Стивен Полански - Отчет Брэдбери
— Выбирать вам. Просто знайте: если решите остаться, нам придется забрать клона.
— Я тоже не уеду, — сказал Алан.
Меня тронуло заявление Алана, хотя я понимал, что им движет скорее беспокойство за Анну и ее проблемы (если бы он сумел отказаться, ей бы не пришлось делать выбор), чем желание остаться со мной.
— Я не уеду, — повторил Алан.
— Все в порядке, Алан, — сказала Анна. — Не надо волноваться. Мы что-нибудь придумаем.
Алан встал, приблизился к Высокому и остановился прямо перед ним:
— Я не поеду.
— Алан, — велела Анна. — Вернись. Сядь сюда.
— Я тебя не боюсь, — сказал Алан.
Его голова доставала Высокому до груди, и рядом с ним он выглядел маленьким и бессильным.
— Тебе и не надо бояться, сынок.
— Я тебе не сынок, — заявил Алан. — Я ничей не сынок. Я не боюсь.
— Тогда сними эти чертовы очки, — велел Высокий. — Дай мне взглянуть тебе в глаза.
Алан снял очки и смело посмотрел на Высокого:
— Ты видишь мои глаза?
— Вижу.
— Я не боюсь.
Высокий пристально разглядывал его.
— Я вижу.
— Мне все равно, умру я или нет, — сказал Алан. — Ты это знал?
— Нет, — ответил Высокий.
— Тебе все равно, умрешь ты или нет?
— Нет, не все равно, — сказал Высокий.
— Значит, ты должен меня бояться.
— Может быть.
— Я знаю, чего ты от меня хочешь, — заявил Алан. — Я знаю, чего ты хочешь. Я этого не сделаю. Я не сделаю этого для тебя.
— Не сделаешь?
— Нет, — сказал Алан. — Я этого не сделаю.
— Сделаешь, — ответил Высокий. — Поверь мне. Ты это сделаешь.
— Я тебе не верю.
Высокий положил руку на плечо Алана. В этом жесте не было ничего грубого или угрожающего. Алан вывернулся из-под его руки.
— Молодец, сынок, — сказал Высокий. — Хорошо сказано. Хорошо сделано. — Он повернулся к Анне. — Отдаю вам должное. Вы отлично потрудились. — Он посмотрел на меня. — Вы оба.
Вечером, когда Алан лег спать, я сказал Анне, что горжусь им. Я видел, что Анна взбудоражена. Она оставила включенной духовку, пролила молоко, не закрыла дверцу холодильника, забыла спустить воду в туалете. Все это было на нее совершенно не похоже. Она рявкнула на Алана из-за какой-то мелочи (не помню, из-за чего) и впервые за все время отправила его в комнату. Я хотел сказать что-нибудь позитивное о том, что произошло.
— Ты им гордишься?
Мы лежали в постелях, выключив свет.
— Да. Горжусь.
— Кому нужна твоя гордость? Что она может изменить? Если я потеряю тебя, Рэй…
— Так или иначе, это произойдет.
— …Мне придется потерять всех и все, что я любила. — Она тряхнула головой, словно отгоняя дурные мысли. — Тебе этого не нужно знать.
— Послушай, Анна. Нет никакой пользы, никакой особой добродетели в том, чтобы оставаться со мной. Алан — вот кто в тебе нуждается.
Я тоже в ней нуждался и нуждаюсь, хотя она может дать мне намного меньше, и мои нужды, какими бы они ни были, вскоре исчезнут. Я ей так и сказал.
— Я тебе нужна, — проговорила она.
Я не настолько бесчувственный, чтобы не понять, что она хотела сказать.
— Нужна.
Я был рад, что не вижу ее лица.
Она заявила, что не может сказать, как поступит, но мы оба знали — когда настанет время, она уйдет.
На следующий день снова было жарко. На улице все раскалилось, но находиться в квартире было не намного легче. Нас вконец измотала эта необычная для Калгари, неумолимая жара.
Впрочем, это не совсем так. Я как будто не замечал жары. То, что сказал Высокий, не меняло моих перспектив. Вполне вероятно, что я умру до конца сентября, и Анна, лишенная необходимости выбирать, поедет с Аланом в Британскую Колумбию, куда их собирались отправить. Было трудно понять, как себя чувствует Алан. Он говорил еще реже, изъяснялся короткими предложениями. Целыми днями молча лежал, растянувшись на спине на кровати Анны. Я никогда не знал, смотрит ли он на меня, наблюдает ли за тем, как я работаю (предлогом его присутствия было то, что он якобы помогает мне с отчетом.) Теперь он всегда носил зеркальные темные очки. Он выходил в них к завтраку и не снимал (если вообще снимал) до тех пор, пока не возвращался вечером к себе в комнату. Анну же вконец измотали, иссушили (насколько я ее знаю) попытки найти решение проблемы, которая, впрочем, вскоре решилась самостоятельно.
