Алексей Пехов - Ветер и искры (сборник)
– Свой.
– А… – недоуменно протянул он, неуверенно посмотрел на товарищей и вернулся к ним.
Они вновь зашушукались. Пришел запыхавшийся мальчишка, положил на стол грязный сверток. Я развернул его, взял одну из стрел, поднес к глазам, проверил оперение. Наконечник все еще был испачкан засохшей кровью.
Я усмехнулся, осмотрел остальные. Их было больше двух десятков всех мастей и размеров. Различные наконечники – бронебойные, зазубренные, широкие, охотничьи, различная длина, различный вес, разное оперение. Среди перьев встречалась набаторская расцветка. На многих стрелах я также заметил старую кровь. Боевые трофеи мальчишек, найденные на полях сражений. Сейчас этого добра должно быть предостаточно.
Из того, что мне притащил юный торговец, годных было штук десять. Все остальные – мусор, неспособный показать ни точности, ни дальности. Такие можно выпускать лишь в упор. Шагов на сто. Но я не стал торговаться и заплатил договоренную цену.
– Спасибо, дядечка, – сказал малец и, наклонившись поближе, прошептал: – Ехали бы вы своей дорогой, пока они не опомнились.
Я поблагодарил его за столь ценный совет, но остался на месте. Нет. Мне не нужна была драка, но страшно хотелось есть, и тьма знает, когда мне теперь представится такая возможность. Так что голод победил чувство самосохранения.
Жена хозяина принесла на подносе глубокую тарелку с куриным супом, где плавало не только тесто, но и мясо, толстенный ломоть слегка зачерствевшего зернового хлеба, луковую головку, плошку со сметаной и кружку с ромашковым шафом. Я отдал ей монету, понюхал напиток, пригубил и про себя улыбнулся. Он оказался куда крепче, чем должен быть. Словно туда щедро плеснули рески.
Я принялся неторопливо есть, когда рядом вновь оказался посыльный от местных.
– А свой это который? Своих сейчас на дорогах развелось, как мокриц под досками. Уже и не поймешь, где свой, а где чужой. Если чужой, то за проезд через деревню заплатить надо.
Я достал нож, разрезал кусок хлеба пополам, положил рядом. Человек прищурился, но не испугался.
– Свой, – неопределенно ответил я. – Из армии. Нашей.
Как я и думал, ответ поставил его в тупик, и он, проворчав что-то неопределенное, вновь отправился совещаться. Моя тарелка опустела наполовину, когда с лавки встали уже двое. По их решительному виду было понятно, что они во что бы то ни стало намереваются срубить с меня денег. Или дать в рыло.
Впрочем, умники почти сразу сели назад, разом потеряв ко мне всякий интерес.
– Вот так, собака! – радостно пропищало лохматое зеленоватое существо с лисьей мордочкой, забираясь на стол и поводя по сторонам чувствительным носом.
– Лопни твоя жаба, Нэсс! Мы чуть не опухли, догоняя тебя! – выговорил Лук, плюхаясь рядом со мной и бесцеремонно подвигая к себе мою кружку с шафом.
Он сделал большой глоток и скривился:
– Лопни твоя жаба! Зачем с реской-то мешать?!
– Откуда ты тут взялся? – Я мучительно соображал, что мне подмешали в суп на кухне, раз у меня начались подобные видения.
– Мелот нас привел, – усмехнулся Лук.
– Вот так, собака! – сказал Юми, вопросительно заглядывая в мою тарелку.
Я вздохнул и подвинул суп ему:
– Угощайся, приятель.
Вейя радостно хрюкнул и с аппетитом зачавкал.
– Хозяин! – крикнул я. – Еще еды! Мне и моему другу.
– И шафа, чистого! – поддержал Лук.
Вошел Га-нор, его синие глаза остановились на моем лице, сверкнули. Северянин кивнул, словно мы не виделись всего нар, и сел рядом:
– Я тоже не отказался бы поесть.
Я отдал соответствующие распоряжения и наконец смог сказать им главное:
– Рад, что вы уцелели при Брагун-Зане. Я гадал, что с вами случилось.
– Было жарковато. – Лук потер левое запястье, и я заметил там широкий красноватый шрам. – Ну ты сам все видел. Мы тоже рады, что ты остался в живых. В отличие от Гиса и Порка.
– А что с милордом Рандо?
– Жив, слава Мелоту. Во всяком случае, был, когда мы его оставили. – Лук подозрительно покосился на компанию местных.
Те, увидев северянина и клинок, который он положил рядом с собой, приуныли и начали потихоньку расходиться. С рыжим связываться никто не хотел.
– Так что вы здесь делаете?
– Тебя ищем, лопни твоя жаба. Шен посчитал, что тебе понадобится помощь.
– Ты отличный следопыт, раз смог меня найти, – оценил я проделанную северянином работу.
– Моя заслуга в этом мала, – улыбнулся в усы сын Ирбиса. – Нас вел Юми.
