Вячеслав Бакулин - Некроманты (сборник)
Я смакую призрачную зелень, мертвенную горечь абсента. Смотрю на пустую сцену, засыпанную цветными конфетти, спиральками серпантина и мерцающими блестками.
Вчера на этой сцене извивались расписные девочки с ангельскими лицами и бриллиантами в пупках. Гудел контрабас, звенел бубен, вибрировало под смычком полотно двуручной пилы, завывали трубы и хрипела каллиопа…
Смотрю на столы, на скатерти с винными потеками, пятнами жира, приставшими крошками и кокаиновой пылью. Вчера над ними разлетался хохот и визг, выстрелами хлопали пробки шампанского, шныряли клетчатые парни в шапках с бубенцами и карлики, жонглирующие ножами…
Мне нравится такая жизнь. Это и есть я. То, что было прежде, я почти позабыл.
Сегодня я утоплю остатки своей памяти в туйоновых парах и сладком дыму каруманьского гашиша. Хочу стать «человеком-без‑прошлого». И только одну историю из той, прежней, жизни я бы хотел сохранить.
Зажигаю сигарету, зажав ее в зубах, пододвигаю к себе массивный наборный аппарат.
Пальцы щелкают по клавишам, лист ползет из-под каретки, и рядами буковок-жучков передо мной встает минувшее:
«…Нас называли «крыланами». Ударная сила и авангард 4‑го Императорского флота, тоттен-штаффель «Уроборос». Три десятка дирижаблей-бомбовозов первой категории, класс «Химера».
Мы приходили с неба. Нас боялись, как боятся падающих с облаков туч саранчи, огненного смерча, дождя лютой кислоты, сокрушающих молний. Нас боялись флюги и тюрбаны, боялись рубберы и айсы, ихтины и вистирцы… Нас боялись даже свои.
Мы считались армейской элитой, но с репутацией хуже арестантских рот.
Папаша Ветчина говорил, потрясая своей паровой клешней-протезом: «Плох тот крылан, кто доживает до тридцати. Мне тридцать два, ребятки, и гляньте-ка на меня – кто я, если не поистине дерьмовой хренотени шмат?»
Не мне судить, какой он был «крылан», но мужик поистине классный.
Мы звались тоттен-штаффель «Уроборос». Три десятка экипажей по 15 «крыланов». У каждого – собственный штандарт.
По черному знаменному шелку вышит золотой змей, свернувшийся кольцом, выставивший острые гребни и узкие перья, сдавивший оскаленными клыками собственный хвост.
Выше – полукругом, изломанными, под старину стилизованными ладийскими рунами:
«В ЯРОСТИ ПАВШИМ НЫНЕ ПРИСУЖДЕН СЛАВНОЙ ВЕЧНОСТИ УДЕЛ»
– Снова твой гребаный роман, а?
Я чувствую приторный аромат духов.
Янкова совсем еще молодая для своей должности женщина, около тридцати. Заведует нижним этажом здания, в котором расположен «Сад», и работающими там девочками.
Это уродливый краснокирпичный куб между приземистыми складскими корпусами Шоколадной Фабрики Даля и поросшими чахлым леском Твариными.
Раньше здесь размещались Т-конюшни. Внешний вид и внутренняя планировка стандартные: стены покрепче, подвалы поглубже. Потом эскадрон перекинули куда-то рубберам под нос, и некоторое время здание служило местом пикников для местных люмпенов и фабричной мертвечины.
Оно мне сразу приглянулось. Напомнило одну почти забытую историю. Можно сказать, ключевой момент моего гребаного романа.
Впрочем, я отвлекся…
Итак, в подвале бывшей Т-конюшни, а ныне «Сада расходящихся Т», заправляет Янкова – присматривает, чтобы все желания клиентов были исполнены, но «материал» не попортился. Сама давно не работает. Где-то за пределами Яр-Инфернополиса, на западе, в Любшице или Вилице, у нее остался муж. Приличный тихий человек.
Ее холодные голубые глаза чуть прикрыты длинными ресницами, на губах застыла всегдашняя полуулыбка. Светлые гладкие волосы аккуратно уложены.
– Мы закрыты, – говорю я. – Видала вывеску?
– Решила проведать тебя, птенчик. Узнать, не смогу ли развеять твою печаль?
– Вряд ли, детка.
– Позволь попробовать?
Оборачиваюсь, смотрю на нее. Холодная, змеиная красота. Отточенное совершенство порока. Оно завораживает.
Боюсь представить, что ее интересует во мне. Не хочу знать.
Заводит все – ее будуар, вульгарный, жаркий, пропахший сладкими духами. Зеркало в вычурной раме, заставленное множеством флакончиков, бутылочек, пудрениц, пуховок, шкатулочек. Эти ее длинные ноги, разведенные ножницами поверх леопардовых покрывал, и туфля с высоченным каблуком и пушистым помпоном, падающая на толстый ковер. Звериное соединение двух тел, больше ничего…
– Спустишься ко мне, когда закончишь?
