Майкл Флинн - В Пасти Льва
— Мешиноспидаль благодари. Я просто запихнул тебя в бак и следовал инструкциям. Аппаратура взяла образцы твоих тканей, регрессировала их и ввела в необходимых пропорциях.
— Знаешь, а ведь ты нихо-ому не о-обещал до-оставить меня цело-ой и невредимо-ой. Как и вообще до-оставить. Кахо-ое счастье…
— Слушай, — сказал Донован, — может, обойдемся уже без этого алабастрианского акцента? Мне казалось, в наших отношениях это пройденный этап.
— Какое счастье, — тихо продолжила она, — что ты вовремя заметил «принца-лягушку»; мы оба чуть не погибли.
— Внутренний Ребенок — параноик. Из него получился отличный охранник.
— Должно быть, — вздохнула Олафсдоттр, — это очень здорово уметь вот так разделять свое внимание. А мне-то говорили, что тебя изувечили.
— Поверь, недостатков в этом тоже хватает.
— Как планируешь объяснять властям Мегранома наличие трупа на борту? — спросила она. — Или хотя бы то, как ты сам попал на судно?
— Это было его судно. Он согласился нас подвезти. Та ерундовина выбралась из коробки. Мисси, уж если мы с тобой на пару не сочиним байку, способную одурачить меграномскую деревенщину, то нам точно пора выходить из игры.
— Я-то думала, ты из нее уже вышел. — Олафсдоттр склонила голову набок.
— Ты же понимаешь, что я имею в виду.
— Почти, но не полностью. Ты искушаешь меня, дорогуша. Вот только я не привыкла никого просить о помощи.
— Я тебя научу, — усмехнулся Донован.
В ответной улыбке читалась печаль.
— Дорогуша, только между нами, мы ведь только что победили созданную на Гарпунном Тросе машину убийства. Вот скажи мне еще, что ты не тот человек, который нужен нашему восстанию.
Донован откинулся назад так, что прислонился затылком к стене крохотного лазарета. Он прикрыл глаза и медленно выдохнул.
— Я не тот человек, который вам нужен.
— Что ж, будет очень любопытно посмотреть, как станут развиваться события. Долго нам еще лететь до перекладной станции на Меграноме?
— Ты провела в госпитале пять дней. Мы уже вышли из меграномского пространства.
— Ага… Стало быть, везешь меня прямиком на Дангчао. Надеюсь, клетка, которую для меня приготовит бан Бриджит, будет хотя бы чистой.
Донован поднялся и вытер ладони о штаны.
— Тебе стоит выспаться, дорогуша. Твои руки слишком сильно травмированы, чтобы ты годилась на роль пилота. К сожалению, у меня нет сертификата, я простой картограф; но каждый картограф получает навыки пилотирования, а все эти сертификаты только чинушам и нужны. Так что будем в Удавке через пару дней.
Олафсдоттр попыталась сесть, скрючилась от боли и вновь распласталась на койке.
— Удавка?
Уже на выходе из лазарета человек со шрамами пожал плечами.
— Даже не спрашивай почему, потому что никто из меня не знает ответа.
Ценьжем гаафе: второй допрос
— Значит, — произносит бан Бриджит таким тихим, усталым голосом, что ее слова кажутся едва слышным змеиным шипением, — это все-таки не было похищением. Он отправился с тобой по доброй воле.
Конфедератка пожимает плечами и усмехается.
— По доброй ли? Отнюдь не просто будет мне ответить. — Затем она вновь переходит на гэлактический: — В конце концов, что такое эта ваша свободная воля? Мы сталкиваемся и разлетаемся по воле судьбы; куда нас отбросит рикошетом, туда и держим путь. Влияем ли мы хоть сколько-нибудь на то, каким он будет, или нет — этот вопрос лучше задать метафизикам, а не столь скромной персоне, как я.
Тень отхлебывает кофе, который успел несколько остыть за время ее рассказа.
— Говори что хочешь, — отвечает Гончая, — но корабль был у него в руках. У него был выбор: доставить тебя сюда, ко мне, либо отправиться в Конфедерацию.
— Ложная, дихотомия, — говорит Олафсдоттр. — Ему оказалось по силам и то и другое, иначе бы меня здесь не было. Судьба плетет ткань, гибкую, как шелк.
Изящная Бинтсейф распрямляется в кресле.
— Лично для меня все очевидно, — заявляет она. — Донованом овладели клятвы, некогда принесенные Конфедерации, и он ответил на зов своих хозяев.
Тень поворачивает к ней голову и улыбается молодой Гончей.
— Тебе все кажется очевидным лишь постольку, поскольку ты еще слишком юна и… — Взгляд Олафсдоттр скользит по значку, который ее собеседница носит над левой грудью. — Хотя нет, определенный опыт у тебя имеется. Поверь, с возрастом ты перестанешь все видеть таким же, как сейчас.
