Дмитрий Старицкий - Вверх по течению (СИ)
Говоря это, я сам ощущал себя рецким горцем. К большому своему удивлению.
* * *Темной безлунной ночью, которая не сулила никаких бед обеим армиям, горские штурмовики легко пересекли ползком нейтральную полосу, на которой не было никакой проволоки. И тихо ввалились в траншею, одновременно перерезая глотки заранее высмотренным часовым. И растеклись по ходам сообщений творить кровавую тризну.
Лица горцев светились неподдельным счастьем. Некоторые слизывали кровь с клинков. Даже мазали ей свои щеки, также с клинка. Весь налет цивилизованности слетел с людей, как его и не было. Они сейчас не жили, они творили древний обряд, о котором столетиями будут петь песни в высоких горах. Потому как никто в роте не мог припомнить, чтобы кровавая тризна проводилась на поле боя, по крайней мере, при жизни их отцов и дедов.
Минут восемь по царским позициям носилась тихая смерть, пока кто-то не поднял тревогу. Тогда в блиндажи полетели гранаты. Сразу по две штуки. Одну ловкий человек и обратно выпихнуть может, а вот две разом вряд ли кто сподобиться. Я на этом настоял перед боем. Мы сюда не умирать пришли а отомстить.
– Ракету. Красную, – сказал я денщику, который не отходил от меня ни на шаг, таская тяжелую ракетницу.
Не успела ракета, рассыпая искры, упасть на землю как по второй траншее врагов загрохотала вся наличная артиллерия корпуса. Как только успели выкатиться на позиции и корректировщиков выслать с телефонами?
А мы в траншее раздались в стороны, вырезая уже фланги и освобождая место для атаки линейной пехоты, которой оставили от врага только окровавленные трупы.
Так мое прозвище, данное мне злобствующими интендантами, получило совсем другое звучание. «Кровавый Кобчик». Мною враги стали друг друга пугать.
Вышел я из этого боя без царапины, но весь в крови. В чужой крови.
Горцы смотрели на меня с восторгом.
Огемцы – с опаской.
* * *36
В штабе корпуса наутро мне устроили просто овацию. Еще бы…
Фронт мы проломили.
Группировку полковника Куявски рассекли уже к рассвету.
С рецкими бригадами соединились, как в Калаче при окружении Паулюса.
Куявски с остатками своего войска ушел на лодках и наспех сколоченых плотах на правый берег Ныси налегке, бросив артиллерию, боеприпасы, обозы и пулеметы.
Отогнанная от берега царская драгунская дивизия сдалась со всем своим прекрасным конным парком. Великолепные лошади. Чистокровные.
Щеттинпорт лежал перед нами как на блюдечке. Осталось только до него дойти.
И хотя основную тяжесть наступления вынесли на себе шедшие за нами огемские войска, на моих горцев все смотрели как на героев, безбашенных таких отморозков. Берсерков. Все же первую траншею мы практически ножами вырезали, как в древности.
По тому как меня носили на руках (в буквальном смысле этого слова) соединившиеся с нами рецкие горно – стрелковые бригады, я понял, что стал Сорокиным и меня если не уберут с фронта в ближайшее время, то грохнут как того же Сорокина Троцкий. Потому как даже рецкие генералы, командовавшие бригадами горных стрелков, общались со мной с пиететом. И это шло у них от сердца. От восхищения нашим подвигом достойным былинных героев славной рецкой древности. От того что мы заставили говорить о рецких горцах весь мир.
А вот у огемцев проскальзывали в общении нотки какого-то опасения. Видно примерили нашу ночную атаку на себя… и ужаснулись.
По случайности на нашем участке фронта именно в это время гуляли корреспонденты газет нейтральных стран. То, что осталось в траншее царцев от нашей атаки они видели сами и даже все засняли на фотопластинки. «Кровавый Кобчик» стал в мировой войне знаковой фигурой. Не удивлюсь, если союзники меня объявят меня военным преступником.
С них станется…
На следующий день после победы на всех порах примчался литерный поезд с императором и королем. Они сами обошли поле боя и остались под сильным впечатлением.
Вся рота удостоилась «Солдатского креста». Награждал «на костях» сам император. Под вспышки магния.
Вальд стал имперским рыцарем и майором.
А мне досталась только слава.
И косые взгляды монархов.
Бисер как-то обмолвился, что мне пора в отпуск на родину.
– Заездили мы тебя в последнее время, Савва, – обронил король. – Ты уж извини. Зато победа!
Войска пошли дальше на север сопровождаемые бронепоездом «Аспид».
