Ким Робинсон - Голубой Марс
Она проснулась в такой оглушительной тишине, что слышала биение собственного сердца. Она не помнила, где находилась. Но потом память вернулась. Они гостили у Нади и Арта, на берегу моря Эллады, чуть западнее Одессы. Тук, тук, тук. Рассвет, первый проблеск нового дня. Надя что-то строила снаружи. Вместе с Артом она жила на окраине их пляжной деревни в принадлежащем их кооперативу спутанном комплексе домов, павильонов, садов, тропинок. Сообщество из примерно сотни человек, тесно связанное с сотней таких же сообществ. Было очевидно, Надя постоянно улучшала местную инфраструктуру. Тук, тук, тук, тук, тук! Сейчас она строила платформу вокруг зиготской бамбуковой башни.
Из соседней комнаты слышалось чье-то дыхание. Дверь туда открыта. Она села. Окна были завешены, и она шумно их распахнула. Близился рассвет. Повсюду серость и только серость. Комната для гостей. В соседней комнате, куда вела эта дверь, на большой кровати лежал Сакс. Он был укрыт плотными одеялами.
Она замерзла. Встав, прошмыгнула в его комнату. Увидела его расслабленное лицо на широкой подушке. Старик. Она нырнула под одеяла и улеглась рядом с ним. От него веяло теплом. Он меньше нее ростом, маленький и пухлый. Она знала его досконально – еще со времен сауны и бассейна в Андерхилле, а потом по ваннам в Зиготе. Тук, тук, тук, тук, тук. Он шевельнулся, и она обняла его. Он, все еще крепко спящий, прижался к ней в ответ.
Во время эксперимента она была всецело сосредоточена на Марсе. Мишель как-то ей сказал: «Твоя задача – найти такой Марс, который сможет выдержать все». И вид все тех же холмов и впадин вокруг Андерхилла живо напомнил ей о ранних годах, когда за каждым горизонтом лежало что-то новое. Земля. Казалось, Земля все выдерживала. На Земле им не узнать, каково это, никогда. Легкость, близость горизонтов, где все кажется практически в пределах досягаемости, а потом – вдруг открывается широкий простор, когда в поле зрения врывается один из районов Большого Человека: огромные утесы, глубокие каньоны, вулканы размером с целые материки, безумные хаосы. Исполинская каллиграфия ареологического времени. Охватывающие всю планету дюны. Им этого не узнать, это совершенно невозможно представить.
Но она знала. И на протяжении всего эксперимента держала все это в уме, весь тот день, который по ощущениям длился лет десять. И ни мысли больше о Земле. Это была будто уловка, это требовало неимоверных усилий, как если бы ей сказали не думать о слоне. Но у нее получалось. В этом она, со своей целеустремленностью выдающегося отказника, была хороша, это было ее особой силой. Наверное. А потом Сакс подбежал к ней из-за горизонта, крича: «Помнишь Землю? Помнишь Землю?» Это было даже почти смешно.
Но то была Антарктика. Ее разум, такой находчивый и сосредоточенный, мгновенно подсказал: «Это же всего лишь Антарктика, кусочек Марса на Земле, перенесенный отсюда материк». Тот год, что они там прожили, должен был дать представление об их будущем. В Сухих долинах они, сами того не зная, очутились на Марсе. Так что она могла это помнить, и это воспоминание не было связано с Землей. Это был прото-Андерхилл. Ледяной Андерхилл. Другой лагерь, но те же люди, та же обстановка. С этими мыслями все действительно к ней вернулось, словно по велению какой-то анамнестической магии: те беседы с Саксом, как он ей нравился тем, что был столь же одинок в своей науке, что и она. Никто другой не понимал, насколько сильно можно углубиться в науку. И выйдя вместе на прогулку, они постоянно спорили. Ночь за ночью. О Марсе. О технической стороне вопроса и о философской. Согласия они не находили. Но они были вместе.
Хотя не совсем. Его буквально потрясло, когда она его коснулась. Бедняга. Так она подумала. И, видимо, ошиблась. И очень жаль – потому что, если бы она тогда поняла, если бы он понял, если бы они поняли, – возможно, вся история сложилась бы по-другому. А возможно, и нет. Но они не поняли друг друга. И вот они были здесь.
И за всю эту гонку за своим прошлым она ни разу не подумала о той части Земли, что лежала севернее, о той Земле, где была прежде. Вся планета сократилась для нее до одной только Антарктики. К тому же она думала в основном о Марсе, о красном Марсе. Теперь, согласно теории, анамнестическое лечение стимулировало память и побуждало сознание повторять ассоциативные комплексы узлов и сетей, связывающих воспоминания многих лет. Повторение усиливало их в физическом переплетении, то есть в рассеянном поле образов, созданных квантовой осцилляцией. Все, что вспоминалось, получало усиление, а что не вспоминалось, – очевидно, не получало. И что не получало – то продолжало становиться жертвой разрушения, ошибок, квантового коллапса, увядания. И забывалось.