— Так ведь с возрастом глаза слабеют и перестают видеть столь же отчетливо, как раньше.
— Может быть, оно и к добру. Некоторые вещи лучше и не видеть отчетливо. Но о каких таких клятвах ты говоришь, чтобы те, «овладев» им, заставили его отправиться в Конфедерацию? Неужели ты полагаешь их какими-то бестелесными сущностями, свившими гнездо в голове Донована, как и его многочисленные личности, и только и ждавшими своего часа, чтобы пробудиться и установить над ним власть? Нет, преданность — всего лишь одно из чувств, которые способен испытывать человек, но никак не мистическое существо, способное испытывать человека.
Мéарана ударяет по струнам.
— Раньше Донованов было десять, — вспоминает она. — С одним он вступил в сражение и одержал победу — над тем, кто искал забвения и смерти.
— О-ох, арфистка, да мы же все их ищем, про-осто-о о-одни чуть бо-олее насто-ойчиво-о, чем дру-хие. Или мне следует сказать, что-о все мы их о-однажды нахо-одим, даже если не ищем? В любо-ом случае, вне зависимо-ости о-от наших желаний, о-они-то-о то-очно-о нас ищут.
Пальцы арфистки выводят голтрэй, мотив скорби.
— Быть может, десятый выжил и, восстав из пепла, заставил Донована отправиться навстречу року?
Бан Бриджит насмешливо фыркает.
— Не было никакого принуждения, Люси. Ты же ее слышала. Он сам захотел присоединиться к ним.
— Ага, мам, слышала. Да ток не ’верена, шо эт’ все правда. И што с т’го, если и так? Он же др’ться с Названными п’шел, не лобзаться. Какие бы причины им не дв’гали, оч’видно, што он не верен им.
Гончая нацеживает себе еще кофе и подливает Равн Олафсдоттр.
— Лично для меня вполне очевидно, кому он оказался верен.
Она передает чашку курьеру, и их глаза на мгновение встречаются, прежде чем бан Бриджит отклоняется назад и подносит чашку к губам.
— Ты мне лучше другое расскажи… — продолжает хозяйка Зала, глядя на внезапно посерьезневшую гостью. — Нам тут в Лиге до Донована особого дела нет, чего не скажешь о конфликте в Конфедерации. Мне бы хотелось побольше узнать об этой вашей гражданской войне, в которой, как ты говоришь, столкнулись Тени Названных.
Тень одаряет ее нахальной улыбкой.
— Какая разница теперь, когда уж рушится великая твердыня? Ужель затем ты хочешь знать, что та по-прежнему является тебе в кошмарах? Иль мало вам того, что в стане вражьем нет согласия и что до вас ему теперь и дела нет?
— Когда дом рушится, есть риск угодить под падающие обломки. Будто мало было того, что твои хозяева отправляли своих головорезов через Разлом атаковать наши границы. Во всяком случае, хотя бы были Названные, которым можно было предъявить счет. А раз вы разваливаетесь, на наши головы обрушатся тысячи ваших флибустьеров, тысячи наемников. Словно нам со своими пиратами проблем не хватает. Не хочется кормить еще и ваших.
С лица Тени сползает улыбка.
— О Гончая, победу ты не празднуй преждевременно. Подлее силы, чем надежда, не найти, и ложь ее глубокие страдания причиняет. И речь ведь вовсе не о бонкой, но чун цзянь — не разрушении, но возрождении.
— Уверена, — едва заметно улыбается бан Бриджит, — что не о лам лам?
Курьер запрокидывает голову и смеется, и даже с лица Изящной Бинтсейф сходит хмурая гримаса. Мéарана выражает недоумение взглядом и вопросительным переливом струн.
— О-о, по-оверь, малышка, тво-оя мама знатно-о по-ошутила. Ко-охда мы го-ово-орим «лам», имеем в виду «разрушение». Но-о сто-оит про-оизнести это-о сло-ово-о чуто-очку иначе — и по-олучатся «медо-овые речи», или «лесть». О-она намехает, что-о это-о мо-ои ко-омплименты сло-омили со-опротивление До-оно-ована само-оразрушению.
Мéарана бесцельно перебирает струны. Ей пока не удается подобрать нужный аккомпанемент. Да, она сумела сопроводить рассказ о «принце-лягушке» скачущей, разухабистой и в то же время пугающей мелодией, но никак не могла решить, какая музыка соответствует ее отцу или его похитительнице… или «лам лам».
— Одного я все-таки не понимаю, — произносит Изящная Бинтсейф.
— О-о, со-омневаюсь, что-о то-ольхо-о о-одно-охо.
Юная Гончая краснеет, но продолжает говорить:
