Саймон Логан - i-o
Обычно изучение узора прерывает прибытие очередной заготовки: красного, влажного кома, из которого торчат несколько трубчатых выступов.
И тогда я, точно так же, как проделывал это уже тысячу восемьсот семьдесят шесть раз до этого, лезу в карман моего пластикового фартука, достаю оттуда маленькую полую трубку и приподнимаю на лежащей передо мной заготовке слой плоти, словно это какая-то странная луковица. Затем я засовываю трубку в образовавшуюся щель и отпускаю слой, который упруго возвращается на место.
Я не знаю, что случается с заготовкой на следующем этапе, не знаю и того, каким операциям она подвергается на предыдущих стадиях. С каждой стороны от меня возвышается металлическая переборка, так что мне не видно ничего, кроме глухой кирпичной стены по другую сторону конвейера и ржавого лестничного пролета у меня за спиной. Но я могу слышать других рабочих. Хотя их заглушают шипение пневматики и пронзительный скрип огромных смазанных маслом шестерней, приводящих в действие непостижимые для нас устройства, я все равно слышу их.
Они кричат.
Я смотрю на плывущую по конвейеру заготовку только что подвергнувшуюся модификации/ апгрейду/ обезличиванию. Она слегка задерживается перед тем, как нырнуть в отверстие с зазубренными краями, и я вижу, как она на мгновение вздрагивает.
Затем ее ухватывает какая-то ржавая клешня, высунувшаяся со стороны соседнего рабочего места, зазубренные пальцы плотно сжимают ее, так что на ленту из заготовки выдавливается какая-то жижа, а затем она исчезает вместе со своей добычей.
И вот снова ничто не отвлекает меня от рассматривания узора на ленте, и я равнодушно вглядываюсь в него.
Я слегка наклоняюсь вперед, чувствую какое-то дребезжание за глазными яблоками и как вскипает во мне кровь.
Я чувствую, как крохотные гидравлические насосы, пристроившиеся на моих висках, приходят в движение, неохотно, со скрипом, сдвигаются с места. Узор скользит у меня перед глазами, и я, как никогда прежде, уверен, что он распадается на отдельные символы.
Я прикасаюсь к ленте, провожу моими утомленными, покрытыми шрамами пальцами по его причудливым изгибам и гипнотическим завиткам и начинаю понимать их значение.
Пар внезапно вырывается из лотка слева от меня, и это застигает меня врасплох, хотя подача заготовок происходит с той же ритмической регулярностью, как и работа всех окружающих меня механизмов.
Я отдергиваю пальцы от ленты и протягиваю руку за следующей заготовкой, в то время как моя вторая рука уже извлекает очередную трубочку из покрытого пятнами и надорванного кармана на моем фартуке. Но из облака пара ничего не появляется.
Я пытаюсь нащупать заготовку, заранее предвкушая ее влажную теплоту, но когда облако пара развеивается, лента пуста.
Часы соскочили с ритма, на шестерне пробуксовал зубец.
Я снова протягиваю руку туда, где должна появиться заготовка, где она всегда появлялась раньше и всегда будет появляться, потому что я не умею делать ничего другого. Я умею делать только это.
Но опять не нахожу ничего, кроме пустоты.
Я утираю пот со лба и поворачиваюсь к металлической лестнице, которая ведет в мою комнату отдыха.
Детали машины, которые видны сквозь металлическое кружево стен, продолжают вращаться как ни в чем не бывало. То, что их движения всегда повторяются, внушает в меня уверенность, и я спрашиваю у них, моих повелителей, моих работодателей, что мне делать теперь.
Но они безмолвствуют.
Я поворачиваюсь обратно к конвейеру и обнаруживаю, что узор на нем уже не так хаотичен, как прежде.
Я снова тянусь к месту, где должна быть заготовка, но мои пальцы хватают горячий, липкий воздух.
В моей голове опять стучит все сильней и сильней. Клапаны сердито скребут мой череп.
Затем струя пара вновь вырывается из лотка точно в положенное время, и глухой удар возвещает о прибытии новой заготовки.
Не размышляя (потому что именно этому мы научены) я беру заготовку, извлекаю трубку из кармана, приподнимаю слой и помещаю туда трубку.
Затем на мгновение я замираю, изучая заготовку, но она ничем не отличается от тех, что я видел до нее, от тех, что я увижу после нее. И все же она совершенно другая.
Мгновение спустя я уже кладу заготовку обратно на ленту и наблюдаю, как механическая клешня появляется в проеме и хватает ее.
Ритм конвейера восстановлен.