– Вот так, собака, – скромно потупил глаза вейя, отставив пустую тарелку. – Собака?
Он вопросительно покосился на кусок хлеба и, дождавшись моего кивка, набил щеки, словно хомяк.
– Что с Гбабаком? – опомнился я. – Он на улице?
– Куда там! – безнадежно махнул рукой Лук. – Наш болотный друг ведет блазгов вперед. Они теперь в ударном кулаке вновь сформированной Брагун-Занской армии. Вместе с северянами и уцелевшими под Ульсом рыцарями. Так что ему пришлось остаться. А Юми вызвался помочь. Без него мы бы тебя вовек не нашли, лопни твоя жаба!
– Зверей-то зачем на стол сажать? – проворчала хозяйка, принесшая еду.
Но мы не обратили на нее внимания и, сдвинув кружки, стукнули ими друг о друга.
За встречу.
– Люблю конец весны, – негромко сказал Га-нор. – В моих землях к этому времени сходит снег, и тундра горит огнем. Сплошные цветы.
– Вот уж не думал, что тебя могут заинтересовать цветы, – по-доброму рассмеялся я.
Он улыбнулся и пояснил:
– Когда зима начинается с середины осени и снег валит, не переставая, любой яркой краске радуешься, как благословению Уга.
Я кивнул, признавая его правоту. Именно так со мной происходит после Брагун-Зана. Мы сидели на невысоком пригорке, смотрели на небольшое озерцо, по берегам которого уже начал появляться молодой тростник, и на шар медного солнца, медленно клонившийся к горизонту.
Лук и Юми были в лагере, расположенном у воды. Стражник возился с костром, вейя рыл себе нору на ночь. Мы не успели попасть в следующую деревню до темноты и, съехав с тракта, решили заночевать в лесу.
– Думаю, Шен сказал, куда и зачем я поехал?
Северянин задумчиво посмотрел на меня. Кивнул:
– Я знаю, за кем ты начал охоту. Но мы вряд ли сможем помочь. Проклятая – не обычный человек.
– Тогда ты должен понимать, насколько рискованно вам связываться со мной.
– Не более чем жить в этой стране. Мы рискуем каждый день. Все равно рано или поздно все воины окажутся в ледяных чертогах Уга. Так что нет смысла бояться.
– Но и подставлять свою голову без смысла тоже не стоит.
Вокруг его глаз собрались морщинки.
– Убийца детей – твоя. Я встречался с ней раньше и понимаю, что меч здесь бесполезен. Шанс есть лишь у стрелы. Мы не сможем сражаться с ней. Но пара мечей может помочь лучнику в дороге.
Здесь я был с ним совершенно согласен. Путешествие в одиночку по лихим дорогам – это игра с Бездной в пятнашки. Рано или поздно обязательно нарвешься.
Га-нор встал и, ничего не говоря, начал спускаться в лагерь. Я остался на месте, лениво щурясь и не желая ничего делать до тех пор, пока солнце не скроется за дубовой рощей.
Одиночество, вопреки мнению некоторых, – плохой спутник. Так что я был рад компании старых друзей. За дни путешествия в одиночку я не раз и не два отметил, как привык к людям, с которыми сражался плечом к плечу.
Порой я поражался самому себе, потому что чаще всех своих спутников вспоминал Тиф. Это было удивительно, но временами мне сильно не хватало ее колких замечаний и того чувства опасности, что частенько исходило от Убийцы Сориты. Тиа ал’Ланкарра была сильной личностью. И, побери меня тьма, иногда я начинал сомневаться, что она заслужила смерть. Но Проклятая проиграла и умерла вместе с Порком, в теле которого жила целый год. И теперь ее место там же, где Рована и Тальки, – в Бездне.
Когда последние лучи пронзили охряно-желтое небо, я вернулся в лагерь. Отчаянно зевающий Лук уже расстилал свой плащ и раскатывал одеяло. Юми столбиком сидел возле костра, наблюдая, как Га-нор подогревает купленное в таверне мясо.
– Есть не буду, – сказал я, вытаскивая одеяло. – Свою порцию завещаю Юми.
– Вот так, собака! – проникновенно сказал вейя.
Я в мгновение ока стал его самым лучшим другом.
Сквозь полудрему я слышал, как он восторженно пищит и чавкает, затем гремит котелком, а после уснул так глубоко, что больше не слышал возни непоседливого товарища Гбабака.
Я шел сквозь каштановую рощу по узкой ярко-оранжевой тропинке. Деревья, несмотря на то что были старыми, с изъязвленной серо-черной корой и многочисленными трещинами на стволе, цвели. Пышные свечи белых, словно морская пена, цветов почти скрывали за собой ярко-зеленые острозубчатые листья. Сквозь ветви пиками пробивались солнечные лучи, в них кружилась золотистая пыльца, а на каменных плитках, повинуясь дуновению ветра и движению ветвей, то появлялись, то исчезали солнечные зайчики.
