, но реактивный двигатель действовал.
Все шире и шире врывалась газовая струя спереди — падение явственно замедлялось.
Четыреста… триста… двести пятьдесят… двести… ракета уже не падала, а быстро опускалась к лунным кряжам.
Шар луны красиво вращался перед Еленой, Горянским и Муксом, холодный и темный, без пятен леса, без сверкающих океанов, без блистающих ледников, сухой, мрачный, гористый и пустынный…..
Как встретят там жителей земли?
Может, уже сбегаются толпы лунных обывателей, чтобы посмотреть на опускающуюся, как громадный болид, ракету?!
Семьдесят пять верст. пятьдесят… тридцать…
Очевидно, там нет атмосферы — слишком отчетливо и точно можно разглядеть малейшую подробность: и цвет поверхности, серовато-желтый, и никого: — ни одной двигающейся точки, которую можно было бы принять за живое существо; только громадные коричневые скалы пирамидальной формы вместе с поверхностью проплывают вправо…
Горянский лихорадочно фотографирует ландшафт за ландшафтом…
Двадцать пять… пятнадцать… десять… восемь… пять… три… верста!..
«Победитель» почти приостанавливает спуск и висит над иссеро-желтой равниной, как дирижабль; только равнина как будто подымается к нему.
Все уже и уже становится круг горизонта…
Вот громадная вершина острого черного пика виднеется почти вплотную с окном «Победителя»…
Четко выделяются громадные бурые трещины…
Влево раскидывается огромный лунный кратер, зловещий и жуткий, — в него вглядываются путешественники в надежде увидеть кого-нибудь…
Никого!.. Гигантское черное отверстие уходит во мрак, может быть до самого центра луны… Там — бездна…
Под «Победителем», совсем близко, в нескольких саженях виднеется ровное пространство с ссохшейся зеленовато-серой почвой…
Никого!..
Горянский возбужденно передвигает рычаг на последние полмиллиметра… толчок… еще толчок!..
Упруго содрогаются пол и стенки ракеты…
«Победитель» благополучно опускается у подножия гигантского пика…
Они — на луне…
ГЛАВА 9
Луна
Горянский судорожно бросается к телефону.
— «Алло! Земля! Чемберт! — лихорадочно вызывает он. — «Победитель» причалил!.. Мы уже на луне!»
— «Поздравляю! — доносится серьезный задумчивый голос Чемберта, — теперь я могу сообщить вам одну вещь, которая вас ошеломит. Сколько времени пробыли вы в ракете?»
— «Девятнадцать часов сорок три минуты семнадцать одна сотая секунды», — отвечает Горянский, взглянув на хронометр.
— «А вы знаете, какое число сейчас на острове? Пятнадцатое ноября восемнадцатого года!
— Я не хотел сообщать вам до сих пор, так как все время получал от вас известия по радио, знал, что все обстоит благополучно и хотел приготовить вам маленький сюрприз к вашему прибытию; — я решил, что сообщу вам об этом не раньше, чем вы будете на луне.
— Земные хронометры сделали за это время более девяносто суточных оборотов…
— Три месяца один день и полчаса прошли с момента отправления ракеты до этого нашего разговора с вами!
— Зеленые ростки пшеницы, едва зеленевшиеся при вас, уже сжаты и дали обильный урожай…
— Признаюсь вам, я с большим трудом удерживался до сих пор, чтобы не сообщить вам об этом…
— Все вы помолодели ровно на три месяца… Я только начинаю неопределенно догадываться, почему это произошло».
— «Не может быть! — воскликнул ошеломленно Горянский. — Так значит Эйнштейн прав! Наш полет — наглядная демонстрация принципа относительности!..»
— «Елена, — обратился он к жене, — ты подумай только: этот ужасный Чемберт злостно скрывал от нас все время, что мы скрали у Хроноса три месяца один день и полчаса!.. Это, впрочем, так и должно было быть: время, по прекрасному выражению нашего Лобачевского, который является одним из предшественников Эйнштейна, — есть лишь движение для измерения других движений; оно всегда относительно; нет абсолютного времени, одинакового для всех; оно зависит от скорости: чем быстрее движение, тем медленнее время; мы бешено мчались через пространство, и три земных месяца растаяли в двадцать часов…
— Но любопытнее всего, что мы на самом деле психологически и физически пережили именно только двадцать часов и разница эта не только на хронометре; — щеки мои гладки, ты видишь? А я брился перед отправлением на острове; на земле, ты можешь себе представить, какая-бы выросла щетина за три месяца?»
— «Да, — изумилась Елена, — мы действительно ели только два раза и я спала только раз!
— Совсем не верится, что могло пройти целых три месяца».
— Да это только на земле, — успокоил ее Горянский, — для нас прошло двадцать часов!..
— Если бы ты была не в ракете, а в фантастическом ядре французского физика Ланжевена, ученика Эйнштейна, и мчалась со скоростью двести пятьдесят тысяч верст в секунду, перед которой наша скорость лишь жалкая пародия, то для тебя прошло бы лишь два года, в то время как на земле прошло бы двести лет.
— Ты бы вернулась на землю молодой и встретила бы новую эпоху и своих поседелых внуков и их взрослых детей, а какой-нибудь из них смело мог бы признаться тебе в любви, невзирая на твой двухсотлетний возраст… То, что произошло с нами, лишь пустяковый эпизод в сравнении с этим!..
— Но какой злодей этот Чемберт, что до сих пор ухитрился скрывать от нас это!
— Выражается вам искреннее порицание от лица всего ракетного населения, — прокричал он Чемберту, — за низкое укрывательство нашего страшнейшего врага — времени. Французы гордятся тем, что они убивают время, мы выполнили это буквально и уничтожили целых три месяца.
— А вы скрываете от нас нашу победу, разбойник! Даже Мукс возмущен вашим поведением!..»
— «Я сообщу вам еще одну новость, — сказал Чемберт, — которая вас обрадует до глубины души: помните вы поэтическую Парижскую Коммуну, которой вы так восхищались и которая погибла под штыками разъяренных версальцев; она воскресла в России!
— Вчера мы поймали сообщение о том, что двадцать пятого октября либерально-буржуазное правительство Керенского свергнуто. — Ах, да!.. — Вы ведь не знаете, что так называлось коалиционное правительство, образовавшееся в России вслед за Государственной Думой, правившей первое время после свержения Николая…
— И рабочие захватили власть, провозгласив Советы Рабочих и Солдатских Депутатов… — Во главе движения стоит Ленин…
