Евгения Белякова - Трава на бетоне
Хозяин, мальчик. Кто твой хозяин?
Арин бессильно опустил голову, не заботясь о том, что его шею крепко удерживает широкий ремень, вывернулся неловко, стоя на коленях, обхватил руками ногу Ская, прижался губами к ткани его джинс.
Скай перевел дыхание. Вот оно как.
Что мы делаем для хозяина?
Сразу же, не медля, не остерегаясь более нажима петли на своей шее, Арин подтянулся выше, зубами аккуратно потянул молнию на штанах Ская, поднял голову, глядя вопросительно темными внимательными глазами.
Можно, — произнес Скай, пораженный увиденным, поняв смысл немого вопроса, — можно.
Осторожно стянув жесткую ткань с его бедер, Арин, закрыв глаза, коснулся еле ощутимо губами тугой влажной головки члена, помедлил, чуть наклонил голову, провел кончиком языка по чуткой впадинке под ней, еле дыша, тепло и нежно тронул тонкую уздечку. Потом, вздохнув, разомкнул губы и обхватил ими член, скользнув вниз, до самого основания, вызвав упоительное ощущение обволакивающей мучительно-сладкой влажности.
Скай вздрогнул, согнулся, перевел дыхание, оперся руками о спину Арина, чувствуя как прижимается головка его члена к небу подростка, как ласково посасывает он тугую кожу головки.
Черт, все, это предел. Предел. Твою мать… Что теперь делать-то?
Скай собрался с силами, оттолкнул Арина, успев заметить, как блеснула на его губах узкая ниточка смазки:
Все с тобой ясно, парень. Хватит… Да что с тобой сделали-то…
Арин, словно не слыша его, кинулся обратно, прижался щекой к его обнаженному бедру, забормотал севшим голосом:
Не надо уходить. Не бросай меня. Я все сделаю. Все сделаю для хозяина. Я сделал плохо? Накажи меня, пожалуйста. Я люблю, когда ты меня наказываешь. Я все люблю, что хозяин делает.
Хватит! — повысил голос Скай, — Очнись, пацан! Слышишь меня? Очнись!
Можно попросить? Отдай меня кому-нибудь и посмотри, как меня накажут, я что-то сделал не так, мне больно, меня нужно наказать, — глядя умоляющими, полными слез глазами, повторял Арин.
Скай не выдержал, перешагнул через него, дотянулся до полки, вытащил полную бутылку виски, резким движением открутил пробку, вернулся, перевернул дрожащее, исчерченное кровавыми полосками тело, сжав зубы, дернул опять за ремень, заставив Арина, задохнувшись, приоткрыть рот, и перевернул бутылку, держа крепко его руки, приподняв рукой его голову, следя, чтобы он не захлебнулся.
Обжигающая жидкость полилась по побледневшему лицу, размыла свежую кровь, потекла из уголков его губ, залила растрепанные яркие пряди волос.
Он не сопротивлялся, с трудом сглатывая спиртное, давясь, дыша через раз, прерывисто, но, в конце концов, расслабился, прикрыл глаза.
Скай подождал еще несколько минут, осторожно расстегнул замок на ремне, освободил его шею, посмотрел на свою окровавленную ладонь, поднялся, осмотрелся, ища глазами какой-нибудь стакан, не нашел, и плюнув на формальности, не дыша, допил остатки виски из горлышка.
Подошел к столу, дрожащими руками вытащил из пачки сигарету, закурил, пытаясь успокоиться.
В квартире теперь было совершенно темно, мутные сумерки пролезли всюду и укрыли все кругом мерзким, мглистым покрывалом.
Скай долго стоял у стола, выкуривая сигарету одну за одной, потом обернулся, посмотрел на неподвижную, слабо белеющую во тьме, фигуру, лежащую на полу.
Подошел ближе, подвел руки под теплое окровавленное тело, приподнял, выругавшись про себя, когда прижалась к его плечу лохматая голова, развернулся и осторожно положил его на кровать, а сам, прихватив еще бутылку виски и пачку сигарет, вышел на балкон и остался там, глядя на спящий город, плавающий в сине-зеленых мутных огнях реклам.
Часть 4
Ближе к утру, когда уже начал вновь расползаться удушливым дымным облаком рассеявшийся было ночью смог, скрывший грязным волокнистым брюхом гудящую пропасть под окнами небоскреба, Скай докурил последнюю сигарету.
За проведенные на балконе часы он замерз, заледенела и потеряла чувствительность гладкая кожа, но внутри успокаивающе млело тепло от выпитого виски. Голова отяжелела и, казалось, в венах сейчас плавал только никотин, крепко настоянный на спирту. Но Скаю было не впервой проводить так ночи — он и раньше часто отодвигал пластиковые прозрачные двери, оставляя их открытыми нараспашку, а сам подолгу стоял, пытаясь найти в жирном комковатом небе с червивыми трещинами купола звезду. Как-то, очень давно, наверное, в прошлой жизни — в той, где еще была жива Дея, он однажды увидел звезду: на мгновение разошлись тугие серые пластины смога, и прохладной искоркой, свежей, лимонно-спелой, показалась она ему, тогда еще ребенку.
