Петр Воробьев - Набла квадрат
Зловонное дыхание со свистом вырывалось из жаберных щелей между ребрами.
Тварь мотнула головой и, разиня рот, повернулась к Кукылину. Он, наконец, понял, чего хочет кадавр, и пустился бежать. Но рекомбинация оказалась достаточно устойчивой и, оторвав оглобли от передка приросшей к рельсам вагонетки, бросилась в погоню. Кукылин бежал изо всех сил, но соревнование было неравным. Несколько мгновений — и гнилые зубы, обмазанные светящейся слизью, впились в вену Кукылина.
— Идиот, — почти ласково сказал Фенрир. — Ну кто ж так колет. Ты бы еще у него на заднице вену поискал.
— Отстань, волчина! — вооруженный ветеринарным инъекционным пистолетом Горм был настроен крайне воинственно. — Ты медицински некомпетентен и отстранен от практики. Что за наркоту ты ему влил?
— Обычное успокаивающее, рецепт из народной медицины.
— Тогда что он мечется, как бешеный оборотень на капище бога волков?
— Ну, я не виноват, что на него безобидная вытяжка из мухоморов подействует, как сильнейший галлюциноген!
— Ага, вот и вена нашлась, — Горм опорожнил пистолет, не обращая внимания на вопли и судорожные телодвижения пленника.
По отсеку расползалась неправдоподобная в своей густоте вонь — редкий сорт овечьего сыра, третьего дня размороженный Гормом к завтраку и забытый в открытой упаковке, наконец показал себя.
* * *
Радиоактивные тучи, клубившиеся у вершин угрюмых Танниритских гор, спустились вниз, пролив смертоносный дождь на землю Раткин.
Над равнинами Танаклука и Кыхтыка воздух заполонили стаи огромных черных птиц, никогда не садившихся на землю. Один смельчак, отважившийся два дня наблюдать за ними из горелого танка, рассказывал, что птицы объединялись в подобия мечей и каюгунов, а один раз составили фигуру рогатого призрака, шагавшего через холмы к древней крепости Санлык, развалины которой все еще светились в особенно темные ночи, и когда призрак этот прошагал над танком, скелет механика-водителя зашевелился и положил свои обгорелые руки на рычаги управления.
В селении Нунлигран некая женщина родила двухголового ребенка, одна голова которого была птичья, но с зубами, а другая — как у собаки, но с усами и бородой.
Рассказывали и о том, что чудовища с моря, не довольствуясь властью над побережьем, пошли войной на сушу. Но эти слухи были так страшны, что все называли их ложными, в душе однако будучи уверенными, что так оно и есть и конец недалек.
Новый 1872 год не сулил добра. Однако для барона Накасюналюка он начинался неплохо. Его броневик, окутанный клубами вонючего дыма, катился по дороге на Мамрохпак, подпрыгивая и лязгая крышками люков на буграх.
После набега на усадьбу Тапкак среди Накасюналюковой добычи оказалось десять цинок с патронами, так что для развлечения можно было изредка выпустить из башенного пулемета очередь-другую по домам придорожной деревни или по скрюченным крестьянам, невесть что возделывавшим в по щиколотку засыпанных пеплом полях.
Оставляя за собой хвост мазутного угара, крепко сдобренного испарениями перепревшего пота и дымом наркотических курений, машина взбиралась на холм Майигак, натужно воя перегретым мотором и стуча раздолбанными подшипниками. Внутри шла обычная руготня.
— Не толкай под локоть, ты, дерьмак!
— Засунь свой локоть себе в задницу, гнилая шишка!
— Сам гнилая шишка, стервятник жирный, кошколюб!
Хрясь! В продымленном салоне только по вою пострадавшего можно было понять, за кем осталась победа в споре. Из-за стеллажа со снарядами доносилось приглушенное блевание.
— Все вы козлы потные! А я вот тут увидел нечто замечательное!
— Чего?
— Ныгфукак, проснись, деточка!
Трах! Трах! Трах!
— Когда в следующий раз будешь кого-нибудь будить, лучше бей по башке себя
— она у тебя звонче колокола. Что надо?
— Да я вот тут увидел — у тебя портянка сопрела и развалилась, так у тебя такая уродливая нога, что, думаю, ни у кого за сто лиг окрест такой не сыщещь! Эй, свету дайте!
Через несколько минут все осмотрели Ныгфукакову ногу и согласились с бароном. Разбуженный тремя ударами торцовым ключом Ныгфукак почесал грудь, вытащил из щетины не подбородке отчаянно сопротивлявшегося таракана и, с хрустом откусив ему голову, сказал:
— Мало найдется на свете такого, чему нельзя было бы отыскать пару.