«Да какого черта», – думаю я.
– Я закончил со всем этим, – вырываю лист из каретки, комкаю его. – Пошли.
Янкова сидит у зеркала, расчесывая светлые волосы щеткой, на ней бесстыдно распахнутое хынькайское кимоно, светло-голубое, с серебряными сакуровыми ветвями. Косметика размазалась, на щеках довольный румянец.
Лежу на гигантской кровати под расшитым пасторалями балдахином, среди одеял чудовищной леопардовой расцветки.
Пускаю вверх, в розовощеких амуров и грудастых пастушек, клубы табачного дыма и потягиваю из бу-тылки.
– Девочки мои изрядно напуганы, – говорит Янкова. – Слыхал про Веди-Ребуса? Извращенец гребаный…
– О чем речь?
– Что, зайчик, не читаешь газет?
– Никогда, детка.
– Вчера на крыше Окружного банка нашли еще три тела.
– Три?
– Он всегда убивает по трое. Всегда в полнолуние. И выкладывает трупы на крыше. Типа какой-то фигуры магической.
– Чушь собачья.
Она улыбается, смотрит через плечо:
– Хочешь еще разок?
Я лениво машу рукой, разгоняя табачный дым:
– Надо позаниматься с бумагами. Вся эта бухгалтерия… Оформить малышей с ножами. Публика от них в восторге, а мы до сих пор не утвердили тарифную сетку.
– Узнаю старину Фенхеля! Все мысли только о работе.
– Уж такой я замороченный парень.
– Иначе б не отхватил это лакомое местечко, а?
Я молчу. Место я получил случайно. Один приятель из Верхнего Города искал, куда бы незаметно вложить деньги. Другой приятель из Нижнего искал, куда бы незаметно вложить деньги. В пьяных разговорах с обоими проскальзывало: «Нам нужен свой долбаный бар!» А здание уже тогда было у меня на примете.
Когда были улажены все вопросы с Верхним и Нижним начальством и дело даже начало приносить прибыль, оба парня пропали с горизонта. Первый уехал за океан, в одно из наших консульств у рубберов. Второго взорвали вместе с его шикарным пароциклетом.
Мне это заведение давно осточертело, но из уважения к покойникам…
– Когда-нибудь, – мечтательно тянет Янкова, – когда соберу достаточно гребаных красненьких бумажек на своем счету… Я завяжу со всем этим. Уеду в провинцию и открою маленькую гостиничку. В медвежьем углу. Парное молоко с утра, свежий сыр… Всякая такая пежня.
– Об этом тебе надо переговорить с Разилой. Он разбирается в вопросе.
Янкова смеется:
– Твой Разила – настоящее животное. Не понимаю, за что ты держишь этого парня? Постоянно пялится на мои сиськи, чуть не слюну роняет… Того гляди сожрет, ха-ха-ха!
– Он надежный, как имперская «Армадила». А на твои сиськи я и сам роняю слюну, детка.
– Ох, Фенхель, – Янкова откладывает щетку для волос и смотрит на меня умильно. – Никто не умеет говорить комплименты, как ты…
(Р)егинаГоспиталь Преподобной Даны – одно из самых мрачных и величественных зданий Яр-Инфернополиса. Строилось оно как дворец для тогдашнего нашего императора Павела Шестого Полоумного. Парень зациклился на покушениях, интригах и мятежах и свой дворец спроектировал чем-то средним между крепостью, многоэтажным линкором и купеческим особняком. Грандиозная серая махина в побеленных голубиным пометом химерах и облупившихся ангелах, двенадцать этажей Истинного Имперского Величия.
С Региной мы встречаемся у восточного крыла, где располагается психиатрическое отделение. Здесь она работает медсестрой.
Молча гуляем по больничному саду, дождь шелестит в ветвях. Над нами зеленая дымка расцветающих почек, в которой теряются дождевые капли. Я только сейчас замечаю – весна. В городе забываешь, что существует что-то, кроме постоянного дождя и пара, черного снега и душного смога.
В эти цветущие дебри в духе рубберских «живоградов», за высокие крепостные стены госпиталя, с трудом пробиваются зловонные городские испарения. Кажется, мы находимся в параллельной вселенной.
Напоминание о том, где мы на самом деле, – сутулые и мрачные фигуры в застиранных полосатых пижамах. Это психи из «спокойных», которых выпускают на прогулки.
За переплетениями цветущих ветвей виднеются зарешеченные окна-бойницы, из них изредка доносятся вопли и крики «буйных».
Регина говорит:
– Мне уже пора… Ты так и не сказал, зачем приходил.
– Увидеть тебя.
– Фенхель, не начинай опять.
– Мы давненько не встречались. Нашим старым составом… Клуб Покойников, а? Как тогда, на Циприке, помнишь?
