Красная тетрадь - Беляева Дария Андреевна

Боря посмотрел на меня, выражение его лица было надменным, скучающим, в общем и целом обычным. В руках он вертел Володин кожаный ремень, которым тот всегда очень гордился.

– Думаешь, я ненормальный? – спросил он, хотя я ничего такого в виду и не имел.

– Нет, – сказал я осторожно.

– Я в порядке, – сказал мне Боря и вправду спокойным голосом – до странности спокойным. Я посмотрел на его руки, увидел, что он стягивает из ремня петлю, но сообразил зачем, только когда Боря накинул ремень мне на шею.

Он рванул ремень так, что я упал на четвереньки, и заставил меня следовать за ним. Я видел только легкие Борины шаги, одну ногу за вторую, как в танце, и блеск его ботинок.

– Видишь! – сказал он. – Такой же, как всегда!

У меня потемнело в глазах, не столько от нехватки воздуха, сколько от боли, мне казалось, у меня сейчас голова оторвется.

– Боря! – крикнул Андрюша. – Не надо!

– Я такой же, – повторил Боря с нажимом. Он снова дернул ремень, протащил меня так, что я совсем рухнул на пол и разбил нос.

Сила, с которой он это делал, показалась мне уже нечеловеческой. Борин ботинок оказался у меня перед носом, носком ботинка он размазал кровь.

Я не хотел сопротивляться, мне казалось, что человек, который переживает такую утрату, имеет право делать все что угодно (хотя это чувство глупое и неоправданное).

Я лежал на полу и думал, что Андрюша плохо вымел песок, принесенный с пляжа. Но мы ведь уже давно не ходили на море.

А Боря вдруг сказал впервые в жизни:

– Прости меня.

Я посмотрел на него, и Боря повторил:

– Прости меня.

Глаза его совсем округлились, он кусал губы.

Я прохрипел что-то невнятное (не помню, что мне хотелось сказать).

– А, – сказал Боря. – Да.

Он отпустил ремень. Я так и лежал на полу – страшно болела шея.

Боря сел рядом со мной и сказал:

– Я не хотел!

Но ты хотел, подумал я.

И Боря, будто прочитав мои мысли, поправился:

– То есть хотел, но…

Он не договорил, снова резко вскочил на ноги, переступил через меня.

– Ты прав! – сказал он мне уже у двери. – «Пиздец» просто, как ты прав.

Так что Володины вещи мы собрали сами.

Теперь стоит вот большой чемодан с вещами, которые ему не нужны.

А мне все кажется, что он за ними вернется, ведь многое из этого Володя любил.

Запись 129: Андрюшины размышления

До чего же хрупкая вещь – жизнь. Арлен должен это знать, как и каждый. Мы почему-то все время думаем, что быть мертвым как-то чрезвычайно сложно, и страшно боимся, когда это оказывается не совсем так.

Был человек живой, стал человек мертвый. Это происходит очень-очень быстро.

Что касается тела, то я думаю так: представь, что из коробки высыпали все-все-все вещи.

Коробка осталась коробкой. Но теперь она пустая.

В коробке были: белые кроссовки, маленький брат, первая любовь, умные книжки, занятия спортом, забавные шутки, дружелюбный характер, брелок с белым самолетом, пьющий папа, холодная мама, любовь к сладкому, аллергия на клубнику, хороший голос, здоровые привычки.

Теперь в коробке пусто.

Запись 130: Поджог

Я почему-то думал, что самые кризисные моменты уже позади, но не знаю, почему я так думал.

В любом случае, когда сегодня мы с Андрюшей вернулись в палату после процедур (Борю от них освободили), то застали вокруг полный разгром.

На полу валялись осколки зеркала, обрывки каких-то вещей, в комнате было сильно накурено. Он даже крокодильчика нашего распотрошил, того самого, которого мы выиграли в тире на набережной давным-давно.

– Боря?

Он стоял у своей кровати, в зубах у Бори дымилась сигарета, в руке он держал бутылку водки и поливал ею простыни.

– Ты что делаешь?!

– А ты как думаешь? – спросил он на удивление спокойно.

Я спросил:

– Боря, где ты это взял?

– У отца, – ответил Боря. – Я, конечно, очень повзрослел после смерти брата, но алкашку мне все еще не продают.

