Гарри Гаррисон - Плененная Вселенная
Обзор книги Гарри Гаррисон - Плененная Вселенная
Долина
О нен нонтлакат,
О нен нонкизато,
Йе никан ин тлалтикпак:
Нинотолиниа,
Ин манел нонквиз,
Ин манел нонтлакат,
Йе никан ин тлалтикпак.
Напрасно был я рожден,
Напрасно написан закон,
Управляющий этой землей:
Здесь я страдалец,
Однако не зря
Человек на земле рожден.
Ацтекская песняГлава 1
Чимал бежал, охваченный паникой. Луна все еще была скрыта за ограничивающими долину с востока утесами, но ее свет уже посеребрил их вершины. Как только луна подымется выше гор, его станет видно так же отчетливо, как бывает видно священную пирамиду посреди полей со всходами маиса. Почему он не подумал об этом? Что заставило его так рисковать? Дыхание со свистом вырывалось из его горла, сердце колотилось. Даже яркие воспоминания об объятиях Квиау не могли вытеснить всепожирающий страх – зачем только он это сделал!
Если бы ему удалось добраться до реки! Она ведь уже совсем близко! Плетеные сандалии Чимала вязли в сухой земле, но каждый шаг приближал его к воде – и к спасению.
Отдаленное свистящее шипение нарушило тишину ночи, и ноги Чимала подкосились – он рухнул на землю, скованный ужасом. Это Коатлики, богиня со змеиными головами! Он погиб! Погиб!
Лежа среди стеблей убранного маиса – они были высотой всего по колено и не могли его укрыть, – Чимал попытался привести мысли в порядок и прошептать предсмертную молитву, ибо пришло время умереть. Он нарушил закон и поплатится за это жизнью: человек не может скрыться от богов.
Шипение теперь было громче, оно как нож вонзалось в его мозг, не давая сосредоточиться. Но он должен! Усилием воли Чимал заставил себя прошептать первые слова молитвы. Луна вышла из-за горной гряды, сияющая, почти полная, и залила долину серебряным светом. Теперь каждый кукурузный стебель, каждая неровность почвы отбрасывала чернильно-черную тень. Чимал оглянулся и ужаснулся: его глубоко отпечатавшиеся между бороздами следы были видны отчетливо, словно проторенная дорога к храму. О Квиау! Боги тебя найдут!
Он виновен, и нет ему спасения. Табу нарушено, и Коатлики Ужасная идет за ним. Но виноват он один! Это он навязал свою любовь Квиау – именно так. Ведь она же противилась! В древних книгах написано, что боги справедливы: если они не найдут доказательств ее вины, они принесут в жертву его одного, а Квиау оставят жить. Ноги Чимала не слушались, но он заставил себя подняться и побежать обратно к деревне Квилапа – той самой, откуда он еще недавно пытался скрыться, – прокладывая след уже в стороне от предательской цепочки отпечатков, ведущих к дому Квиау.
Страх гнал его дальше и дальше, хотя он и знал, что спасение невозможно: каждый раз, когда шипение вспарывало воздух, оно было все ближе. Внезапно большая тень поглотила его собственную, бежавшую впереди, и Чимал упал. Ужас парализовал его, и только с трудом удалось ему заставить непослушные мускулы повернуть голову, чтобы видеть то, что его преследовало.
– Коатлики!
Отчаянный вопль опустошил его легкие.
Она стояла над ним, вдвое выше любого человека, обе ее змеиные головы вытянулись вперед, в красных глазах тлел адский огонь, раздвоенные жвала мелькали в приоткрытых пастях. Коатлики обошла Чимала, и лунный свет озарил ее ожерелье из человеческих рук и сердец и юбку из извивающихся змей. Это живое одеяние шевелилось и отвечало шипением на шипение голов-близнецов. Чимал лежал неподвижно: чувства притупились и достигли предела, за которым страха уже не было и смерть стала просто неизбежностью, – лежал распластавшись, как жертва на алтаре.
Богиня наклонилась над ним, и теперь Чимал видел, что она действительно такова, какой изображали ее каменные изваяния в храме, – вселяющая ужас и лишенная чего-либо человеческого, с клешнями вместо рук. Огромные, длиной с предплечье взрослого мужчины, плоские клешни – совсем не похожие на клешни скорпионов или речных раков. И теперь они жадно раскрылись, нацеленные на него. Раздался хруст костей. Еще две руки прибавятся к ожерелью богини.
– Я нарушил закон, ушел из своей деревни ночью и пересек реку. Я умру. – Шепот Чимала стал громче, когда он начал читать предсмертную молитву в тени ожидающей богини:
Я ухожу,
Спускаюсь во тьму подземного мира.
Там мы встретимся скоро.
Здесь, на земле, наша встреча мимолетна.
