Чайна Мьевиль - Железный Совет
Иуда сидел на крыше вагона и разглядывал внезапно ставший привычным пейзаж.
– Это небезопасно, совсем небезопасно, – твердил он Каттеру.
Иуда много времени проводил один, слушая свой вокситератор.
– Каттер, Иуда, – обратилась к ним Элси, – нам надо вернуться в Нью-Кробюзон.
После смерти Помроя ее почти не было слышно. Элси обрела спокойствие, которое позволяло ей жить, замкнувшись в одиночестве.
– Мы не знаем, что там происходит; мы не знаем, как там дела. Надо сообщить им, что мы близко. Это может поколебать равновесие. Изменить ход вещей.
Впереди был еще долгий путь и много препятствий.
– Она права, – шепнул каждому из них Дрогон. – Надо все узнать.
– Не думаю, что в этом есть смысл, – сказал Иуда. – Но мы пойдем, когда настанет время. Пойдем и приготовим им радушную встречу.
– Но мы же не знаем, что там…
– Нет. Но это и неважно.
– О чем ты, Иуда?
– Неважно.
– Ну, что ж, если он не хочет идти, то и не надо. Я пойду один, – зашептал Дрогон. – Я вернусь в город, поверьте.
– Нас все равно найдут, – сказала Элси. – Даже если мы отклонимся на юг, в Толстоморске о нас, скорее всего, услышат.
– Как будто Совет не разберется с обыкновенными людишками из какого-то Толстоморска, – фыркнул Каттер, но она перебила его:
– А если нас найдет Толстоморск, то и Нью-Кробюзон тоже. И придется иметь дело со всеми сразу. С теми, кто идет за нами сейчас, и с теми, кто найдет нас позже.
Один из вагонов вечного поезда изменялся. Все уже решили, что вышли из окрестностей Вихревого потока без особых потерь, не считая больных жуткими болезнями в вагоне-лазарете и умирающих. Но, очевидно, не все миазмы пятна действовали мгновенно. Когда какотопическая саркома навалилась на товарный вагон, в нем находились трое. Состав трясся по высокогорным лугам, между альпийских трав и тычущих в небо каменных пальцев. Однажды утром, когда все кругом припорошил мелкий, как пыль, снежок и укладчикам приходилось дышать себе на пальцы, прежде чем взяться за молот, дверь вагона заело. Те, кто остался внутри, могли лишь кричать сквозь щели в деревянной обшивке.
Вагон стали рубить, но топоры отскакивали от него, даже не оцарапав, и пассажиры Совета поняли, что это последний привет от зоны. Те, кто был внутри, уже устали и стихли.
За ночь их голоса стали вялыми и апатичными. На следующий день вагон начал менять форму, превращаясь в подобие вытянутой луковицы; деревянные стенки растягивались, а люди внутри издавали звуки, похожие на пение китов. Постепенно вагон стал просвечивать, и сквозь него можно было разглядеть силуэты, колышущиеся, точно в воде. Доски, гвозди, древесное волокно делались сначала молочно-белыми, потом прозрачными, в то время как вагон оплывал, свешиваясь с краев платформы, а его пленники, теперь совершенно умиротворенные, лениво двигались в сгустившемся воздухе. Бутылки и банки, выплывшие из кладовых, утратили форму и вращались комками грязи.
Вагон превратился в огромную перегородчатую клетку, три ядра которой, все еще смахивавшие на людей, плавали в цитоплазме. Глядя сквозь стенки на своих товарищей, они махали им короткими ручками-жгутиками. Были такие, кто хотел отцепить этот курьез от поезда: пусть, мол, катится куда глаза глядят и живет или умирает согласно своей новой природе. Но другие возразили: «Там наши сестры», – и не позволили. Состав продолжал путь, толстая амебоподобная тварь колыхалась с каждым толчком поезда, ее обитатели улыбались.
– Что это, во имя Джаббера, такое? – спросил Каттер у Курабина.
– Во имя Джаббера, ничего. Не знаю. Есть вещи, за которые я не хочу себя продавать. И вообще, бывают секреты без смысла и вопросы без ответов. Это просто то, что ты видишь.
Через две недели после выхода из какотопической зоны они впервые за двадцать лет повстречали восточных поселенцев. Из-за холмов вынырнула небольшая группа бродяг – банда беспределов, человек двадцать-тридцать. Впрочем, в разношерстной компании были водяной-переделанный – редкая птица – и женщины, превращенные в промышленные машины или игрушки.
С настороженной вежливостью они приблизились к поезду.
