Ант Скаландис - Катализ
Короткая тяжелая стрела ударила в бронзовый висок стоящего на постаменте Любомира, заляпанного яичной скорлупой и гнусными потеками…
— А ну-ка, сволочи, вон отсюда! — бросился Женька к резвящимся юнцам.
И Черный вскочил за ним следом.
— Вы у меня языком будете вылизывать этот памятник, подонки! — кричал Женька. — Слышите?! Считаю до трех.
Кротовцы было решили драпать, но их неформальный лидер, тот, что стрелял – он был постарше и покрупней – сделал им знак стоять, мол, кого вы испугались, товарищи, их же всего двое и баба. И эти мальчишки в черной коже с блестящими буквами, дрожа от страха и злости, и от сладостного предчувствия настоящей драки – с самим Евтушенским, с самим Черным! — стояли, расставив полусогнутые ноги, растопырив пальцы рук, приоткрыв от напряжения рты, и ждали.
— Раз, — сказал Женька, обращаясь уже персонально к их главному и делая шаг в его сторону.
— Два, — сказал он, подойдя почти вплотную.
— Три!!! — завопил кротовец и с неожиданной ловкостью и силой ударил Женьку арбалетом по голове.
И когда Женька упал, те четверо рассыпались, как горох. Только их лидер замешкался на мгновение, и Черный обрушился на него одного… С размаху, ногой в живот, и пониже, и еще раз, и еще…
— Я тебя, гада, на всю твою поганую жизнь в тюрьму запихаю! — шипел он над скорчившимся телом.
А Катя сидела возле Женьки на коленях и расстегивала ему воротник рубашки.
— Он жив, Андрей, — выдохнула она. — Врача! Скорее!
Черный бросился к улице и в этот момент Женька прохрипел:
— Все равно завтра буду в Норде.
— Перестань, глупый, не говори сейчас ничего.
— Ерунда, — улыбнулся Женька через силу. — Ну, как тебе мой безумный поступок?
— Молчи, молчи, — повторяла Катя.
Вернулся Черный.
— Спокойно, Жека. Сейчас будет врач.
— Ты скажи ему, — попросил Женька, — что мне умирать нельзя. Понимаешь, никак нельзя. Если умру, Брусилов их всех передавит. Собственными руками передавит. А они же еще дети, придурки…
— Что ты несешь, Жека? — строго сказал Черный. — Да тебя любой фельдшер вылечит. И мы с тобой еще бессмертными станем. Ты же сам всегда говорил: за семьдесят-восемьдесят лет, что нам отпущены, неужели не откроют секрет вечной жизни?
— Верно, — прохрипел Женька. — А завтра – в Норд.
— А завтра в Норд, обязательно, — согласился Черный, хотя оба они прекрасно знали, что черепно-мозговые травмы, даже у вакцинированных, лечатся очень и очень не быстро.
— Слушай, Рюша, ты знаешь…
— Да замолчи же ты, замолчи! — взмолилась Катя.
Женька с трудом глотнул, потом слегка повернул голову и сплюнул кровь. И Черный вдруг увидел неправдоподобно большую трещину в Женькином черепе.
— Догадайся, Рюша, — проговорил Женька, — чем заканчивает Борис свою «Хронику».
— Каким-нибудь театральным выстрелом в последнего негодяя? — предположил Черный, ощущая всю неуместность подобного разговора. — Или философским рассуждением с афоризмом в конце о бесплодности всех наших надежд?
— Не угадал, Рюша. Ты прочти. И тогда поймешь, за что я люблю этого парня. Он оптимист. И без него в моих фильмах была бы одна чернуха. Я ни во что не верю. Понимаешь? А он верит.
И Женька замолчал.
А Черный не думал про Бориса и его книгу. Черный думал про Женьку. Конечно, его еще могут спасти. Но если не спасут, он все равно будет завтра в Норде. И ни Черный, ни Катя действительно ничего не скажут Брусилову. На всякий случай.
