Фредерик Пол - Восход Чёрной Звезды
— Ну… — Кастор прожевал рис и проглотил, и только после этого произнес достаточно внятно: — Разговариваем?
— Правильно. А теперь, юноша, объясните, откуда вы знаете, что мы разговариваем?
— Ну… — Кастор сглотнул, но уже не для того, чтобы улучшить дикцию, а чтобы собраться с мыслями. — Потому что я так подумал?
— Верно. Пока мы «разговариваем», вы, кроме того, «думаете», что мы разговариваем. А сейчас, наверное, «думаете» о том, что мы «думаем» о «разговоре». Это мышление второго уровня Робертс (и я в том числе) называет «метамышлением». Но, обратите внимание, Мелкинс, сейчас вы «думаете» о «метамышлении»! Какой следует отсюда вывод?
— Вот это да! Выходит что-то вроде «метаметамышления»?
— Именно! — Секретарша просияла, сплющив картонные чашки, в которых больше не оставалось ни супа, ни риса. Она точным броском отправила их в корзинку для бумаг. — Можно продолжать до бесконечности, понимаете, Мелкинс? До бесконечности.
— Здорово!
— Более чем! «Абсолютного», «предельного» мышления не существует! Мышление бесконечно. И с чего все начинается, что лежит на дне — даже этого не определить. Нет мышления, потому что бесконечность — это замкнутая петля.
Кастор почесал затылок, пытаясь как-то вписать всю эту метафизическую фата-моргану — как там его… «метамышление», — в привычную повседневную жизнь.
— Вы хотите сказать, что Многолицый — бесконечен? — предположил он.
— Нет, не бесконечен. Но замкнут, как петля. Не существует больше профессора Фунга. Все его части — настоящие.
Последовав примеру секретарши, Кастор смял свои картонные контейнеры и отправил их в корзинку. Он потянулся к оставшейся горстке риса, но секретарша его опередила.
— Откуда вы столько знаете? — спросил он.
Она посмотрела на него с неудовольствием.
— То есть, откуда такие познания у секретаря, так вас следует понимать? Даже секретарши — не совсем безмозглые создания, Мелкинс. Думаете, у нас простая работа? До того, как стать секретарем, я была ассистентом профессора Фунга. Потом он предложил мне стать женой. А потом у него появилась другая компания, внутри черепа, и жена оказалась ненужной… но я осталась с ним. Секретаршей. — Она скомкала последнюю картонную тарелку в шарик и отправила вслед за остальными. — Ну что же, Мелкинс, чем желаете развлечься, пока не появится профессор? Поработать с терминалом? Понаблюдать за космическими кораблями? Кажется, вы к ним неравнодушны?
— А вы нет?
Секретарша пожала плечами.
— Открытый космос не так любопытен для меня, как космос внутренний. Впрочем, да, события достойны внимания. Поговаривают о каких-то радиосигналах, до сих пор не расшифрованных.
— Радиосигналах! К тому же, загадочных! — Кастора потянуло к экрану, но секретарша снисходительно усмехнулась.
— Великая загадка! Но едва ли такая уж загадка. Скорее всего, алгоритмы кодировки были позабыты, вот и все.
К тому времени когда Кастор убедился в правоте секретарши, перевалило за полдень. О появлении профессора Фунга он догадался по голосам, которые донеслись из наружного кабинета. Многолицый опять «говорил на языках», по крайней мере, четыре его составляющие старались внести в диалог свою лепту. За профессором следовала группа граждан, как молодых, так и преклонного возраста; некоторые из них явно принадлежали к числу высокопоставленных чиновников. Всех их объединяло одно, как заметил Кастор — все они стремились чего-то добиться от Многолицего. Оказывается, профессор был не только необыкновенным физиологическим препаратом. Он в самом деле оказался влиятельным партийцем, в его власти, как понял Кастор, было либо пожаловать милостью, либо оставить ни с чем.
Процессия вошла в приемную, и Кастор встал в сторонку. Он с новым интересом разглядывал старого ученого, потому что, ожидая Многолицего, он воспользовался его же терминалом, чтобы познакомиться с физиологией коллективного мозга.
В определенном отношении мозг — самый чувствительный орган тела, но с другой точки зрения — самый выносливый, самый стойкий. Могучий щит, называемый анатомами «гемато-энцефалическим барьером», прикрывает его от проникших в кровеносную систему зловредных организмов и мятежных клеток. Рак мозга редко дает метастазы в туловище. Раковым опухолям редко удается проникнуть в мозг из других частей тела. С точки зрения иммунитета, мозг находится на особом положении, большая часть недугов ему не страшна. И охотнее, чем любой другой орган, мозг принимает пересаженные ткани.
