Филип Дик - Человек в Высоком замке (сборник)
Через несколько минут постучали. Дверь кабинки отворилась, вошел маленький, средних лет японец.
– Вы иностранец, сэр? – обратился он к Бэйнсу. – Мне бы хотелось убедиться в вашей платежеспособности. И удостоверение личности, если не возражаете.
Бэйнс протянул бумажник. Усевшись на свободный стул, японец стал изучать его содержимое. Дойдя до фотографии девушки, он кивнул:
– Очень хорошенькая.
– Моя дочь. Марта.
– Мою дочь тоже зовут Мартой, – сказал японец. – Она сейчас в Чикаго, учится играть на фортепьяно.
– А моя уже невеста.
Японец вернул бумажник и выжидающе посмотрел Бэйнсу в глаза.
– Я здесь две недели, а мистера Ятабе все еще нет, – сказал Бэйнс. – Я должен знать, прибудет ли он. Если нет, что мне делать?
– Приходите завтра после обеда, – сказал японец. Он встал, Бэйнс тоже поднялся. – До свидания.
– До свидания.
Бэйнс вышел из примерочной, повесил брюки на вешалку и покинул универмаг «Фуга».
«А быстро я управился, – думал он, шагая по тротуару людной центральной улицы. – Неужели он действительно все устроит? Свяжется с Берлином, передаст мои вопросы, зашифрует, расшифрует, все как положено? Наверное. Жаль, что я раньше не вышел на этого агента. Не пришлось бы столько волноваться. Да и риск, по–видимому, невелик – все прошло без сучка, без задоринки».
Бэйнс неторопливо шел по улице, заглядывал в витрины магазинов. У него словно гора с плеч свалилась. У одной из витрин он задержался и, усмехаясь, долго рассматривал загаженные мухами фотографии танцовщиц ночного кабаре – голых баб с грудями, как спущенные волейбольные мячи.
Мимо по своим делам шли пешеходы.
Наконец–то хоть что–то сдвинулось!
Джулиана читала, привалившись боком к дверце «студебеккера». За рулем, выставив локоть в окошко, сидел Джо. Баранку он держал одной рукой, к нижней губе прилипла сигарета. Джо неплохо водил. У Джулианы было время в этом убедиться – они отъехали от Каньон–Сити на порядочное расстояние.
По радио передавали слащавую музыку. Какой–то заурядный оркестр наяривал на аккордеонах польки да шотландские танцы.
– Мексика, – буркнул Джо, дослушав очередную мелодию. – Знаешь, я неплохо разбираюсь в музыке. Сказать тебе, кто действительно был великим дирижером? Артуро Тосканини. Ты, наверное, о нем и не слыхала.
– Нет, – сказала Джулиана, не отрываясь от книги.
– Он итальянец. Но после войны фашисты не дали ему дирижировать. Из–за политических взглядов. Он уже помер. А фон Кароян, этот бессменный дирижер Нью–Йоркской филармонии, мне не нравится. Нас всем поселком сгоняли на его концерты. А знаешь, кого я люблю, как всякий макаронник? – Он покосился на нее и спросил: – Ну, как книга?
– Занятная.
– Мне нравятся Верди и Пуччини. А в Нью–Йорке нас изводили тяжелым, напыщенным Вагнером. И Орфом. А еще раз в неделю заставляли ходить в Мэдисон–сквер–гарден, там Националистическая партия США устраивала дурацкие шоу с флагами, трубами, барабанами и факелами. Еще там нараспев, как «Отче наш», читали историю готских племен и прочую ерунду – это называлось «просвещением». Ты бывала в Нью–Йорке до войны?
– Да, – ответила она, пытаясь сосредоточиться.
– Правда, что там был шикарный театр? Да–а, теперь все. Сценическое искусство там же, где кинопромышленность, – в лапах берлинского картеля. За тринадцать лет, что я был в Нью–Йорке, ни новой музыки, ни пьес не…
– Слушай, не мешай, а? – перебила Джулиана.
– И с книгами то же самое, – как ни в чем не бывало продолжал Джо. – Все издательства в Мюнхене. В Нью–Йорке только типографии. А говорят, до войны Нью–Йорк был центром мировой книгопромышленности.
Джулиана заткнула уши пальцами. Она уже дошла до того места, где рассказывалось о пресловутом телевидении. Эта тема ее живо интересовала. Особенно понравилась идея насчет недорогих маленьких аппаратов для жителей удаленных уголков Африки и Азии.
«…только благодаря американской технологии и конвейерному производству, налаженному в Детройте, Чикаго и Кливленде, произошло это чудо благотворительности – непрерывный поток дешевых (не дороже китайского доллара) телевизоров во все города и веси Востока. И что же смотрел тощий паренек с беспокойной душой, получая от щедрых американцев крохотный приемник на батарейках? Что смотрели остальные жители деревни, сбившиеся в кучу у экрана? Прежде всего – уроки чтения. А затем и другие полезные передачи: как вырыть колодец поглубже, вспахать глубокую борозду, очистить питьевую воду, вылечить больного. А в небе, рассылая телесигнал истосковавшимся по знаниям народам Востока, проносился американский искусственный спутник».
