Генри Стратманн - Симфония в миноре
Эверетт задумчиво смотрела на Харрисона.
– Слушая вас, я подумала о другой возможности. — Она сделала выразительную паузу. — Саботаж!
Харрисон выпрямился.
– На что вы намекаете?
– Мне пришло в голову, что если транскосмологические и медицинские причины неудачи маловероятны, то приходится рассмотреть человеческий фактор.
– Повторяю, я лично проверил вакцину и держал ее при себе до самго…
– Вас я ни в чем не обвиняю. Как и доктора Роббинса.
Меня, удивленно подумал Роббинс. Ведь этот проект — мой! Как она смеет… Или она приписывает мне дьявольскую хитрость? Я вношу свое предложение с мыслью добиться обратного эффекта, чтобы никто больше не вздумал вмешиваться в прошлое ТКЗ… Роббинса прошиб пот. Я знаю, что не являюсь саботажником, но как это доказать?
– Знаете ли вы кого-нибудь, кто располагал бы техническими возможностями помешать осуществлению проекта? — обратилась Эверетт к Харрисону.
– Полагаю… — хмуро начал Харрисон.
– Доктор Эртманн!
Все посмотрели на Роббинса.
– Помните, Харрисон? Перед моей транслокацией она побывала в переходной камере. Могла ли она там что-нибудь испортить?
Харрисон смерил Роббинса совсем не тем взглядом, которым должны смотреть на ближних люди, посвятившие себя спасению человеческой жизни.
– Госпожа директор, — отчеканил он, — я нахожу выдвинутое доктором Роббинсом обвинение лишенным элементарного такта, учитывая, что названная им особа только что ушла из жизни при трагических обстоятельствах и не способна защитить себя.
– Мы хорошо понимаем вас, доктор Харрисон, — ответила за директора и Эверетт, — однако вам надо постараться отбросить все личное и дать искренний ответ.
Харрисон сник.
– Доктор Эртманн страдала излишним… идеализмом. Она была одним из наиболее самоотверженных медиков из всех, с кем мне приходилось сотрудничать. — Он помолчал. — Однако не скрою и другого: отправившись к Бетховену и взяв у него анализы, Дороти пребывала в уверенности, что речь идет об обычной паталогоанатомической процедуре с целью выяснения причин смерти: мы с ней занимались этим в отношении целого ряда исторических личностей. После того как проект доктора Роббинса был принят, я… — Он помялся. — В общем, я рассказал ей о его подлинных целях. Да, мне известно, что такие сведения относятся к разряду неразглашаемых. Однако я полагал, что, выполнив столь опасное задание, она имеет право знать правду.
– Как же она отнеслась к вашему сообщению? — поинтересовалась Эверетт.
– Она рассердилась, стала говорить об опасности уничтожения нашего мира или непредвиденной катастрофы на ТКЗ — в духе того, что доказывала доктор Брентано на последнем заседании. Она даже обвинила меня во лжи и предательстве.
– Что же из всего этого следует? — спросила директор.
– Что надо сделать еще одну попытку, — ответила Эверетт. — Только на сей раз все будет сложнее. И, — она покосилась на Роббинса, — гораздо опаснее.
Натянув костюм для ночных операций, Роббинс снова вошел в переходную камеру. Майлс беседовал с Эверетт и Харрисоном.
– Да, припоминаю… Я действительно подобрал тогда с пола инфракрасные очки и браслет возврата. Эверетт повернулась к Роббинсу.
– Как выяснилось, доктор Эртманн десять минут оставалась без присмотра перед задействованным Переходом. Следовательно, у нее было время проникнуть на ТКЗ и каким-то образом помешать успеху вашей «операции». Харрисон считает, что она могла ввести ему блокирующий препарат, из-за которого его организм не прореагировал на вакцину и не прореагирует теперь на любые наши препараты.
Харрисон кивнул в подтверждение ее слов.
– Повторите еще раз, каковы должны быть мои действия, — попросил Роббинс.
– Переход запрограммирован на перенесение вас в квартиру Бетховена за пять минут до предполагаемого появления там доктора Эртманн. Ваша задача — остановить ее. Перехватите ее и убедите возвратиться. Эверетт усмехнулась. — Проявите воображение.
– Почему это должно все изменить? — не понял Роббинс. — Вы говорите, что если я остановлю Эртманн, то моя вакцина подействует и Бетховен проживет дольше. Но я уже знаю, что этого не произошло: ведь я побывал на ТКЗ на следующий день после его «первой» смерти и убедился, что он все-таки умер! Из этого следует, что меня все равно ждет неудача. Я не смогу ее остановить. Вы меня понимаете? — Роббинса передернуло. Он сам не очень хорошо понимал свои доводы. — Получается, мне предстоит изменить то, что уже произошло. Я запомнил ваши слова: изменить наше прошлое невозможно.