Но даже сейчас я не могу забыть то, что заполняло пустоту на месте отсутствовавшей заготовки. Страх. Паника. Беспорядок. Надзиратели, мечущиеся как сумасшедшие, пытаясь умиротворить машину, восстановить ее сердечный ритм.
Но только какое-то время спустя я понял, что именно это и было написано на металле конвейерной ленты.
Мой сон, такой же ритмичный, как волнообразный гул фабрики, из которого состоял весь мой мир, был прерван посторонним звуком — посторонним, потому что источником его была не машина, не сталь и не страдание.
Я открыл глаза, не пошевельнув головой, и стал смотреть на детали машины, которые вращались и двигались на стенах фабрики, обеспечивая равномерность процесса производства. За скрежетом шестеренок я различил звук — тот самый звук, что разбудил меня. Мягкий, влажный — звук органического происхождения.
Я непроизвольно поджал губы и подумал о течи из лопнувших труб пневмосистемы. Я подумал об изложнице, с которой на бетонный пол, словно ядовитое молоко из материнской груди, капает зеленоватый конденсат. Я перебрал все простейшие объяснения существованию этого звука, не желая признавать очевидное — этот звук был для меня совершенно новым и незнакомым.
Звук повторился, громкий и влажный, и я понял, что он раздается из-под моей собственной кровати.
Схватившись за ржавый шест, который предохранял меня ночью от падения, я перегнулся через край и вгляделся в полоску темноты шириной в полфута. Там что-то поблескивало.
И снова я бросил взгляд на детали машины, пытаясь добиться от них ответа или объяснения.
Зубчатые шестерни вращались. Клапаны спускали пар. Вентили извергали газ и молочно-белые струи пара.
Они не могли дать мне ответа.
Неуверенно вздохнув, я запустил руку под кровать и извлек оттуда что-то маленькое, теплое и влажное. Ухватив покрепче, я поднял это что-то поближе к тусклым лучам света, которые сочились сквозь решетку заменявшую мне потолок. Это была заготовка, идентичная тем, что прибывали ко мне по конвейеру. Такая же, как все те, что я получал до того, такая же, как все те, что я буду получать вечно.
Такая же — и в то же время совсем другая.
Внутри этой выпуклой красной массы ощущалось какое-то отличие, которое, как и рисунок на ленте конвейера, намекало мне на существование иных возможностей, хотя я не смог бы объяснить, в чем именно они заключались.
На альтернативу.
Я посмотрел вверх, на решетки, заменявшие потолок, сквозь которые я часто мог наблюдать толстые, как колонны, ноги надзирателей, важно расхаживавших с планшетками на груди, но теперь там было темно и пусто. Это, впрочем, меня даже несколько успокоило.
Из заготовки высовывалась трубка — такая же, как те, что я прикреплял на своем рабочем месте, — но с крышечкой на конце и двумя крошечными поперечными перекладинами с каждой стороны. Я никогда прежде не видел ничего подобного.
Стоило мне закрыть глаза (может, я еще не вполне проснулся, а может быть, давали себя знать последствия закупорки сосуда), как я видел ползущую вдаль ленту конвейера, покрытую узором. Это была инфекция, и она стремительно распространялась.
Я повернул стоявшую передо мной заготовку, в то время как призрачный узор продолжал разворачиваться перед моим взором, и тут что-то произошло. Я изменил ход процесса, и хотя это (как и все, что происходило вокруг меня) было задумано не мной самим, я испытал некоторое удовлетворение, что обнаружил тайную связь между отдельными частями машины.
Я отполз по холодному полу в угол комнаты, где, как и везде на нашей фабрике, валялись куски металлического лома и детали различных механизмов, которые другие механизмы роняли в самых разных местах, словно ящерицы, отбрасывающие хвост, или живые существа, отторгающие больные ткани. Рабочие периодически сметали этот мусор в углы, откуда другие рабочие, которые занимались не самим производством, а обеспечением производства всем необходимым, время от времени скидывали их в гигантские мусорные баки. Но до ближайшего их визита в мою каморку еще оставалось три смены, а куча обломков в углу была уже довольно большой.
Кроме того, в последнее время беспорядок на фабрике был гораздо заметнее, чем обычно.
Я порылся в куче и извлек оттуда фрагмент маленькой шестеренки — полукруг, усеянный рядом маленьких острых зубчиков. Я удивился новизне своих переживаний.
В моей голове происходили вещи, которые явно не должны были происходить там, и я чувствовал, что не в моих силах остановить их. Очевидно, таково желание машин, решил я, потому что никаким другим способом мне не удавалось объяснить теплую волну, разлившуюся по моему затылку и задней части шеи.