– Ты все подряд читаешь? – спросил Джо. – Или перескакиваешь?
– Как здорово! В этой книге мы дарим пищу и знания миллионам азиатов, всем без исключения!
– Благотворительность в мировом масштабе? – усмехнулся Джо.
– Да. Новый курс президента Тагуэлла: повышение жизнеспособного уровня масс. Вот, послушай:
«Чем был доселе Китай? Нищей, раздираемой противоречиями страной, с тоской глядящей на Запад. Его великий президент, демократ Чан Кайши, за которым народ шел в войну, объявил Десятилетие Реконструкции. Но реконструировать в этой огромной равнинной стране было нечего. Надо было пробуждать ее от векового сна, раскрывать ей глаза на современный мир с его реактивными самолетами, атомной энергией, автомагистралями, фабриками и медициной. Но откуда должен грянуть гром, который разбудит гиганта? На этот вопрос Чан мог ответить еще в ту пору, когда громил японцев. Из Соединенных Штатов. К началу пятидесятых во всех провинциях Китая можно было встретить американских инженеров, учителей, врачей, агрономов».
– Знаешь, что он сделал? – перебил Джо. – Взял все лучшее у нацизма, у национал–социалистической партии, у Организации Тодта, добавил экономические успехи Шпеера – вот тебе и новый курс. А всю дрянь – эсесовцев, расовый геноцид и сегрегацию – выкинул. Утопия? Утопия. Думаешь, если бы союзнички победили, вам и впрямь удалось бы с этим Новым курсом оживить экономику и осуществить социальные реформы во всем мире? Черта с два! Вдуматься, так этот Абендсен проповедует государственный синдикализм, корпоративное государство вроде того, что мы создали при дуче. Дескать, победи мы, во всем мире осталось бы только хорошее, никакого…
– Может, хватит? – вспылила Джулиана. – Не даешь читать.
Он пожал плечами и умолк. Она стала читать дальше – теперь уже про себя.
«…Чтобы насытить товарами бескрайний китайский рынок, детройтским и чикагским заводам приходилось работать денно и нощно. Но огромное чрево было ненасытно. Столетиями миллионы китайцев не имели ни грузовиков, ни кирпича, ни стального проката, ни одежды, ни пишущих машинок, ни консервированного горошка, ни часов, ни капель от насморка. В шестидесятом году уровень жизни американского рабочего стал самым высоким в мире, а все благодаря репутации, которую Америка заслужила в торговле с Востоком. Войска Соединенных Штатов покинули Японию, и все же факт оставался фактом: в Кантоне, Токио и Шанхае покупали американские, а не британские товары. И каждая новая сделка увеличивала доход балтиморского, лос–анджелесского или атлантского рабочего. Тем, кто вынашивал и воплощал в жизнь благородные замыслы – политикам из Белого дома, – казалось, что они почти добились своей цели. Делаются первые робкие шаги в космонавтике, скоро в космическую высь взлетят ракеты, оставляя планету, почти исцеленную от вековых язв: голода, болезней, войн, дискриминации. Не желая отставать от Америки, Британская империя осуществляет социальные и экономические преобразования в Индии, Бирме, Африке и на Ближнем Востоке. Рурские, манчестерские и саарские фабрики, бакинские нефтедобывающие предприятия срастутся в единую эффективную сеть; народам Европы предстоит…»
– Думаю, не мы, а они задавали бы тон, – сказала Джулиана. – У них это всегда лучше получалось. Я о британцах.
Вопреки ее ожиданиям Джо не ответил. Джулиана снова уткнулась в книгу.
«…реализация глобальных замыслов: выравнивание культурных уровней и примирение соперничающих этносов, которые со времен падения Рима раздирали на части Европу. Сбывается мечта Чемберлена о едином союзе христианских стран, живущих в согласии не только друг с другом, но и со всем миром. И все же… Остается только одна незаживающая язва. Сингапур.
Среди жителей государств Юго–Восточной Азии немало китайцев. В основном это бизнесмены. И вот эти преуспевающие буржуа видят, что американская администрация Китая обращается с так называемыми туземцами справедливее, чем англичане. Под властью англичан для цветных недоступны ни государственные клубы, ни гостиницы, ни хорошие рестораны; как и в былые времена, для них отводятся специальные места в поездах, автобусах и – что всего хуже – ограничивается выбор места жительства. Из разговоров и газет «туземцы» знают, что в Соединенных Штатах проблема цветных решена еще в конце сороковых. Везде, даже на Юге, белые и негры живут и трудятся в равных условиях. Вторая мировая война покончила с дискриминацией…»
