Илья Стальнов - Нереальная реальность
– Если только он не развернет систему прямого психоконтроля за населением. А до этого рукой подать. И тогда вся эта идеологическая мишура окажется ненужной. Люди и так будут счастливы, даже если станут жить в ямах и питаться отбросами.
Телевизор принимал все восемьдесят четыре стереопрограммы. Треть времени занимали молитвы. Это было удивительное зрелище, режиссеры и мастера спецэффектов, художники-компьютерщики хлеб ели не зря. В центре великолепного буйства света и звуков царил он – Верховный Жрец, Звездоликий. Телепрограммы являлись повторением газетных статей. Фильмы – повторением книг.
Раз в час по телевизору показывали информацию Службы спокойствия. Тогда земляне могли полюбоваться своими лицами. Лаврушин узнал о себе, что он налетчик, террорист, подложил бомбу в рейсовый авиалайнер, связывавшей Джизентар с океанской базой «ЮГ», в результате чего самолет рухнул в пучину с двумястами пассажирами. Дальше шел длинный список преступлений – поджоги, убийства. Послужной список Степана отличался немногим, разве только в нем было два изнасилования малолетних.
Сюрприз землянам преподнес именно телевизор. Степан сидел перед ним и, зевая, смотрел фильм о разоблачении диверсии на термоядерной станции. Неожиданно фильм оборвался. На экране возникли парящие в вышине птицы, похожие на птеродактилей – символ вечности.
– Кто-то из сподвижников Кунана в ящик сыграл, – отметил Степан, глубоко изучивший местную символику. – Интересно, кто?
Замогильный голос начал вещать о великой утрате, постигшей народ Джизентара.
– Кто-то близкий Звездоликому, – сказал Лаврушин.
– Наверное. Ты посмотри, как горестно соплями обливаются.
Лаврушин присвистнул. В глубине экрана возникло знакомое лицо. Когда смотришь на голову в стереоэкране, кажется, что это голова профессора Доуэля или кого-то из его клиентов – отсеченный главный орган человека, живущий и мыслящий вне зависимости от своего тела.
– Друвен, – кивнул Степан.
Друвен в телевизоре не отличался его коронным ледяным взором. Не было брезгливо сжатых губ. Были стандартные целеустремленность и пыл – черты, которые научились мастерски придавать местные компьютерные ретушеры.
– А ведь раскрутил правитель с своего главного советника, – сказал Лаврушин.
– Силен Звездоликий, – с уважением произнес Степан.
Диктор скорбно уведомил, что по предсмертной воле усопшего тело не будет, как положено по традиции, десять дней висеть в силовых полях в Храме Вечности, а подлежит немедленному сожжению.
– Видать здорово его изуродовали, если даже тело выставить не могут, – сказал Лаврушин.
– Знатные тут заплечных дел мастера, – Степан зябко поежился, вспомнив фильмы, которыми из пичкали в тюрьме.
Итак, насмерть ужален еще один скорпион в банке. Лаврушин неожиданно горько вздохнул. Он видел Друвена лишь два раза, и эти встречи вряд ли могли вызвать симпатию к соратнику диктатора. Но все равно в глубине души невольно возникло неуместное в подобных случаях чувство – жалость. Ах эта жалость, как же ты любишь сжимать в своих мягких, но крепких объятиях податливые сердца.
Лаврушин раздраженно вдавил кнопку на коробочке с пультом домашнего компьютера, экран погас. Как же все надоело! Но ничего. Скоро все завершится. Завтра заявится в сопровождении человекообразных головорезов Стинкольн, и карьера землян в качестве супершпионов завершится так, как и должна была – бесславно и пусто.
– Заговоры, тюрьмы. Улыбчивые гангстеры! Надоело! – воскликнул Лаврушин.
– Угу, – буркнул Степан, тоже погружавшийся на глазах в меланхолию.
Лаврушин сел к столу, взял ручку и листок бумаги, Чтобы развлечься и отвлечься, он попытался вычислить, какая энергия понадобится, чтобы вывести из строя средних размеров электронную охранную систему – чего и хотел от них Стинкольн.
Неожиданно Лаврушин ощутил укол беспокойства. Пока еще слабый, неопределенный. Какое-то напряжение повисло в воздухе. И оно росло. В нем было что-то знакомое.
Ну конечно, схожие чувства возникли тогда, в тюрьме, перед тем, как пришло ЧУДО и взорвались бронированные стекла экранов. Опять начиналось НЕВЕРОЯТНОЕ!
Свет начал меркнуть – медленно и неторопливо. По комнате разливалось знакомое сиреневое марево. В центре помещения опять возникло свечение, и начал щекотать ноздри запах озона.
