Генри Стратманн - Симфония в миноре
Роббинс не заметил валявшийся на полу нож и случайно зацепил его ногой. Нож звякнул и отлетел в угол. Роббинс замер, прислушиваясь: шум был очень некстати. Однако в ответ не раздалось ни звука.
Он стал медленно пробираться по жилым комнатам, стараясь не задевать многочисленные столики и стулья. Его так и подмывало взглянуть на бумаги с нотами, но он сдержался. Начинать надо с главного.
Дверь в спальню Бетховена была распахнута. Роббинс прокрался в комнату. Композитор лежал на правом боку на маленькой деревянной кровати и мирно посапывал. Тонкое одеяло укрывало его только до пояса. На нем была простая ночная сорочка, порванная в нескольких местах. Из-под ночного колпака выбивался клок волос.
Роббинс не мог отвести взгляд от спящего. Он знал, что созерцает одного из величайших музыкальных гениев всех времен. Но с виду это был обрюзгший мужчина, в свои сорок четыре года преждевременно состарившийся, с мужиковатым, усеянным оспинами лицом.
Спящий застонал и громко всхрапнул. Роббинс застыл, ожидая, что он вот-вот проснется. Вместо этого Бетховен улыбнулся во сне.
Роббинс стал приноравливаться, куда бы ввести вакцину. К счастью, на левом плече ночной сорочки красовалась дыра. Роббинс аккуратно отодвинул лоскут, обнажив кожу. Сняв предохранитель, он приложил инжектор к руке Бетховена.
Раздался тихий щелчок. Роббинс отпрыгнул, ожидая реакции. Однако «пациент» не только не проснулся, но даже засопел слаще прежнего.
Роббинс медленно вернулся в гостиную, где уступил соблазну и стал водить сканером по примеченным раньше нотам. В кухне он проверил на многофункциональном дисплее очков текущее время. Он находился на ТКЗ десять минут. График соблюдался. Столько же времени Харрисон и Майлс прождали его на Земле. Пора возвращаться.
Ему предстояло задействовать Переход, временно возвратиться на Землю, а потом снова перенестись назад, в Вену, чтобы проверить, жив т композитор 27 марта 1827 года — на следующий день после исторической даты смерти. Он поспешно нажал кнопку на «возвратном» браслете. Воздух перед ним замерцал и заколебался, как нагретые слои над раскаленной мостовой. Так обозначал себя Переход. Он ступил в мерцание.
Роббинс еще раз выглянул из воронки. Расстояние между ним и казаками медленно сокращалось. Теперь оставалось не больше семидесяти метров. Он поспешно пригнулся, проехавшись губами по скользкой стенке воронки. В голове почему-то зазвучал вальс Штрауса «На прекрасном голубом Дунае». Ему предстояло спасаться бегством, а не вспоминать вальсы, хотя его шансы невелики; еще хуже остаться в воронке и подохнуть, так и не выбравшись из грязи…
Внезапно до него донеслись возбужденные крики казаков. Он осторожно выглянул и увидел, что они дружно указывают на ружейный ствол в окне второго этажа здания слева. Раздался сухой щелчок, у одного из казаков свалилась с головы папаха.
Двое казаков тотчас спешились и бросились в подъезд. Другие двое подъехали с оставшимися двумя лошадьми к фасаду, чтобы не служить мишенями. Роббинс уже собирался выскочить и, пользуясь тем, что казаки отвлеклись, метнуться в проулок, где его ждал Переход, однако в последний момент передумал. Двое оставшихся в седлах казаков гарцевали как раз перед заветным проулком. Они обязательно заметят его еще до того как он скроется из виду; Роббинс очень сомневался, что они настроены брать пленных.
Из дома послышался крик мужчины и женский визг: «Нет!» Скоро появились двое казаков, волочивших за собой молодого мужчину и женщину, видимо, жену стрелявшего — совсем молоденькую, рыжеволосую, как видно, на сносях. Она умоляла не причинять зла ее мужу Йозефу, ее будущему младенцу и ей самой; молодой муж просто осыпал недругов ругательствами.
Казаки отвечали грубым хохотом. Один слез с лошади и что-то сказал супругам на ломаном немецком языке. Роббинс понял его плохо, но и то, что он понял, заставило его ужаснуться. Казак кивнул своему товарищу, державшему женщину за волосы. Тот опрокинул ее на спину, прямо на заплеванный тротуар, и развел ей руки, по-волчьи скалясь.
Роббинс сжал кулаки, мысленно прося Господа подсказать, чем он может помочь несчастной. Драться он не умел, оружия у него не было… Если он просто попытается их остановить, они прикончат его и все равно надругаются над беременной.
Что же сделать, чтобы изменить ход событий?..
