Глен Кук - Рейд
– Скафандры. Надо подумать. Может быть, у мистера Вейреса в техническом отсеке что-нибудь найдется для внешних работ.
– Нет скафандров? Господи…
Это они меня огорошили. Я и не слыхивал, чтобы можно было идти в бой без дополнительной защиты – скафандра. Тупо смотрю на корпус корабля. От беспросветной тьмы меня отделяют шесть миллиметров напряженного титана.
Два дополнительных миллиметра вспененного полифлекса от микрометеоритов и немного изоляции. Все это внутри металла. И никаких скафандров.
– Ах, это для вас сюрприз? – саркастически скрипит Яневич. – А известно ли тебе, сколько весит скафандр?
Уму непостижимо. Что они себе думают в штабе? Нет скафандров. Никакой заботы о человеке.
На мое плечо опускается чья-то рука. Я поднимаю голову и встречаюсь глазами с легкой улыбкой Никастро.
– Добро пожаловать на клаймер, сэр.
Нет скафандров. Малейшее повреждение корпуса, и мы погибли. Вот уж действительно «добро пожаловать»!
Первые мимолетные впечатления.
Офицеры: холодны, иногда – умеренно дружелюбны. Некое подобие душевности выказал один лишь Дикерайд. Если задуматься, то ничего обидного в этом нет, просто они подозревают, что мое присутствие здесь – это идея адмирала Танниана. Никому, за исключением командира, не ведомо, как нелегко было мне сюда попасть. Интересно, догадывается ли он, насколько я теперь об этом жалею?
Команда: равнодушны, с возможным исключением для Никастро.
Из прочих меня удостоил беседой только тахионщик. Придется проявить терпение. Даже на линии огня солдаты с подозрением относятся к незнакомым офицерам. А в этот раз им приходится объезжать сразу троих.
У Дикерайда это третий патруль, но с этой командой он летит впервые. Инженеров постоянно переводят с корабля на корабль. В конце концов каждый из них получает свой собственный клаймер и становится частью силовой установки. Младший лейтенант ведет себя немного странно, кажется, что он готов дружить со всеми – по крайней мере пока еще не нашел своего места. Но он слишком старается. Наверное, он стоящий инженер – иначе бы он сюда не попал. В одном пропаганда права: на клаймерах служат лучшие из лучших, элита флота.
Дело он может знать хорошо, но я не представляю себе его хорошим офицером – лидером. Может быть, это связано с родом его работы.
Догадка, что лейтенант Вейрес непопулярен, гениальности не требует. Даже не обязательно прислушиваться к тому, что говорят за его спиной солдаты. Он вечно суетится и ничьей работой никогда не доволен. Он не способен держать рот на замке, даже когда это самое умное. И если у него есть выбор между положительным и отрицательным замечаниями, он всякий раз выбирает последнее.
Лейтенанта Пиньяца я видел лишь мельком. Он чем-то схож с Вейресом, хотя чуть потише, но более воинственный и злобный. С большим кубиком на плече. Понятно, что выслужился из низов.
Бредли – стандартный продукт Академии. Самостоятелен, компетентен, уверен в собственных силах. Хороший работник и приятен в разговоре. Похоже, он уже завоевал симпатии своих подчиненных. Далеко пойдет, если переживет десять патрулей.
Пока он ребенок. Через пару лет он будет выглядеть так, будто отделился от командира почкованием. Морщины и ввалившиеся глаза сделают его на десять лет старше. Команда будет полностью доверять ему и ни в грош не ставить штаб. За ним без раздумий пойдут в налет на адские врата, будучи уверенными, что Старик вытащит. И всю дорогу будут костерить давших такое задание идиотов.
Выяснить, что представляют собой унтер-офицеры и солдаты, у меня пока не было возможности. Здесь, в операционном отсеке, можно особо выделить Джангхауза (тахионщик, кличка – Рыболов), Кармона (иногда называемого Патриотом), Роуза, Тродаала и сержанта Никастро. Все – бывалые солдаты, и все уже летали с командиром.
Роуз и Тродаал – типичнейшие сержанты. Отпрыски породы, выведенной еще Саргоном Первым. Мозг с единственной извилиной, и никакой мысли ни о чем, кроме траха. Их шуточки, устаревшие еще ко временам падения Ниневии, по-своему занимательны.
Кармон – безмолвный патриот; и слава Богу, что безмолвный, – никого не изводит речами. Напоминает ящерицу, затаившуюся в ожидании добычи. На его лице – выражение спокойного терпения, «наступит и мой день». Он находится в постоянном напряжении, и окружающих это нервирует.