Когда молитва кончилась, Коатлики наклонилась еще ниже, протянула клешни над своим извивающимся змеиным одеянием и вырвала еще бьющееся сердце Чимала.
Глава 2
Рядом с Квиау в маленьком глиняном горшке, заботливо отодвинутом в тень за хижиной, чтобы не завял, зеленел побег квиауксочитля, дождевого цветка, имя которого она носила. Склонившись над каменной ступой и растирая в ней зерна маиса, Квиау шептала молитву, обращенную к богине цветка, прося ее защиты от богов тьмы. Сегодня они подступили так близко, что Квиау едва могла дышать, и только многолетняя привычка помогала ей двигать пест по каменной поверхности. Сегодня шестнадцатая годовщина того дня – дня, когда на берегу реки нашли тело Чимала, растерзанного мстительной Коатлики. Всего через два дня после праздника урожая. Почему Коатлики ее пощадила? Ведь она должна была знать, что Квиау, как и Чимал, нарушила табу. С тех пор в этот день Квиау каждый раз дрожала от страха, но смерть не приходила за ней. Пока.
Нынешний год страшнее всех предыдущих: сегодня ее сына увели в храм на суд. Несчастье должно случиться именно теперь. Боги ждали все эти годы, ждали этого дня, хотя и знали с самого начала, что ее сын Чимал – сын Чимала-Попоки из Заачилы, того, кто нарушил табу. Стон рождался в груди Квиау с каждым вдохом, но руки продолжали ритмично двигать жернов.
Тень горной гряды уже легла на ее хижину, и тортильи пеклись на кумале над огнем, когда Квиау услышала медленные шаги. Весь день соседи избегали ее. Квиау не обернулась. Сейчас ей сообщат, что ее сын принесен в жертву, мертв. Жрецы пришли за ней: в храме ее ждет расплата за грех, совершенный шестнадцать лет назад.
– Мама, – сказал мальчик.
Квиау увидела, как он обессиленно прислонился к стене и там, где ее коснулась его рука, осталась красная отметина.
– Ложись скорее. – Квиау поспешно вынесла из хижины петлатль и расстелила соломенную циновку снаружи, где было еще светло. Он жив, они оба живы, жрецы просто избили его! Она стояла, стиснув руки, и в душе ее росло ликование. Мальчик лег на циновку лицом вниз, и она увидела рубцы от ударов, покрывавшие его спину так же, как и руки. Он лежал спокойно, глядя на горы, окружающие долину, и Квиау, смешав настой целебных трав с водой, принялась промывать кровавые рубцы, вспухшие на теле сына. Мальчик слегка поежился от ее прикосновения, но ничего не сказал.
– Можешь ты рассказать своей матери, что случилось? – спросила Квиау, глядя на неподвижный профиль сына и пытаясь прочесть на его лице хоть что-нибудь.
Как всегда, она не знала, о чем он думает. Так было со времен его младенчества. Мысли сына были ей недоступны, они будто говорили на разных языках. Должно быть, это часть наказания: нарушивший табу должен страдать.
– Это была ошибка.
– Жрецы не ошибаются и не бьют мальчиков незаслуженно.
– На этот раз они ошиблись. Я взбирался на скалу…
– Тогда они правы, побив тебя: взбираться на скалу запрещено.
– Нет, мама, – терпеливо объяснил мальчик, – это не запрещено, нельзя только влезать на скалы, чтобы уйти из долины, – таков закон, как учит Тецатлипока. Разрешено влезать на высоту в три человеческих роста за птичьими яйцами или с другими важными целями. Я лез за яйцами, и всего на два человеческих роста. Закон это разрешает.
– Но… Если закон это разрешает, то почему тебя побили?
Квиау сидела, поджав ноги, и сосредоточенно хмурилась.
– Они не помнили как следует закон и не соглашались со мной, так что пришлось смотреть по книге, а на это ушло много времени, и, когда они убедились, что я прав, а они ошибаются, – мальчик холодно, совсем не по-мальчишески улыбнулся, – они меня высекли за то, что я спорил со жрецами и ставил себя выше их.
– Ты заслужил порку. – Квиау поднялась и налила воды из кувшина, чтобы вымыть руки. – Нужно знать свое место. Ты не должен спорить со жрецами.
Сколько Чимал себя помнил, ему всегда говорили это; он давно уже понял, что в ответ лучше всего молчать. Даже когда он очень старался объяснить матери, что думает и чувствует, она никогда его не понимала. Уж лучше держать мысли при себе.
Особенно теперь, когда он солгал. Он действительно пытался влезть на скалу. Птичьи яйца были только предлогом – на случай, если его увидят.
– Поешь, – сказала Квиау, кладя перед сыном его вечернюю порцию еды – две тортильи, плоские сухие лепешки в фут шириной. – Пока ты их ешь, я приготовлю атолли.
