Вячеслав Бакулин - Некроманты (сборник)
Мечты. Его рекламные рисунки, все эти буклеты-приветы, плакаты и витрины… Ведь собирался стать настоящим художником. И мой гребаный роман. Нужны ли наши мечты кому-нибудь за пределами Города, если даже здесь на них нет спроса?
(О)лесяОлеся Клокендорф – дочь моего бывшего сослуживца, военврача нашего штаффеля.
Я почти не пишу о нем в своем гребаном романе. Не такой уж был и интересный человек.
Только двух вещей про него я не понял. Как он умудрился оказаться у нас? Каких военных богов прогневил тихий человек с собачьими бакенбардами, пенсне на сизом от пьянства носу и манерами доброго, ленивого гувернера? Когда-то, сто тысяч лет назад, в сказочном золотом детстве, у меня был такой воспитатель. В моей памяти эти двое смешались. Ну, и второе – как ему только в голову взбрело переложить ответственность на свою драгоценную дочурку (безвременно ушедшая чахоточная мать, похожее на монашескую оби-тель Благотворительное Училище за счет Генштаба – полный набор для дешевого романа) на меня? Перед смертью, сквозь кровавый кашель: «Фенхель, заклинаю, позаботься о моей дочке».
Да каким местом он, мать его, вообще думал?
Но отказать я не мог.
Я устроил Олесю секретаршей к одному своему старому приятелю – некрократу, чиновнику окружной Пожарной инспекции.
Эти ребята после всех тех метаморфоз, которые претерпевает их организм на госслужбе, не особенно склонны к романтическим отношениям.
Нет, в физическом смысле никаких проблем. Теоретически могут разжиться кучей детишек и румяной женушкой-хозяюшкой. Или неделями не вылезать из борделей (и я знавал и тех, и других, а один даже совмещал обе ипостаси). Но вот в эмоциональном смысле – что-то меняется кардинально.
Поэтому за добродетель своей воспитанницы я был спокоен.
По поводу ее свободного времени тоже не беспокоился. Секретарша в окружной Пожаринспекции (тем более, под началом у некрократа) – не та работа, после которой остаются силы шляться по ночным клубам типа моего и цеплять ребят типа меня.
Это та работа, после которой хочется прийти в свою комнатушку в общежитии для госчиновников (строгая вахтерша на входе, пропускной режим), бросить на пол портфель и завалиться спать, не снимая чулок, туфель и строгого делового костюма.
Мы с Олесей встречаемся в «Зугмильском Розане», в переулке сразу за Площадью Архиличей и Костяным собором. Эта кофейня известна своей чопорностью, высокими ценами и псевдовосточными интерьерами. Само название отсылает к Зугмиле-Пеле, городку на востоке Вистирии, на границе с джаферами, в затяжных боях за который положили в свое время треть 1‑го Ударного Куруманского корпуса.
Владельцам кафе это, наверное, невдомек. Но их интерьеры мне нравятся.
«Розан» – не место для романических свиданий. Здесь крупные дельцы заключают сделки, обмываемые ведрами шампанского. Знаменитости дают симпатичным журналисткам приватные интервью за бокалом шерри. Сюда ходят чопорные пары, чтобы отметить N‑ный юбилей, а маститые академики чествуют своих лауреатов. Никакой романтики. Все по-деловому.
Поэтому и вожу сюда Олесю.
Мы говорим о литературе. Обсуждаем графа Парагорьева, пишущего в «Ладийское душемерцание» под псевдонимом м-р Твинпикс.
Его очерки блистательны и противоречивы, некрократическая цензура рвет его на части, он официально отлучен четырьмя официальными церквями Империи, публика им восторгается. Настоящий властитель дум.
Я говорю, а сам смотрю на Олесю. Она из тех девушек, для которых сложно подобрать другие эпитеты, кроме как «ангельской красоты». Пошло и избито, но она похожа на ангела. У нее волосы цвета платины, точеная фигурка, громадные голубые глаза с искорками насмешливой иронии и звонкий, совсем детский голосок.
В наших отношениях нет и намека на большее, чем просто беседы. Для меня это важно.
Между нами грань, стеклянная стена, которую выстраиваю я сам. Это помогает. Я отвык общаться с такими девушками.
Но всякий раз меня волнует ее присутствие. Сам факт того, что я сижу с такой девушкой в кафе, что она слушает меня…
Так не похожа на своего отца. Гостья из другого мира. Может, спустилась сюда с Млечного Пути… Сюда, ко мне.
Приказываю себе не думать так.
Глаза ее светятся любопытством, но это не оловянный отблеск навязчивой домохозяйки, не похотливый глянец мальчишки-лифтера, заглядывающего в декольте роскошной дамы. В ее глазах чистая, открытая жажда знания, жажда нового.