Женька как член секретариата Всемирного Совета творческих деятелей имеет право на сиброкопию, и, может быть, завтра в Норде с ними вместе будет пить и веселиться Женькина копия, совсем свеженькая, сделанная неделю назад. И все будет здорово. Но только Черный ведь не сможет забыть ни эту площадь, ни этот оскверненный памятник, ни этих подонков, ни эту кровь на каменных плитах, ни эту трещину в черепе… Он будет помнить. И будет пить весь праздник. И когда-нибудь он обязательно расскажет обо всем новому Женьке. Когда-нибудь. А сейчас думать об этом было страшно. Страшнее всего.
5 марта 115 года ВК. 11.00 по Гринвичу
На набережной возле порта гремела музыка. Целые толпы веселящихся жителей изо всех ворот стекались сюда. Первым делом по традиции подходили к морю и бросали в воду оружие. А потом окунались с головой в прекрасный Праздник возвращения солнца. И праздник кружил людям голову. И головы в нем теряли. Повсюду рвались ракеты, шутихи, петарды. Искрились бенгальские огни. Конфетти летело дождем, и огромные белые снежинки парили в морозном воздухе. А снег под ногами был утоптан до твердости и блеска выложенного мрамором проспекта. На нескольких только что собранных сценах выступали циркачи, музыканты, танцовщицы. Мелькали в толпе расторопные, но чопорные официанты во фраках с подносами, полными напитков и кушаний. По серым волнам сплошь в огнях скользили быстроходные глиссеры. Чертили в небе узоры яркие светящиеся авиетки.
— Здорово! — сказал Женька.
— Еще бы! — ответила Ли.
— Слушай, я вот только никак не пойму, чему они все так радуются, Ли? Ну, сделали искусственный оранжит. Ну, старик Игнатий преставился. А в целом-то все по-старому. Верно?
— Дурачок, — ответила Ли в своей излюбленной манере, — тебе этого не понять. Они же день встречают, Новый День! Пойдем-ка к Нурвику. Там должны быть ваши.
И тогда они вышли к пирсу, шум и сверкание праздника остались в стороне, за высоким торосом, а здесь лишь шелестели ленивые волны, перекатывая льдистое крошево, да светила слабыми, рыжими и уже ненужными огнями старенькая лоханка Билла Нурвика. На пирсе в форменной куртке экспедиции стоял Черный и рядом с ним Катя, похожая в своей шубке на белого медвежонка.
— Идите сюда! — закричал Рюша. — У нас есть, что выпить.
И Женька поднял Крошку Ли на руки, а ее уже много лет никто не носил на руках, и теперь она смеялась, счастливая, а Женька тоже смеялся и легко бежал по рыхлому снегу к пирсу.
На палубе «ледового башмака» Эдик откупоривал шампанское. Черный, Катрин, Нурвик, даже Шейла – все держали в руках бокалы.
— За наступление дня! — провозгласил Черный.
Из-за тороса появился Конрад со всею шумной разноязыкой компанией ученых и журналистов. Крошка Ли принялась показывать и объяснять Женьке, кто есть кто на этом невиданном симпозиуме, и они уже разобрались почти со всеми, когда Черный вдруг крикнул:
— Смотрите!
Сверху, от стен города по заснеженному склону, перепрыгивая со льдины на льдину, сбегали Брусиловы. Все четверо были в пляжных костюмах, смуглые, стройные, волшебно красивые на фоне сверкающего золотом снега. И с ними была Светка.
Веселая, радостная, обманувшая смерть Светка Зайцева в одних блестящих трусиках на кнопках.
— Айда купаться, ребята! — закричал Брусилов, и, дружно высоко подпрыгнув, они все пятеро с хохотом и визгами побежали вдоль пирса к воде.
И тогда над белой безбрежностью океана показалось солнце – огромный оранжевый шар с южного края небес, и снег заискрился, и льдины заиграли всеми цветами радуги, и день настал.
Москва – Владимирская губерния – Сочи – Дубулты, 1983 – 1987