Наверно, так и с моей ногой.
— Хочешь заклад, что другой такой ноги не сыщещь? — спросил барон.
— Идет. Что ставишь?
— Вот! — барон сорвал ремень, неплотно затягивавший горловину одного из мешков, на которых сидели дружинники, и вытащил оттуда за спутанные волосы чумазую деваху, тоненько скулившую на одной ноте.
— Певица замечательная! — и он кинул девахе лютню, вытащенную из другого мешка. — Пой, плюгавка засаленная!
Деваха продолжала скулить, пока несколько человек одновременно не пнули ее в спину. Тогда она неуверенно взяла пару аккордов и запела:
«Побойся бога,» — сказал мне отец.
«Я видел далекие дни.
Я видел сонмы жестоких сердец.
Тобою разбиты они».
Дымился ядом церковный портал,
Могилы исторгли гной.
«Побойся бога,» — отец мне сказал.
«Раскаяньем душу омой.»
— Достаточно, — Ныгфукак затолкал деваху обратно в мешок. — Видно, придется ее употребить по прямому назначению.
— Да, но она не в твоем вкусе — слишком развита. Может, сменить заклад?
— Ничего, лишнее всегда можно отрезать. Ставлю чайник против девки!
Чайник Ныгфукака был никелированный — редкостная вещь.
— Не прогадай.
Ныгфукак только усмехнулся, показав редкие черные зубы, и смотал портянку с другой своей ноги.
— Посмотри теперь, барон, на мою правую ногу. Она уродливее — ведь на ней нет трех пальцев. Я выиграл!
— Нет, та нога уродливей, ведь на ней шесть уродливых пальцев, а на этой только три! Отдавай чайник!
— Дым на горизонте! — закричал пулеметчик.
— Давай туда! — барон плюхнулся в кресло рядом с водительским. — Не иначе
— грабят!
Когда броневик поднялся на вершину холма, стало ясно, что на поживу рассчитывать не стоило. В низине горели два танка мамрохпакской стражи, еще один ерзал гусеницами по куче мотоциклов, а у самой дороги стражники готовились рубить головы пленникам в кожаных куртках, кое-где проклепанных металлом. Пленники сидели связанные за ноги одной веревкой на поваленном телеграфном столбе. Пока Накасюналюк и его люди подъехали к месту стычки и вылезли из броневика, капрал успел зарубить бензомечом двоих, сидевших с краю.
— Кто такие? — спросил барон у солдата, кивком указав на пленных.
— Тангиты, ваше сиятельство.
Обрадованные бесплатному развлечению, дружинники сгрудились около палача, наблюдая за его работой. Барон подошел к одному из тангитов и, дав ему нож, сказал:
— Если еще будешь что-нибудь соображать, когда у тебя отрубят голову, воткни его в столб.
Голова слетела с плеч, и нож выпал из руки на землю.
Следующий тангит был красавец с длинными волосами. Он закинул волосы вперед и, отложив ошипованный воротник, подставил шею и сказал:
— Не замарайте мне кровью волосы.
Один солдат хотел взять его за волосы, но тангит остановил его и велел подойти другому:
— Не ты, у тебя руки грязные.
Когда солдат ухватился за волосы и стал их крепко держать, капрал взмахнул мечом. Тангит отдернул голову, и тот, кто держал его волосы, от неожиданности подался вперед. Меч обрушился на его руки, отсек их и врезался в землю, разбрасывая в стороны сухие комья. На мгновение капрал оказался повернутым спиной к соседу длинноволосого, и тот ударил его головой в спину, так что палач свалился ничком. Длинноволосый выхватил меч из его руки, разрубил путы себе на ногах, развалил палача вдоль позвоночника, как мясную тушу, от шеи до крестца, полоснул концом меча по груди стражника с автоматом, перерубая ремень, перекинул меч соседу, подхватил автомат и, длинной очередью скосив охрану и двух баронских дружинников, бросился к броневику. Танковый пулемет ответил несколькими выстрелами, но танк был повернут к бревну боком, так что тангиты оказались в мертвой зоне и пули прошли, никого не задев. Загудел мотор, начала поворачиваться орудийная башня, но освобожденные пленники уже скрылись в люках набиравшего скорость броневика. Запоздалый выстрел взметнул в воздух песок и камни, один из которых пребольно треснул барона по лбу.
— Урр-роды! — барон сорвал с пояса гранату с нервным газом и, держась другой рукой за голову, бросил. Описав крутую дугу, граната грохнулась на крышу башни танка и свалилась в открытый люк.
* * *
Предвещая бурю, над морем воспаленным фурункулом багровел закат.