– Нет, — терпеливо ответила Эверетт. — Мы действительно не можем путешествовать в прошлое по своей ветви Вселенной и изменять его. Но, как я объясняла на заседании, мы способны менять прошлое ТКЗ, не сталкиваясь с последствиями, которые страшат вас. Иными словами, с точки зрения нашего «прошлого» и «настоящего», Эртманн удалось заблокировать действие вакцины и воспрепятствовать продлению жизни Бетховена. Однако если вы вернетесь туда «сейчас» и схватите ее за руку, то, с точки зрения нашего видения будущего, которое превратится в настоящее, когда вы возвратитесь через Переход, все-таки остановив ее, Эртманн постигнет неудача, а ваша вакцина сработает. Вам понятно?
Роббинс надеялся, что она не видит его лица под капюшоном…
– Даже если вы этого не понимаете, — уступила Эверетт, — то просто поверьте мне на слово. Сделайте так, как я говорю, и все получится. — Она усмехнулась. — Доверьтесь мне: как-никак я физик.
Роббинс и остальные двое мужчин поморщились. Судя по всему, она несвоевременно решила продемонстрировать чувство юмора.
– Переход активизирован и работает стабильно, — оповестил Майлс.
– Удачи, доктор Роббинс, — пожелала Эверетт.
Кажется, мне действительно не помешает удача, подумал он и шагнул к отверстию Перехода.
– Да, кстати!
Роббинс уже занес ногу и теперь балансировал на пороге. Эверетт зловеще улыбалась.
– Вам надо пробыть на ТКЗ не более пятнадцати минут. В противно случае вы можете в буквальном смысле столкнуться с самим собой, Когда вы впервые явились туда с вакциной. Не знаю точно, чем это закончится, но могу предположить весьма неприятное развитие событий.
Как будто без этого у него не было причин для беспокойства!
Сама транслокация прошла гладко, без неожиданностей. Кухня в композиторском доме осталась совершенно такой же, какой он ее запомнил. Спустя несколько секунд в дверь вошла Дороти Эртманн. Она была одета в точности так, как во время их последней встречи в переходной камере. В тех самых очках и браслете, которые Майлс потом поднимал с пола. В левой руке она сжимала инжектор — такой же, каким он вводил вакцину — или только собирался ввести?.. Он подпустил ее к двери спальни, а потом прошептал:
– Стойте!
Она застыла, как неживая. Только голова медленно повернулась в ту сторону, откуда донесся шепот.
– Я знаю ваши планы и не могу позволить вам помешать спасению великого человека! — Роббинс надеялся на то, что слова звучат угрожающе.
– Видимо, вас послал доктор Харрисон? — прошептала она в ответ
– Да.
Ее плечи опустились, инжектор переместился в карман белого лабораторного халата.
– Я должна была догадаться, что из этого все равно ничего не выйдет.
– Сейчас мы вместе с вами вернемся в кухню, задействуем Переход и исчезнем отсюда. Вам понятно?
У нее было настолько удрученное выражение лица, что Роббинс с трудом подавил желание сгрести ее в охапку и ободрить: не беда, все в порядке! Она вздохнула.
– Пожалуй.
Роббинс стремительно повлек ее к кухне. Но стоило ему включить свой браслет, как она вырвалась и крикнула:
– Нет!
Роббинс оцепенел. Не хватало только, чтобы она разбудила Бетховена…
– Ваш замысел опасен! — крикнула она. — Вы уничтожите и наш, и этот мир! Мы все можем испариться, словно нас никогда не существовало, или испытать невообразимые страдания. Я не могу этого допустить!
Она схватила с ближайшего стола зазубренный нож, показавшийся ему знакомым, и занесла его.
Роббинс смотрел на нее во все глаза. Что делать? Он был выше ростом и превосходил ее силой. Однако он не умел драться, а Дороти моложе на полтора десятка лет.
– Не глупите! — нашелся он. — Все кончено. Как вы собираетесь распорядиться этим ножиком? — Он с опозданием вспомнил, что имеет дело с хирургом; он предполагал, что его вопрос прозвучит риторически… — Мы вас раскусили. Вы не можете противостоять сразу всем, впрочем, оговорился он про себя, сейчас тут находятся не сразу все, а он один).
Эртманн медленно опустила руку с ножом.
– Вы правы, — прошептала она. — Со всеми мне не сладить. Рыба проглотила наживку. Осталось умело подсечь.
– Харрисон доверился вам, а вы обманули его доверие. Вы предали сразу весь институт, но в первую очередь, конечно, его. Он все эти годы был вам почти отцом, но вы и его не пощадили! — Насчет «отца» он питал кое-какие сомнения, но обвинение прозвучало неплохо.