Рецкая штурмовая рота и охрана моего эшелона остались на станции прикрывать штаб корпуса до тех пор, пока не будет захвачена новая станция с телеграфом. Таким образом, они освободили фельджандармов второму квартирмейстеру, который быстро нашел им работу в поле. Штурмовики несли караулы и отправляли в тыл эшелоны с пленными. Пленные при виде рецкого конвоя вели себя как паиньки. Репутация отморозков работала на подконвойных с дикой силой. За все время ни одного побега, ни одной попытки бунта, даже простого неповиновения не было.
Что удивительно было лично для меня – никто из горцев на судьбу не жаловался. В смысле что таких героев… и в караул, пленных охранять. Все воспринимали эту службу как заслуженный отдых от боев. Два почетных награждения за неполный месяц несколько притушили жажду подвигов.
Через неделю я получил приказ, согласно которому рецкая штурмовая рота майора Вальда выводится из состава Броневого дивизиона и самого первого армейского корпуса и прикрепляется к выездному комиссару ЧК барону Бадонверту в качестве подразделения обеспечения. Обеспечения чего? Не сказано.
Пришла почта из Втуца. Маркграф сердечно благодарил в моем лице всех рецких егерей за кровавую тризну по его сыну. В честь этого события он приказал выбить памятную медаль. Сама рота причислена к рецкой гвардии в тех же наименованиях чинов, что егеря носят, то есть с повышением всех на два ранга. Теперь ее наименование Лейб – гвардии отдельная Рецкая штурмовая горно – егерская рота.
Егеря, которые служили в моей физической защите при ЧК, почувствовали себя обойденными и приуныли.
Майор Вальд, то есть уже гвардии майор Вальд, что равнялось армейскому полковнику, подсказал выход из такой ситуации. Всех участников кровавой тризны занести в список роты для утверждения его во Втуце. А он, уже своим приказом возвращает их мне, но уже в качестве прикомандированных к ЧК. Конкретно к охране комиссара Кобчика.
– Хитрый ты, – констатировал я, качая головой.
– А то? – ухмыльнулся Вальд, – Неделю назад я был всего лишь армейским капитаном. Если кто сомневался в сегодняшнем указе Ремидия, то я нисколечко.
– Тогда гадай, что теперь будет дальше? – подколол его я.
– Уберут нас отсюда. Домой отправят.
– С чего взял?
– Да взгляды от штабных ловлю нехорошие. Нет, повод найдут благородный, Знамя к примеру получать из рук маркграфа… У меня же теперь отдельная часть.
– И как быстро вас отсюда уберут?
– Приличия соблюдут. Но не более того. Лишнего дня держать нас тут не будут, – ванговал Вальд на всю катушку. – Боятся они нас. Особенно тебя.
От себя я придумал для гвардейских егерей особый знак отличия. Шеврон углом вниз на левый рукав из ленты георгиевских цветов «огня и пороха». Такие ленты быстро нам выткали в маленькой галунной мастерской на Узловой станции. Все же безработица там еще большая. Все заработки крутятся пока вокруг железной дороги и поставок продовольствия в армию. Так что вышло даже недорого для моего кармана.
Пока егеря сортировали пленных, я по привычке занимался проверкой тылового снабжения, но пока все было в относительном порядке, насколько порядок вообще возможен в бардаке прифронтовой полосы. Скажу, что за этот месяц стал немного разбираться в запутанной кухне интендантства. Это был плюс. Нужные знания. Пригодятся по жизни.
Свободное время, которого оказалось неожиданно много, я посвятил разбору бумаг, скопившихся в сейфе почтового вагона. Еще человек Моласа через два дня на третий привозил свою папку с тем, что накопали на тыловиков адепты Ночной гильдии. А нарыли они много. Самое главное – их связи при реализации ворованного имущества. И не только на Узловой, но и в Будвице. Никто из интендантов от Ночной гильдии подлянки не ждал, а потому были излишне откровенны, даже бравировали своими связями «в верхах». А я все это брал на карандаш. Даже непроверенные слухи.
Отправил телеграмму принцу о том, что документы по «Сенокосу» готовы, но в ответ прибыл за ними фельдъегерь в сопровождении пятерки дворцовых гренадер. Принял у меня папки по описи, завернул каждую в крафт – бумагу и запечатал рядом с моей печатью еще и своей. Нисколько не задержался и в тот же день отбыл обратно. Никаких письменных распоряжений он мне не доставил, а на словах передал от кронпринца, чтобы я оставался на месте и «ждал дальнейших распоряжений».