Как уже сказано, Рыболов – это местный проповедник. По неписаному правилу, выработанному ради каких-то нужд группового подсознания, такой человек есть на каждом корабле, даже, что удивительно, на таком маленьком. Наш – христианин с ярко выраженными харизматическими наклонностями.
Раз уж у нас есть Проповедник, тогда должны быть и Ростовщик, Самогонщик, Фарцовщик (человек, у которого всегда есть что-нибудь на продажу и который может достать все, что захочешь), Букмекер, Вор и Нытик. Нытик – это человек, которого все шпыняют, самая важная фигура в любой маленькой, замкнутой социальной системе. Ходячий катарсис, и. о. Иисуса, невольно принимающий на себя наши грехи.
Им становится тот, кто чуть больше отличается от остальных, чуть более странен. Коллектив таких отчуждает и ненавидит, и, как следствие, всем остальным живется чуть лучше.
Никастро, возможно, – наш трус, так уж сложились обстоятельства. Он до смерти напуган предстоящим заданием. Так, наверное, бывает с каждым, кто отправляется в свой последний патруль. У меня самого что-то вроде этого. Когда впереди нет ничего, кроме очередного патруля, человек ничего другого и не ждет и ни на что другое не надеется. Он знает, что планировать последующую жизнь еще рано. Дергаться начинаешь в последнем полете, до которого чудом дожил. Есть шанс, что у тебя будет завтра. Ты боишься сглазить, стараешься не думать об этом. Но не можешь не думать.
В операционном отсеке работают еще семь человек: Ларами, Берберян, Браун, Скарлателда, Канцонери, Пикро и Циа. Они не бросаются в глаза то ли по складу характера, то ли потому, что это их первый патруль.
– Если надо поссать, то лучше сейчас, – говорит Яневич. – По общей тревоге люки задраивают.
Чтобы одна пробоина не вывела из строя весь корабль разом, с каждой из сторон двойных переборок между отсеками размещены мощные люки. Спасательная шлюпка в каждом отсеке своя. Кэн скреплен отстреливающимися болтами. Если придется, мы можем разделиться на четыре секции.
Об этом я хотел бы расспросить подробнее. Кто-нибудь это делал? Смысл в этом есть? Я его не вижу. Как только мне удается сформулировать вопросы, старпом снова куда-то исчезает.
Как разорвать на куски киль? Ведь это – сплошной стальной брус по всей высоте кэна. Должен быть какой-то способ разделить киль между отсеками. И как мы разлетимся в разные стороны? Нужна какая-то энергия, чтобы оттащить отсеки в сторону от гибнущего корпуса.
Кажется, я догадался. На киле, возле оружейного отсека, есть широкий выступ. Из ящичков, развешанных по всему отсеку, к нему ведет куча трубопроводов. И кабелей. Это, очевидно, небольшой химический запал – такого как раз хватает на разделение отсеков. Время сгорания – пять-десять секунд, еле-еле набрать «дельта v»…
– Я был на «Д-67», – ни с того ни сего заявляет тахионщик.
Судя по интонации, это должно что-то значить. Для старых клаймерщиков – может быть. Для меня – пустой звук. Вот если бы он назвал мне фамилию командира… Несколько успешных патрулей приносят командиру славу. Старик вот – один из последнего урожая героев. А номер корпуса никому ни о чем не говорит. Корабль должен быть большим и иметь имя и лишь тогда может обрести известность. Я слыхом не слыхивал о «Восьмом шаре», пока не попал на Тервин. Но премного был наслышан о «Каролинге», «Марсельце», «Хонане», несмотря на то что деяние за ними числится одно – собственная гибель. Это тоже драматично, конечно. Чертовски драматично. Голосеть била в барабаны, остановиться не могла.
Рыболов хочет поговорить. Он из тех, кто сразу после знакомства неожиданно для самого, себя вручает вам фотографии детей и, смутившись собственной опрометчивостью, прикусывает губу и ждет реакции.
– И что там случилось?
– Да ничего особенного.
Он как будто одновременно извиняется за то, что неловко заговорил, и несколько разочарован моей реакцией. «Д-67». Должно быть, одна из легенд флота.
– Не знаю. Не слыхал.
Джангхауз на вид не так уж стар, а уже ветеран. Ему не более девятнадцати. Обыкновенный прыщавый, смущенный мальчишка в обмундировании на два размера больше. Однако на левой руке, на костяшках пальцев, у него вытатуированы четыре красные звезды. Четыре патруля.
– Целую пригоршню звезд поймал…
Теперь они переползут на следующие фаланги. Варварский, но неукоснительно соблюдаемый обычай. Одно из здешних суеверий.
Половине экипажа еще нет двадцати. Это – рекруты с Ханаана. Старшие – из кадровых космофлотчиков.