Все-таки удивительно, что удалось втиснуть в желтовато-коричневую арбузину многолицевой головы одиннадцать разных сознаний! Как выяснил Кастор, все «квартиранты» сохраняли целостность личности, поэтому, в зависимости от предмета разговора, слово брал то один, то другой. Или в зависимости от договоренности, к которой им удавалось между собой прийти. Или в зависимости от того, кто громче орал.
Когда профессор разобрался со всеми просителями и прихлебателями и отослал их прочь, он сел за рабочий стол и некоторое время молча изучал Кастора. Кастор приготовился услышать бессвязный хор голосов, перебивающих друг дружку. Вопреки ожиданиям, Многолицый заговорил как обычный человек — очевидно, это и был его собственный голос.
— Итак, Мелкинс Кастор, — сказал он, — вы согласны у меня работать?
— Мальчиком на побегушках? Прислугой? Прибирать в доме, готовить? Не знаю, справлюсь ли я. Не располагаю соответствующими навыками, хотя, как и все в деревне, подростком я дежурил в столовой, помогал…
Губы Многолицего шевельнулись, он заговорил, на этот раз с иным акцентом:
— То есть, он согласен. Пошли отсюда.
— Когда закончим с делами, — строго сказал сам себе Многолицый, — тогда и пойдем. Мелкинс Кастор! Хотите поступить в университет?
— Еще бы!
— То есть, согласен, — недовольным тоном сказал второй голос, и Многолицый опять себя перебил:
— Вы уже выбрали направление? Какие курсы вы хотели бы пройти?
— Гм, не совсем, — признался Кастор. — Семестр давно начался, несколько недель… не знаю, на какие мне еще позволят записаться…
Многолицый изобразил удивление сразу всеми составляющими.
— Позволят записаться? — произнес он, как будто не совсем понимая, о чем идет речь, словно хотел убедиться, что фраза имеет смысл в данном контексте. — Не сомневайтесь, вас примут! — Он показал на экран терминала. — Вызовите список предметов, входящих в учебную программу, — приказал он. — Выбирайте все, что вам нравится, я ставлю «добро» на ваше заявление — и больше никаких дискуссий, мой мальчик! Действуйте! А потом отправляйтесь домой и приготовьте обед! Давненько я дома не обедал! Неплохо бы что-нибудь особенное отведать… так… жареную рыбу — НЕТ, ТОЛЬКО НЕ РЫБУ, В МОРЕ ПОЛНО НЕФТИ — бифштекс, если можно — нет, я хочу креветок — НЕФТЬ, НЕФТЬ! — Проклятье! — рявкнул Многолицый, потеряв терпение, перекрывая шум, который подняли его одночерепники, — приготовь что-нибудь, что угодно! Что умеешь! Но готовь как следует и подавай горячим! Вперед, не теряй времени!
И Кастор взялся составлять меню гурмана из всех практических и факультативных курсов, о которых дома, в деревне, с ее слабенькими обучающими машинами, мог только грезить. С наслаждением вгрызался он в разнообразнейшие предметы — астрогация, солнечная баллистика, космическая медицина, — и повсюду его встречали с распростертыми объятиями: преподаватели, как один, старались уделить ему особое внимание, чтобы Кастор побыстрее догнал группу. Кастор только поеживался от благоговейного ужаса — ведь до сих пор такое понятие, как «высший партийный работник» казалось ему чистой абстракцией, чем-то безотносительным к его собственной жизни. Никогда еще не наблюдал он магическую мощь высокопоставленного лица (а в данном случае, наверное, несколько лиц) в действии.
Многолицый в самом деле высоко стоял и пользовался немалым влиянием. Даже в Отчизне, если ему приходило в голову посетить древние города, Пекин и Гуанчжоу, он был заметной фигурой. А среди китайцев Северной Америки, где понятие «Отчизна» было достаточно идеальным, Многолицый, по меньшей мере, был первым среди равных.
После первого же учебного дня Кастор понял, что радости познания стоят любой, самой дорогой цены. После первого же дня в доме Многолицего, испытав свои силы в роли прислуги, Кастор решил, что цена, пожалуй, несколько завышена. Во-первых, он не предполагал, что ночевать придется в доме профессора. Само по себе — не такое уж плохое условие. Ему выделили просторную, удобную, можно сказать, роскошную, комнату. Ему не хватало Цзунг Делилы. Кастор быстро привык делить ложе с этой женщиной, тонко разбиравшейся в искусстве любви, и его покоробило, когда он обнаружил, что, даже без его ведома, привычный порядок нарушен, и что удивительно (как намекнула ему секретарша) по инициативе самой Делилы. Очевидно, решил Кастор, Делила проявляет тактичность, дает ему возможность завести среди студенток подружку помоложе. Неважно. С этим он разберется, когда наступит срок, то есть, когда немножко отдохнет от чрезмерных постельных упражнений.
