Наталья Караванова - Сердце твари
– Если будет нужно, я отдам Леку весь город…
На этот раз инквизитор промолчал.
Аким вздохнул.
– Говоришь, знаешь в лицо всех здешних этих… старейшин?
– Знаю.
– Вот и отлично. Надо их всех собрать…
– У вас в подвалах тоже могут быть нужные люди. То, что они воевали против вас, разумеется, заслуживает наказания, но если вы дадите амнистию, хотя бы некоторым… это тоже поднимет вас в глазах обывателей, не находите?
– Сдается мне, ты переживаешь о ком-то конкретном…
– Возможно, в тех подвалах есть и мои знакомые. Я скажу вам об этом, а вы сами решите, что делать.
– Хорошо. Значит, собрать старейшин… и амнистия. Еще идеи есть?
Дальгерт хмыкнул. Идеи? Сто идей. Тысяча идей!
За день они побывали в мастерских и в лабораториях. Ильра, обмирая от отвращения и от какого-то болезненного любопытства, под руководством Лека пробудила от сна мертвого голубя. Голубя можно было принять за живого только издалека – пух у него давно поредел, местами вылез, а перья в крыло были вшиты грубой нитью.
Лек не оставлял ее ни на минуту. Он хвастался. Наконец-то нашелся человек, который непредвзято и по достоинству оценил бы его идеи и его достижения. Он даже загадал, что непременно расскажет ей о самой сокровенной своей мечте. О тайне, к которой он подобрался так близко, что она уже дышит ему в щеку…
Близость Ильры его завораживала. Каждый ее жест он с нетерпением ловил и запоминал. Кажется, ужас делал девушку еще краше, и он изредка позволял себе ее немного пугать. Совсем чуть-чуть, чтобы повторился в глазах этот внезапный блеск, чтобы замерло, сбиваясь, дыхание…
Вечером Ильра попыталась распрощаться, но Лек это предвидел. О, нет! Теперь он ее не отпустит! Теперь она всегда будет рядом.
– Ильра, я понимаю, тебе здесь непривычно и страшно… но там, в городе, намного хуже. Там пожары. Там… мне трудно об этом говорить, но солдаты – люди грубые, они еще не отошли от своей победы… могут обидеть… и никто не вступится. Прошу тебя, умоляю… я не хочу снова тебя потерять… не могу тебя отпустить туда одну.
Она зажмурилась. Сказала тихо:
– Лек, ну пойми…
– Пойдем, – решительно сказал он. – Я приготовил тебе комнату вдали от схарматов, здесь, на втором этаже. Здесь тихо, никто не ходит. Она чистая, там у монахов никто не жил…
Комната была монашеской кельей, небольшой, светлой, с окошком на закат. Окошко забрано решеткой, но есть и стекло, и ставни.
Ничего лишнего – стол, табурет, кровать и пара сундуков. В одном все еще были какие-то потрепанные тетради, исписанные от руки, второй был пуст.
– Смотри! Потом будешь класть свои вещи.
Ильра кивнула. Она поняла уже, что просто так Лек ее не отпустит. А может, он и прав. Там, снаружи, солдаты грабят город. Там опасно, лучше переждать… хотя бы до тех пор, когда уйдет противная, принесенная простудой слабость.
А Лек… Временами он был ее прежним Леком. Тем неуклюжим, неловким, скромным парнем, который когда-то ее учил мастерству Слова и которому она когда-то нравилась. Временами он ее попросту пугал. То, чем он занимался, вызывало отвращение и страх.
– Ну вот… я пойду? – спросил Лек, оглядывая комнату. Что бы сюда еще принести? Цветы?
– Конечно. Доброй ночи…
Ушел. Потом облизнул губы и прильнул к щелке. Понимал, что это неправильно и, может быть, немного стыдно, но сделать с собой ничего не мог. Да и что такого? Посмотрит немного, и все…
Ильра устала больше от переживаний, чем от ходьбы. Задвинула ставень, зажгла свечку. Стянула тяжелую, пропахшую потом одежду. В свете единственной свечки она казалась Леку сделанной из воска или из фарфора. Она словно светилась изнутри. Лек понял, что сейчас задохнется, и поспешно отпрянул от щели. Голова кружилась. Он, как пьяный, добрался до своей комнаты, нашел кружку с недопитым вином, осушил залпом. Ну все. А теперь – в мастерскую! Сегодня попробуем поработать с живым материалом. Если его выкладки верны, то может получиться что-то невероятное! Лишь бы не потерять это быстрое, яркое настроение, этот кураж…
На второй день рядовые схарматы перестали на него коситься. На третий, после успешного совещания с выжившими городскими старейшинами, генерал похвалил его за хорошую идею в присутствии многих приближенных. Но Даль все еще медлил. Он проверял каждый свой шаг, старался быть на виду. Он обменивался с солдатами скабрезностями насчет монахов, не отказывался от грязной работы, но сам на нее не напрашивался и, уж конечно, всячески пытался закрепить свой статус при генерале. Аким заимел привычку спрашивать его мнения о тех решениях, что связаны с городом. А потом еще и потащил его в подвалы, уточнять, чья амнистия лучше примирит его с городскими и торговыми главами.