Скай уже забыл, когда это было, и не помнил толком, как ему удалось ее рассмотреть, но теперь часто смотрел на небо — по привычке.
Или когда было не очень хорошее настроение. В эту ночь настроение было отвратительное. Все, все, начиная с того, что ерзали в голове навязчивые мысли о неудовлетворенном желании — тогда Скай оборачивался и смотрел через плечо на закрытое яркими сиреневыми прядями волос лицо спящего Арина, заканчивая тем, что ворочался в груди липкий ледяной ком злобы. Нельзя сказать, что я мало видел грязи в своей жизни. Слабые нервы и излишняя чувствительность губительны для моей профессии, я видел и пятилетних девочек, вагонами отправляемых в вечные конвейеры грязных борделей, где ни одна из них не имела шансов прожить больше года, я видел и так называемых "шлюх в коробке": людей с ампутированными под корень конечностями — человеческие обрубки, пакуемые в яркие праздничные обертки — любимые игрушки извращенцев. Я много чего видел, но, смотря на это, я всегда знал, что все они обречены собой же — своей покорностью, пораженные "стокгольмским синдромом", рассыпающиеся в словах благодарности перед теми, кто уродовал их тела. Я знал и подсознательно лишал их человеческой сути, что давало мне возможность оставаться спокойным.
А здесь что-то другое, непонятная для меня ситуация, вызвавшая этот отвратительный резонанс в душе. Неизвестно, какой путь пришлось пройти этому парню для того, чтобы от полуразумной твари придти к тому, кем он является сейчас — дерзкому, запутавшемуся, но не сломленному бродяге. Как напоминание о его прошлом, он весь затянут ремнями, под которыми прячет звезды шрамов.
Звезды… Он привычен к боли, это видно. С чувственным наслаждением, осознанными плавными движениями тела встречал он мои прикосновения, не особо заботясь о том, что посинели от удушья губы и струятся по коже алые ручейки крови.
Если бы я не произнес это роковое для него слово "хозяин", вкупе с ощущением ошейника заставившее сработать годами вбиваемые в него рефлексы, я бы мог решить, что он никогда не был питомцем. И тогда бы я расстегнул этот чертов ремень, перестал бы думать только о том, как заставить его сломаться… И мог бы уже, плюнув на то, что это всего лишь ситуация, продиктованная обстоятельствами, стянуть с него кожаные штаны, лечь грудью на его спину, положить голову на его затылок, закрыть глаза и, отдавшись во власть желания, поставив свои руки поверх его плеч, протолкнуться внутрь него, стараясь не видеть, как вздрагивают от моих движений, разметавшись по шее, сиреневые, небрежно обрезанные пряди волос. И услышать его стон… Нет, ну с ума сойти.
Скай отбросил окурок, опустил глаза, посмотрел на приподнявшуюся ткань джинсов.
Как-то я раньше не задумывался о сексе с парнем. Не исключал таких вариантов, конечно, но не подходил к этому вопросу вплотную. В нашем сумасшедшем мире в плане секса пол давно не имеет особого значения, но мне всегда хватало женщин.
Хотя… Хотя, если задуматься, хватало ли мне их? Я помню только необходимые однообразные движения, тихий смех, звон разбитых бокалов, влажный латекс под пальцами и пустоту. Пустоту, приходящую потом, когда вновь, оставшись один, выходишь на балкон и куришь, глядя в небо, по привычке ища глазами теплый лимонный огонек звезды.
И ни одну из них я никогда не оставлял у себя дома. Просто потому, что не знал, о чем с ними можно разговаривать дальше и как это — проснуться с кем-то рядом.
Арина пришлось оставить, потому что завтра я позвоню его хозяевам и сдам его, получив свои деньги. Поставлю еще одну галочку в списке завершенных дел. И в моем рекомендательном листе появится запись о том, что мне можно доверять суммы, равные стоимости кеторазамина. Соответственно, возрастет и оплата за мои услуги.
Неизвестно, с чем придется столкнуться потом, но важно ли это?
Пока я думаю, ищу, пока голова моя забита обработкой информации, поиском выходов, поиском зацепок, мне некогда думать о другом.
О ненужном. Например, о том, что лишь за сводящий с ума изгиб плеч, за тревожащий, четкий рисунок губ, за возбужденную дрожь в карих сверкающих глазах, Арин получит свой кеторазамин. И о том, что погаснет в этих глазах дерзкий вызов, сменившись безотчетным нечеловеческим обожанием. Обожанием, которое он отдаст этому чертову педофилу, который получил его в подарок на день рождения…