Теперь она была новой Энн. Не Контр-Энн и даже не той призрачной третьей, которая так долго ее преследовала. Новая Энн. Наконец, полностью марсианская Энн. На каком-нибудь коричневом Марсе, на красном, зеленом, голубом – теперь все перемешалось. И если земная Энн все еще была там и теснилась в каком-нибудь потайном квантовом чулане, это тоже была жизнь. Ни один шрам не исчезал окончательно до того, как наступала полная смерть, а затем разложение. И так, наверное, и должно было быть. Никто не хотел терять слишком многого – иначе это была бы уже другая проблема. Приходилось соблюдать баланс. Здесь, сейчас, она была марсианской Энн, уже не иссеем, но престарелой местной, которая родилась на Земле. Марсианской Энн Клейборн, в это и единственное мгновение. Как хорошо было так лежать…
Сакс пошевелился в ее объятиях. Она посмотрела ему в лицо. Оно было другим, но по-прежнему принадлежало Саксу. Одна ее рука охватывала его плечи, а второй, холодной, она провела по его груди. Он проснулся, увидел, кто рядом с ним, и сонно улыбнулся. Он потянулся, лег набок и прижался лицом к ее плечу. Поцеловал ее в шею, слегка укусил. Они не отпускали друг друга, как тогда, на летящей лодке во время бури. Безумный у них выдался полет. А еще забавно было бы заняться любовью в небе. Хотя при таком ветре и неудобно. Может, в другой раз. Она задумалась: делали ли нынешние матрацы такими же, как раньше? Этот был твердым. А Сакс – не таким мягким, как выглядел. Они долго обнимались. И перешли к половому акту. Он был внутри нее и делал движения. Она схватилась за него и держала крепко-крепко.
Теперь он покрывал ее поцелуями, нежно покусывал, полностью скрывшись под одеялами. Забурившись вниз. Она чувствовала его всем телом. Чувствовала его зубы, время от времени, но чаще – как он проводил по ее коже кончиком языка, будто кот. Было приятно. При этом он то ли напевал, то ли бормотал. А ее грудь вибрировала, из нее словно вырывалось урчание.
– Рррр, рррр, рррр.
Умиротворяющий, чувственный звук. Ее переполняло блаженство. Вибрации, кошачий язык, легкие полизывания по всему телу. Она приподняла одеяло и посмотрела на него.
– И кому теперь стало лучше? – промурлыкал он. – А? – Поцеловал ее. – Или Б? – Поцеловал в другое место.
Она не сдержала смех.
– Сакс, заткнись и делай свое дело.
– А-а. Ладно.
Они завтракали с Надей, Артом и теми членами их семьи, кто оказались поблизости. Дочь Никки уехала в дикое путешествие по горам Геллеспонт вместе с мужем и тремя другими парами из их кооператива. Они отбыли накануне вечером с шумом возбужденного предвкушения, словно были детьми, и оставили свою дочь Франческу и детей своих друзей – Нанао, Буна и Тати. Франческе и Буну было пять лет, Нанао – три, Тати – два, и все они были в восторге от того, что остаются вместе, еще и с бабкой и дедом Франчески. В этот день они собирались отправиться на пляж. В большое приключение. За завтраком они продумывали, как все организовать. Сакс планировал остаться с Артом дома и помочь ему посадить несколько новых деревьев в оливковой роще, которую тот решил устроить за домом. Также Сакс ожидал приезда двух гостей, которых пригласил, – Ниргала и математика из Да Винчи, женщину по имени Бао. Энн видела, что ему не терпелось познакомить их друг с другом.
– Это эксперимент, – сообщил он ей по секрету, покрывшись румянцем, как ребенок.
Надя собиралась продолжить свою работу над платформой. Позднее она, вероятно, могла спуститься на пляж вместе с Артом, Саксом и гостями. А утро дети должны были провести под опекой тети Майи. Они пришли в такой восторг от этой перспективы, что не могли усидеть на месте – а вместо этого извивались и носились вокруг стола, как щенята.
Энн, судя по всему, также следовало пойти на пляж с Майей и детьми. Той могла пригодиться помощь. Все внимательно смотрели на нее.
– Вы с нами, тетя Энн?
Она кивнула. Оставалось добраться туда на трамвае.
И она отправилась с ними на пляж. Вместе с Франческой и Нанао Энн заняла первое сиденье рядом с водителем. И усадила к себе на колени Тати. Бун и Майя сели за ними. Майя ездила так каждый день – с дальней стороны деревни Нади и Арта, где у нее был собственный стоящий отдельно домик возле утесов, возвышавшихся над пляжами. Почти каждый день она ездила на работу в свой кооператив, а по вечерам часто занималась с театральной группой. Также она была завсегдатаем актерского кафе и, очевидно, самой привычной няней для этих малышей.