* * *
– Все осталось по-прежнему.
Роббинс плюхнулся в мягкое кресло в директорском кабинете. Он был одет в тот же длинный сюртук, грубые шерстяные брюки, белую сорочку и жилет — типичный наряд венского буржуа 1827 года.
Директор застыла за своим столом с выражением тревоги на лице. Доктор Эверетт примостилась на кончике стула.
– Я снова перенесся в Вену вечером 27 марта 1827 года. Отойдя от Перехода, я прошел несколько кварталов и набрел на уличного продавца газет. — Удрученный Роббинс помедлил. — На первой странице было написано: «Вчера вечером ушел в мир иной наш любимый герр Бетховен». Я возвратился на Землю и опять перенесся в Вену, только уже вечером 29 марта 1827 года.
Далее он сжато описал, как затесался в большую толпу скорбящих, сопровождавших похоронную процессию по венским улицам.
– Почему ничего не получилось? — спросил он у Эверетт. Та покачала головой.
– Не знаю. С точки зрения транскосмологической физики, имеются два варианта объяснения. Первый: я ошиблась по поводу «гибкости» истории на ТКЗ. И второй: введя Бетховену вакцину, вы, возможно, продлили ему жизнь, но одновременно создали своим вмешательством новую ветвь Вселенной. Проблема в том, что если верно второе предположение, то в наших силах перенестись только в «первоначальный» мир, где смерть постигла его в тот же день, что и в нашей истории. Поэтому у нас создается впечатление о нашем бессилии.
Вот оно что! Роббинс расстегнул воротничок накрахмаленной рубашки и вздохнул. Он был так близок к цели…
– Впрочем, возможно и третье объяснение. Он покосился на Эверетт.
– Причина может заключаться не в транскосмологии, а в медицине. Вдруг Харрисон ошибся, заключив, что Бетховен умер от гепатита? Или ты неправильно ввели вакцину…
Роббинс нахмурился. Ему казалось, что он все сделал верно.
– К тому же Харрисон говорил о 95-процентной результативности вакцинирования. Это означает, что в одном случае из двадцати возможна неудача. Не исключено, что нам просто не повезло.
Роббинс с признательностью взирал на Эверетт, ощущая себя приговоренным к казни преступником, которому пожаловано если не помилование, то хотя бы отсрочка исполнения приговора.
– Каковы ваши предложения? — спросила директор.
Эверетт пожала плечами.
– Харрисон — эксперт по медицинской части. То, что относится к медицине, следует обсудить с ним. Кстати, а где сам директор? Разве он не должен присутствовать на заседании?
В этот момент дверь распахнулась, и в кабинет неуверенной походкой вошел Харрисон. Упав на свободный стул, он отер бледное лицо. Роббинс назвал бы его сейчас не врачом, а пациентом, нуждающимся в лечении.
– Прошу прощения за опоздание, — промямлил Харрисон. — Я…
Умерла доктор Эртманн.
– Кто? — испуганно переспросила директор.
– Дороти Эртманн. Она проработала со мной пять лет.
– Жаль… — Директор выглядела искренне огорченной. — Как это произошло?
– Она покончила с собой. — Харрисон вытер глаза. — Она знала, что принять, чтобы смерть была быстрой и относительно безболезненной.
– Вы знаете, почему она это сделала? — спросила Эверетт.
– Дороти оставила записку. Правда, очень сумбурную: мол, она сожалеет, что предала институт и всех нас, в особенности меня. — Харрисон вздохнул. — Ее ближайшая родственница — младшая сестра в Де-Мойне. Надо ей позвонить…
– Знаю, как вы расстроены, — сказала ему директор. — Мы не задержим вас дольше, чем необходимо. Перед вашим приходом мы обсуждали причины неудачи проекта доктора Роббинса.
Харрисон внимательно выслушал Эверетт, повторившую для него свою гипотезу.
– Анализы внушают мне уверенность в правильности нашего диагноза о причине смерти Бетховена, — заявил он. — Я сам обучил доктора Роббинса пользоваться инжектором. Простейший приборчик: с ним справится даже дебил. — Он покосился на Роббинса. — Простите, я не то имел в виду…
– Ничего.
– Вакцина не сработает, если у реципиента нарушен иммунитет или при слишком сильном заражении.
– Возможно ли, чтобы неправильной была сама вакцина? — спросила Эверетт.
– Невозможно. Я сам ее проверил, прежде чем передать доктору Роббинсу. Я не выпускал ее из рук.
– Тогда что вы предлагаете? — спросила директор. Харрисон пожал плечами.
– Доктору Роббинсу следовало бы перенестись туда еще разок и ввести Бетховену микровакцину. Она заблокирует прежнюю и обязательно подействует.