Искушение было очень сильно. Но Даль понимал – его будут проверять и перепроверять. Потому в тот раз был предельно честен. И во второй раз тоже. Вообще, недоволен пока что был только Лек – предвидел, что вскоре поток живого материала для его работы оскудеет. Но генерал велел ему не отчаиваться, а перерабатывать пока то, что уже скопилось.
И все же из третьего каземата ему удалось вызволить несколько человек помимо родственников и членов семей городского Совета. И еще. Он, наконец, узнал, в каком из подвалов содержат Добряка Виля и его товарищей по обороне гостиницы.
В караул и на простые патрули Дальгерт не ходил. Он стал чем-то вроде личного консультанта генерала Акима по городским делам. Это не очень нравилось давним сподвижникам генерала – черному старичку по имени Демиан и двум командирам. Лек тоже, можно сказать, возвысился. Ему выделили целый этаж в бывшем учебном крыле и позволили еще расширить штат помощников.
Спуститься в подвалы под благовидным предлогом Далю удалось лишь на третий день после того, как он обнаружил Виля.
Был вечер, и дежурный офицер распорядился выяснить состояние пленных. Если появились трупы, то вынести. О больных сообщить.
В подвалы левого крыла пошел один из помощников Лека, в правое – Дальгерт. Ему в помощь выделили пару тварей. Никто не возражал: подвалы – место сырое и нездоровое.
Дальгерт открыл камеру, приказал заключенным встать вдоль стены. Мертвяки по его жесту остались снаружи.
Даль поставил фонарь на пол, спросил, есть ли больные. В ответ услышал гробовое молчание. Ну понятно. Углядел Виля. Он стоял, ссутулившись, на краю шеренги.
– Ты! – приказал Дальгерт. – Выйди вперед.
Хозяин сгоревшей гостиницы остался стоять, где стоял, подслеповато щурясь на свет.
Даль лихорадочно думал. Мертвяки, конечно, мертвы. Но не факт, что они немы. Оно конечно, до сих пор от них не слышал и слова, а с другой стороны, и нужды такой еще не было. А слух у них хороший. Команды слышат издалека.
Если, вопреки ожиданиям, твари умеют говорить, информация почти наверняка сегодня же будет у Лека, а то и у самого Акима.
– Слушай сюда, старик. Хочешь, чтобы твоя дочурка и дальше оставалась живой и здоровой, выполняй все мои команды!
– Ильры нет, – прохрипел Виль. – И ты, паскуда, это прекрасно знаешь.
Виль плюнул под ноги. Вероятно, потому, что доплюнуть до стоящего у начала шеренги Даля ему не удалось бы.
– Выйди вперед, я сказал. Я не собираюсь препираться.
Виль остался на месте.
Дальгерт позвал мертвяков.
– Смотрите, чтобы никто не дернулся.
Он подошел к старику и вытолкнул его вперед. Ну понятно, ссадины, следы ударов. Но стоять может.
– Да, Леку ты не сгодишься, – сказал он задумчиво. – Староват.
Добавил быстрым шепотом:
– Будьте готовы этой ночью. Перед рассветом.
Он нарочито болезненно толкнул старика к стене.
Тот громко сказал:
– Я понял, понял… про Ильру правда?
Дальгерт не стал отвечать. И так как бы не оказалось, что наговорил лишнего. Неизвестно, знал ли старик Лека раньше.
– Идем дальше, – сказал он своему молчаливому эскорту. Уходя, провернул ключ в скважине два раза – один раз вперед, другой назад. Задвинул все три железных засова.
Вряд ли кто до ночи сюда сунется. Зато в назначенный час Далю не нужен будет ключ, чтобы отпереть эту камеру.
Пленных никто не считает, никто толком не знает, кого куда распихали и какие камеры заполнены, а которые, так или иначе, уже опустели. Надо, кстати, подкинуть Акиму идею. Пусть устроит перепись заключенных. Но не сейчас, а позже, завтра.
А выйти из монастыря можно разными путями. Кроме тех, что ведут на два монастырских двора, есть и тайные. Один – в подземный ход, сейчас обрушенный монахами. Другой – к обрывам, к реке. И про него Дальгерт никому не рассказывал…
План был рискованный и строился лишь на повсеместном разгильдяйстве, царившем в армии Схарма.
Но времени мало – эйфория от блестящей победы уже немного схлынула, начали налаживаться связи с городом… еще немного – и дело дойдет до усиления дисциплины…
Дойдет, обязательно дойдет. Но не прямо сегодня.
