Кира Измайлова - Дивнариум
Оставалось надеяться, что читать их умеет хотя бы адресат.
— Тут вместо подписи сердечко, — добавила подруга. — Так что все понятно. Зашивай.
И я сел зашивать. Нарисованное сердечко больше походило на Аркенстон (я наконец узнал, что это такое).
Сама она устроилась поудобнее и завела уныло:
— Даль степная широка, широка
Рохана равнина.
Повстречаю эльфа я, да эльфа я,
Там за Андуином…
Я поперхнулся, потому что знал продолжение, и выронил письмо. Его подхватил легкий ветерок и унес в реку.
— Эй, куда! — заорал я и плюхнулся следом.
Легкое письмо плыло намного быстрее меня, но я все-таки умудрился нагнать его в прибрежных камышах. Афадель, нет чтобы помочь, звонко хохотала на весь Андуин и обзывала меня водяным, помогая забраться обратно в ладью. Ну подумаешь, тина на ушах (и моих драгоценных заклепках)! Сама бы ловила это письмо…
Тут мы посмотрели на него и переглянулись. Текст исчез. Смыло его! Одно сердечко осталось…
Я посмотрел пергамент на свет. Кажется, что-то видно…
— Скажем, что это такая тайнопись, — предложил я, выжимая мокрую тунику в камышах.
— Да, невидимые чернила, — поддержала Афадель, подглядывая, хотя чего она там не видела. — А адресат должен знать проявитель.
Я встряхнул тунику, повесил на куст и взялся за штаны.
— Не, ну если присмотреться, там еще можно что-то различить. Я так думаю.
— А я нет! — вредно сказала подруга.
— Предлагаешь вернуться обратно? Рассказать королю про письмо7
Мы переглянулись и одновременно решили, что это дурная идея.
— Придумала! — сказала Афадель, помогая мне выжимать штаны. — Давай сами напишем!
— Ты что! — я сделал страшные глаза. — Мы же даже не знаем, кому оно предназначается. Так-то можно было бы попробовать угадать…
На самом деле король точно назвал нам адресата. Я так и услышал его голос: "Письмо отдадите в руки дунадану. Ну такому… Из этих, из следопытов. Ну вы поняли…" Мы понятливо кивали, а теперь вижу — зря! Лучше бы мы прямо спросили, что за дунадан, как его зовут, какие у него особые приметы и пароли-отзывы, но тогда нам было неудобно. И хотелось поскорее смыться.
— Зачем, письмо же секретное! Вот только сердечко — опознавательный знак! — пылала она энтузиазмом, а это дело опасное, энтузиазмом Афадели можно все Лихолесье сжечь дотла.
— Но в тексте-то что будет?!
— Ну… люблю-жду-целую, — выдала она, и я уронил свежевыжатые штаны в тину. — Ну это для маскировки, как ты не понимаешь! Вроде любовная записка, а если приглядеться, там письмена Феанора, но это же еще догадаться надо…
— Я не могу писать тенгваром квенья, — отказался я решительно. — Ты же знаешь.
Она на секунду задумалась и выдала:
— Ну можно же обвести!
Обводить я отказался наотрез. Мы еще долго спорили (в процессе штаны высохли), но все-таки решили оставить как есть. Главное, сердечко на месте.
Мы с аппетитом поужинали — после всех волнений аппетит разыгрался зверский — и залегли у костра. Я смотрел на звезды и любовно сушил письмо на груди.
— А давай гномьми рунами напишем! — не отставала Афадель.
— А ты их знаешь? — удивился я.
— Ну… на "люблю-жду-целую" моих познаний хватит, — смутилась она. М-да, куда катится мир?..
— Лучше не стоит, — строго произнес я. — А то вместо "люблю" получится что-нибудь неприличное, мало ли, какие у них там дополнительные закорючки.
— Ты еще скажи, умляуты.
Я подавился.
— И вообще, — сказал я, отдышавшись, — вряд ли король будет писать гномьими рунами, он их терпеть не может.
— А почему у него на кинжале охотничьем именно ими что-то выгравировано?
— Так может, это подпись мастера! — выкрутился я.