Ужасно циничная шутка, подумал я, но ничего не сказал.

Я сделал пару шагов к нему, под ботинками захрустели осколки. Все, что можно было сломать, Боря сломал. Все-все-все вещи, даже зубную щетку разломил пополам и вылил шампунь, из-за которого весь пол стал скользким и липким.

Мне стало очень страшно от творящегося бардака. Беспорядок и грязь очень меня пугают.

Я сказал:

– Боря, а зачем ты так сделал? Это же твои вещи. Как ты без своих вещей?

Он сказал:

– Как-нибудь. Или никак.

Я засунул руку в карман, нащупал холодный браслет. Эдуард Андреевич дал его мне (он мне очень доверяет) как раз на такой случай. Сказал, что он уже запрограммирован, и нужно только защелкнуть его на Боре, если вдруг тот будет вести себя неадекватно.

Я об этом в своей тетради не писал, потому что я боялся, что прочитает Боря. А браслет всегда носил с собой.

Я сказал:

– Боря, тебе сейчас очень больно, но глупости делать не надо, ладно?

– Какие глупости?

– Поджог.

Я обернулся к Андрюше, но тот и без моей команды взял коробку с Николаем Убийцей, которого надо было защитить в первую очередь.

Боря сказал:

– Какой поджог?

– Ты облил кровать водкой.

– Просто хотел, чтобы пахла, как дома.

Я сказал:

– Боря, пожалуйста, сейчас тебе нужно успокоиться.

Бутылка водки опустела, Боря швырнул ее в стену, и она с отчаянным и хлестким звуком разлетелась на осколки.

– А! – сказал Боря. – Вот еще.

Он схватил с моей тумбочки гвоздичный одеколон и принялся лить на кровать и его. К запаху водки, сигарет и шампуня добавился едкий запах гвоздики. Андрюша закашлялся.

Я сказал:

– Но зачем, Боря? Это правда ни для чего не нужно. Теперь нам придется переехать из этой палаты.

– И ладно! – сказал он. – И пусть!

А потом он запрокинул голову и закричал:

– Ненавижу все живое! Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу все живое!

И я сказал:

– Но, Боря, это ведь все неживые вещи. Твоя фраза совершенно бессмысленна.

Не знаю, зачем я такое сказал. Наверное, не стоило.

Боря щелчком отправил недокуренную сигарету на балкон, обернулся ко мне, засмеялся, а потом резко выбросил вперед руку, и я увидел острые костяные когти. Я отскочил назад, и когти мазнули в сантиметре от моего живота, а потом исчезли с такой быстротой, какую я никак не мог осмыслить.

Боря сказал:

– Я совершенен.

Он сказал:

– Я, «блядь», совершенен.

И тут же он добавил:

– А ты думаешь, Максю из-за меня убьют? Тупой Макся, «проебал» детей. Но виноват-то я. Только вот я – товар. И мой брат – товар. Межгалактическая редкость. Вкуснятина. А Макся – просто Макся.

Я снова обернулся. Андрюши и Николая Убийцы уже не было, я слышал голоса девочек, они побежали, по-видимому, за Эдуардом Андреевичем (Максим Сергеевич больше не имел права за нами присматривать, а смену обещали прислать в конце недели).

Я думал: сейчас он все тут подожжет, вдруг его сочтут опасным, а ведь с ним все уже случилось. Он и вправду совершенен. Вдруг Боря не справится?

Я думал, что пожар, поджог, сделают его положение еще хуже. Это будет непоправимо. Бардак и поломки – все не так уж страшно, если вдуматься.

А поджог – настоящее антисоциальное поведение.

Поэтому, когда Боря достал спички, я вынужден был на него кинуться.

Боря куда более ловкий, чем я, а еще эта новая сила – я был совершенно уверен, что не справлюсь, но мне удалось сбить его с ног.

– «Сука»!

– Не ухудшай свое положение! – сказал я. Однако, это плохая идея – говорить длинные предложения во время драки.

Все было усеяно осколками: зеркало, чашка, люстра, лампочка, бутылка. Следовало действовать очень аккуратно.

Может, Боря израсходовал всю свою силу на эти жуткие когти, может, не умел еще управлять собой в полной мере, но больше ничего сверхчеловеческого он не делал.