– Мы повстречали ваших разведчиков, – сказала их предводительница. Ее усовершенствовали, вживив ей в тело кнуты; она все смотрела и смотрела, и Каттер не сразу понял, что взгляд ее полон благоговейного трепета. – Они сказали, вы близко.
Переделанные Совета наблюдали за ней и ее бандитами.
– Все меняется, – сообщила переделанная в тот вечер на импровизированном пиру. – Что-то творится в городе. Его кто-то осаждает. Наверное, Теш. И внутри тоже что-то не так.
Но бродяги слишком далеко ушли и слишком долго пробыли вдали от породившего их города, чтобы знать подробности. Нью-Кробюзон был для них почти такой же легендой, как и для Железного Совета.
С Советом они не пошли: поклялись ему в вечной дружбе и вернулись к своей разбойной скитальческой жизни в горах, – но следующая группа переделанных, которых встретил Совет, присоединилась к нему. Каттер видел, что они пришли оказать уважение, поклониться самопровозглашенному городу переделанных и затем остались в нем как его полноправные граждане, члены Совета. Добравшись до северного берега озера, которое должно было прикрыть их от воинов из Толстоморска, Совет впервые повстречал переделанных, специально вышедших на их поиски.
Новость, должно быть, обгоняла состав: оседлые жители и странники несли ее неведомыми тропами.
Каттеру они представлялись инфекцией. Нити сплетен, фиброма, связавшая воедино весь Рохаги. «Железный Совет возвращается! Железный Совет здесь!»
В Совете царствовал раскол. Всеобщий порыв был таков, что о повороте назад и думать не приходилось. Но чем меньше оставалось до громадного города, тем сильнее волновались и нерешительнее становились старейшины.
– Мы знаем, что это такое, – твердили они. – Мы знаем, что нас там ждет.
И тем увереннее в своей миссии становились их дети. Никогда не видевшие города жаждали обрушить на него свою кару. Что это было? Возмездие? Гнев? Может быть, акт правосудия?
Эти молодые люди, хотя и не имели избыточной силы своих родителей, возглавили дело укладки путей и энергично, с энтузиазмом размахивали молотами. Переделанные работали бок о бок с ними, но теперь всем заправляли не они.
Анн-Гари изменилась. Она сияла, став настойчивой и требуя продвигаться быстрее. Она забиралась на каменистые отложения, с грацией дикарки карабкалась на придорожный холм или ветку дерева и махала руками поезду, словно дирижер, повелевающий симфонией пара.
Внезапно все стало происходить очень быстро: рабочие прокладывали путь, разведчики сообщали то об ущелье, то о ручье впереди. Нью-кробюзонские традиции железнодорожного строительства сочетались с хитростями Запада: деревянные мосты через пропасти закрепляли при помощи прочных лиан, а вместо каменных опор использовали сгущенный цвет, который выдерживал тяжесть поезда, пока на него светило солнце.
– Там война! – сообщил один беспредел. – Теш обещал прекратить свои атаки, а они все продолжаются. Говорят, что Нью-Кробюзон выдвинул двух представителей с разными требованиями. У города больше нет единого голоса.
«Раз беспределы здесь знают, что мы идем, – думал Каттер, – не может быть, чтобы в Нью-Кробюзоне о нас не слышали. Слухи бегут быстро. Где же мы встретимся?»
Раз в два-три дня Иуда испытывал мучительный спазм, когда идущая по их следу милиция приводила в действие очередную ловушку. Каждая, наверное, уносила жизни нескольких солдат, но через некоторое время новый спазм подтверждал, что погибли не все. В минуты слабости Иуда пытался вычислить, докуда добрались преследователи.
– Они там, – сказал он однажды. – Я узнал последнюю ловушку. Они точно внутри пятна. Не могу поверить, что они туда полезли. Должно быть, им до смерти надо нас догнать.
На что похож голем, созданный из материи Вихревого потока? Гнетущий сгусток вещества, одушевляемый нежизнью?
Орда землекопов и путейцев повернула на северо-восток, и, хотя рельсы и шпалы они унесли с собой, остался нестираемый след: металлические детали, разбросанные по земле, шрам от рельсов. Небо остыло, и в потемневшем воздухе стал виден горный массив, возвышавшийся в нескольких лигах к северу. Сыпал мелкий темный дождь.
Здесь, примерно в трехстах милях к западу от остатков Нью-Кробюзонской железной дороги, им встретились беглецы. Не беспределы, а обычные граждане: мокрые до нитки, они, толкаясь, высыпали из тумана в миле перед поездом и распростерлись ниц перед урчащим механизмом, точно пилигримы перед святыней. Они и поведали Анн-Гари, Иуде и прочим членам Совета о том, что творилось и творится в Нью-Кробюзоне: о создании Коллектива.