Ближе к вечеру — к тому времени кондиционер совсем отказал — Анна вошла в мою комнату (это была и ее комната) и сказала, что ей надо нас, Алана и меня, кое о чем попросить.
— Он не спит? — спросила она.
— Не знаю, — ответил я.
— Алан, — позвала она. — Ты не спишь?
— Нет, — ответил он.
— Ты не мог бы сесть? — попросила она.
— Зачем? — осведомился он.
— Я хочу кое о чем попросить тебя и Рэя.
Алан сел.
— Мне бы хотелось, чтобы ты снял очки, — сказала она.
— Мне бы этого не хотелось, — возразил он.
— Все же ты можешь это сделать? Пожалуйста.
— Я этого не сделаю, — ответил он.
В его голосе не было ни неповиновения, ни воинственности.
— Ладно, оставь их, — разрешила она, — но послушай. Я не могла уснуть прошлой ночью. Из-за жары.
— И из-за моего храпа, — добавил я.
— Ты всегда храпишь, — сказала она. — Но прошлой ночью ты превзошел самого себя.
— Должно быть, из-за лекарств.
— Я храплю? — спросил Алан.
— Нет, — ответила она.
— Почему я не храплю?
— Потому что ты молодой, здоровый и красивый, — сказал я.
— Это правда? — уточнил он у Анны.
— Правда то, что ты молодой, здоровый и красивый, — ответила она. — Может быть, правда и то, что ты не храпишь именно поэтому. Теперь послушайте. Мальчики, сегодня ночью я хочу поспать одна. Я буду спать в твоей комнате, Алан. Ты можешь спать здесь, на моей кровати. Не возражаешь? Только одну ночь, может быть, две.
— Я не возражаю, — ответил Алан, что меня удивило.
Анна легла спать рано. Алан остался в гостиной один. Было начало двенадцатого, когда он вошел. Я спал уже час. Алан включил верхний свет. Лампа в открытом абажуре ослепительно вспыхнула, заставив зажмуриться. Я спал на спине, в обычной позе, в какой я засыпаю, и свет меня разбудил.
— Выключи свет, — попросил я.
— Я не выключу свет, — сказал он.
— Почему не выключишь?
— Не хочу, — ответил он. — Я хочу поговорить.
— Мы можем говорить в темноте, — предложил я.
— Я не буду говорить в темноте, — сказал он. Похоже, он больше не хотел быть любезным или милым, другими словами, он стал придерживаться прежней линии поведения. — Я не хочу спать. Я не хочу спать в этой кровати.
— Почему?
— Потому что ты храпишь, — сказал он.
— Где ты будешь спать?
— Я буду спать на диване.
На нем была зеленая футболка, а вместо шорт, которые он обычно носил в квартире, темно-зеленые плавки. (Он так и не раздевался передо мной.) Анна купила ему плавки, рассчитывая найти место, где он сможет купаться. Мы предполагали, что Алан никогда не плавал и не умел плавать. Проблемой была его татуировка. Анна надеялась найти, как она говорила, источник, куда она могла бы возить его после наступления темноты, чтобы он мог поплескаться, понежиться в воде, немного остыть. Алан не проявлял никакого интереса к купанию, но ему нравилось носить плавки. Они были свободными, мешковатыми, и под них не требовалось надевать нижнее белье.
Алан был в темных очках и бейсболке «Джетс». Он явно не интересовался модой и не разбирался в ней. Впрочем, то же самое можно было сказать и обо мне. Он сел на кровать Анны, свесив ноги на пол. Наклонился вперед, чтобы сократить расстояние между нами. Я повернулся на бок, к нему лицом.
— Рэй, ты когда-нибудь занимался любовью с женщиной?
Он вынул что-то из кармашка плавок, но я не мог рассмотреть, что это.
— Да, — ответил я. — Что у тебя там?
Вместо ответа он протянул маленькую пластиковую фигурку, которую я не сразу узнал.
— Что это? — спросил я.
Он не ответил, но продолжал держать ее так, чтобы я мог рассмотреть.
Я увидел, что это кукла, которую Алан так захотел купить, когда они с Анной отправились на шопинг. Он снял с куклы костюм пони, пегую одежку с капюшоном. Он показал мне куклу такой, какой она осталась — абсолютно голой. Об анатомически правильном воспроизведении фигуры не могло быть и речи. Кукла была дешевой пластиковой дрянью: лысая голова (вместо волос у нее был капюшон), руки, ноги, непропорциональное туловище, все вместе не более пяти дюймов высотой. Я знал, конечно, кукол в костюме овечек Долли: такие же пластиковые фигурки, одетые в костюм с капюшоном, имитирующий овечью шерсть. Каждый год, когда наступал день Долли, повсюду продавались миллионы таких вещиц.
— О, точно, — сказал я. — Кукла.
— Похожа на женщину? — спросил он.