Этой жаждой она, будто вампир, одаривает и меня.
– Парагорьев поражает меня, – говорю я, – с самого детства. Громадные масштабы, движения войск, панорамы сражений…
Мы обсуждаем новый роман «Баталии Пир», исторический эпос, где переплетаются темы взаимоотношений аристократических родов Яра и Шнеебурга, ладийцев и адриумцев, фарлецийцев и флюгов, широчайшая панорама Винклопенских войн и нравов той поры.
– Почему же он так поступил с Ксенией? – спрашивает Олеся. – Она была легкая, чистая, как мотылек. То есть она и была мотыльком… Все первые три части. Ее полеты над отчим краем, прекрасные крылья и усики… А в конце? Дети, семья. Она становится маткой Роя… Земная основательная барыня! А где же тот легкий трепетный мотылек? Безвозвратно погиб. Это несправедливо.
– Быть может, это неизбежно для любой девушки… Для людей вообще. Может, это просто взросление?
Олеся смотрит на меня удивленно:
– Вы правда так думаете? Мне кажется, это мужской взгляд. Взгляд собственника. Мужчины хотят запереть женщин в золотые клетки, прервать их полет. Превратить из мотыльков – в неповоротливых маток.
Олеся задумчиво молчит, добавляет:
– Я не хотела бы такой участи. Я хочу полета.
Меня захлестывает чувство ирреальности происходящего. Не знаю, что возразить.
– Знаете что, – говорит Олеся, и на губах ее вдруг расцветает улыбка. – Принесите мне еще что-нибудь того автора, у которого страшные истории? Этот руббер…
– Поэ?
– Да, он!
– Понравился вам?
– Очень, ведь у него так стра-ашно! – Она смеется, показывая жемчужные зубки, и возле ее глаз пролегают крошечные складочки. – Он мне нравится даже больше, чем этот ваш Парагорьев. Все-таки он невозможный зануда!
– Хорошо, – улыбаюсь я. – Только обещайте, что не будете винить меня в ночных кошмарах.
Глаза ее становятся задумчивы.
– Ох, Фенхель, – говорит она негромко. – Не в кошмарах мне бы хотелось вас винить…
Олеся, смутившись, обрывает себя на полуслове. А я только рад переменить тему. Гребаная стеклянная стена.
Очередной вечер в «Саду расходящихся Т». Полный аншлаг. На сцене выступает мой приятель Витольд – конферансье Мосье Картуш, пародист и мастер стэндап-скетчей.
В длинных руках пляшет бамбуковая тросточка, пиджак в красно-черно-белую клетку, соломенное канотье, канареечные брюки, рыжие гамаши. Одна половина лица под слоем белой пудры, из уголка глаза срывается нарисованная слеза, другая половина – скалится красной полуулыбкой, залихватски заломлена нарисованная бровь.
Картуш имеет необыкновенный успех. Действия его на сцене довольно незатейливы.
Например, он говорит, указывая на сидящего в зале тросточкой: «Лысина этого парня смахивает на жопу». Все смеются. Он говорит, указывая на другого: «Эй, старичок, давно ли потрясал своими седыми мудями?» Все смеются.
Он просто говорит со сцены «жопа» и «мудя». И все смеются.
Я рассеянно слушаю шуточки Витольда и хохот публики. Сижу на втором этаже, у перил, читаю газету.
Заголовок кричит:
«НОВОЕ КРОВАВОЕ ПОСЛАНИЕ ОТ ВЕДИ-РЕБУСА! ВАШ ХОД, ГОСПОДА ПОЛИЦЕЙСКИЕ!»
На Тваревых Выпасах нашли еще три тела. Полиция не дает комментариев, но на одном из трупов якобы обнаружены вырезанные ножом символы. Тайная руническая азбука гриболюдов? Рубберская пиктография?
Представление заканчивается, под грохот аплодисментов Витольд покидает сцену, я комкаю газету и иду к нему в гримерку.
Комната завалена книгами на языках, которые я вряд ли выучу, и пустыми бутылками, которые мы опорожнили вдвоем.
Витольд стирает свой «двуликий» грим. Идею подсказал ожог на щеке – напоминание об одной танковой атаке на Вистирском фронте, в ходе которой джаферы покрошили половину его батальона.
– До чего надоело все это дерьмище, Фенхель. Что за публика, а?
– Как там продвигается с твоими пьесами?
– Цензура, мать ее.
Традиционные вопрос и ответ. Немногие знают, что весельчак Картуш, звезда «Сада расходящихся Т», и анонимный драматург Мистер Смех – две половинки одной маски. Двуликий Витольд. Первый делает мне отличную выручку, второго преследует полиция и некрократы из Цензурного комитета. У первого любимая фраза «Помацал титеньки», у второго «Одумайтесь, дураки».