Лаврушин судорожно вздохнул и до боли сжал пальцы. И с изумлением увидел, что пальцы прошли сквозь авторучку. Потом ручка отекла на стол коричневым синей бугрящейся массой. И ножки пластмассового стола в это время тоже превращались в такую же синюю массу, стол будто врастали в пол.
Щелк! Экран треснул. Трещина прошла по пульту в углу комнаты.
А потом марево исчезло.
Зажегся свет. Все было как и раньше. О происшедшем напоминали расплывшиеся ножки стола, да расколотый экран.
– Дела-а-а, – прошептал Степан…
* * *
В беге цифр на голографических часах в углу комнаты было что-то колдовское. Притом колдовство это было самого худшего пошиба. Ведь часы отсчитывали время до прихода Стинкольна, а значит и время окончания головоморочинья, лживого умолчания, неясных надежд, которыми тешились земляне.
Учитывая репутация Стинкольна, его одержимость и совершеннейшее отсутствие каких-либо добрых человеческих качеств, нетрудно было представить, чем закончится признание землян о невозможности выполнить его волю.
– Скоро упырь появится, – сказал Степан по-русски, он глядел на часы зло, тоже недовольный их быстрым бегом.
– Может, сумеем его в чем-то убедить.
– Ага!
– В конце концов мы можем стать его козырем в торге с Кунаном.
– Угу!
– Или он может нас за выкуп передать Содружеству.
– Эге… – Степан покачал головой, глядя на друга, как на дите неразумное. – Лаврушин, ты что, не понял? Мы имеем дело с упрямой скотиной. Если сейчас выйдет не по его – он вызверится. А когда Стинкольн вызверивается, это…
– Можешь не уточнять.
– Угу…
Степан был прав. По части упрямства он мог быть экспертом, поэтому Лаврушин ему верил. Действительно, мафиози был именно таким – необузданным в гневе, готовым ради того, чтобы потешить свою злобу, отказаться даже от выгоды. Может, поэтому и жив до сих пор, пережил своих более расчетливых коллег. Где нужно было просчитывать и продумывать, он просто ломился вперед тяжелым танком. И побеждал.
А часы продолжали идти. Глядя на скачущие цифры, Лаврушин впал в оцепенение. Он думал, что, скорее всего, это истекают последние часы его жизни. Жизни где-то удавшейся, а где-то и не очень. Но если еще недавно впереди было время, когда можно будет что-то исправить, что-то достичь, то теперь кто-то установил глухую стену, отсекающую его от этого самого будущего.
Еще две минуты прошло.
Мысли плана «вот дурак, отказался бы от предложения Инспектора, сейчас лежал бы дома на диване и переругивался с Мозгом», он отогнал от себя. Он гордился тем моментом, когда, несмотря на мизерную возможность успеха, сказал всем чертям назло: «Согласен». Это была звездная минута. Лаврушин почувствовал, что вечный неловкий недотепа-очкарик, неизменный победитель математических и физических Олимпиад, звезда науки, он способен не только ломать голову над научными проблемами. Он способен на поступок. Притом на поступок благородный. И пускай трусы и циники станут утверждать, что такие поступки глупость. Лаврушин показал, что способен быть человеком!
Еще три минуты побоку. Близится час расплаты.
Как обидно, что все оказалось напрасным. И путь в сотни световых лет. И все благие порывы. И стремление предотвратить зло. И недели обучения. И опасности, которые пришлось преодолеть. Все коту под хвост…
Еще минута…
Степана жаль. Он, Лаврушин, понятно – избранный. Так получилось по закону бутерброда, так выпал один шанс из миллиарда, что его биополе в точности совпало с требуемым. Но Степан. Добрый, надежный, хороший друг. Тебе-то за что такое?
Еще две минуты позади… Их остается все меньше и меньше.
А что дальше? Таниане пришлют следующую группу. Шансов у нее будет еще меньше. А диктатор все ближе к решению задачи.
Минута…
Самое обидное, что именно сегодня Лаврушин ощутил долгожданный сигнал. Он не мог окончательно поверить в него. Ему до последнего момента казалась история с кодами биополя притянутой за уши. Не верилось, что между творениями рук давно ушедшей цивилизации и его мозгом существует связь, что протянется незримая нить. Но сегодня он ощутил тревогу. И почуял кончик этой серебряной нити. Она звенела, как тонкая гитарная струна. Ее звон был едва уловим. Он все время терялся. Но он был! Он значил, что все получилось так, как предсказывал Инспектор. Адаптация заканчивается. Нить будет все крепче. И через день-два в сознании Лаврушина возникнет ясная картинка – где искать «ключ»… Точнее, не будет. За день-два Стинкольн успеет сварить землян в кипятке. Еще две минуты…