Кинжал король мог и любить и даже заказать у гномов, поскольку гномы знали толк в красивых вещах. Этим его приязнь к ним и ограничивалась.
— Давай спать, — сказал я мрачно. Пергамент прилип ко мне. но сохнуть не торопился.
Наутро мы проспали: я открыл глаза, когда солнышко уже ласково пригревало, а точнее, припекало. Ну немудрено, после таких-то испытаний! Да и куда нам торопиться…
Шипя и ругаясь, я отодрал от себя присохшее скукожившееся как шагреневая кожа письмо (где они взяли такой скверный пергамент?!) и остолбенел. Пропавшие было письмена отпечатались на моей собственной шкуре…
С Афаделью при виде этого случилась истерика.
Когда она разогнулась, то, вытирая обильные слезы и икая от хохота, заявила, что теперь посланием являюсь я и именно меня она вручит дунадану, если найдет. Вместе с сердечком.
Я был занят тем, что проверял заклепки, и не ответил.
— А если у него не окажется зеркала? — попытался выкрутиться я. — А если я не дойду? А если в пути пропаду?
— Я просто сниму с тебя шкуру, — ответила Афадель. — А вместо зеркала используем гладь речных вод.
— Я всегда знал, что на тебя можно положиться, — ответил я.
И тут же подумал о заклепках: если Афадель снимет с меня шкуру, то найдет и заклепки. Какой позор! Придется сделать все, чтобы этого не случилось! С этими мыслями я столкнул ладью на воду и мы поплыли дальше. Вниз эх да по Андуину…
Впереди уже слышен был грохот Рэроса.
— Придется ладью по берегу тащить, — вздохнула Афадель. Мне, признаться, тоже не хотелось напрягаться.
— Пауков тут не хватает, — сказал я. — Они бы нас живо спустили вниз!
— Надо было захватить парочку, — поддержала подруга и пригорюнилась, но тут же оживилась: — А давай так спрыгнем!
— Ты с ума сошла! Мы только что пергамент высушили! Вдруг еще сердечко смоется, что тогда делать будем?
— А мы из паруса парашют сделаем! А сердечко я тебе и так нарисую.
Я замотал головой. Моя шкура еще была мне дорога. Равно как куртка, штаны, сапоги, кинжал, лук, колчан со стрелами и драгоценные камни в ухе, частично маскирующие заклепки. Я уж молчу про трандуилово послание. В конце концов, мы должны оправдать надежды нашего короля и доставить хотя бы аутентичное сердечко.
— Тогда ладью ты потащишь, — тут же сказала Афадель. Я так и знал! Поэтому подготовился заранее и парировал:
— А ты понесешь все барахло!
И добил:
— И мачту с веслами.
— Я понесу самое ценное, — возразила она. — Письмо!
— Так ты ж сказал, что теперь письмо — это я! Значит, ты понесешь меня, а я понесу ладью!
По взгляду Афадели было понятно, что она мне это еще припомнит. Она не сдалась и охладила мой пыл:
— Я понесу аутентичное письмо. На котором сердечко.
Я пообещал нарисовать себе на пузе хоть два, но безжалостная Афадель вырвала у меня из рук письмо и сунула его в сапог. И выразительно посмотрела на ладью.
Я тяжко вздохнул и, стеная и хватаясь поминутно то за бок, то за поясницу, потащил наше плавсредство на сушу. Вытащив ее едва на треть, я повалился без сил, с трудом переводя дух.
Афадель зааплодировала.
— Когда мы вернемся, я скажу его величеству, что ты непревзойденный мастер перевоплощения и можешь вытсупать с номерами на домашних концертах.
Я подскочил, будто меня скорпион в задницу ужалил. От подруги и не такой подлянки можно было ожидать, а изображать кого-то в постановках короля нашего Трандуила я категорически не желал! Увольте — учить часовые монологи на квэнья, которые я даже не понимаю!
И почти никто не понимает, но учат, скрипя зубами, и хлопают в нужных местах. (Спасибо Леголасу, он знаки подает из-за дуба, который наше всё — и скалы, и замок, и занавес… упал бы он уже, что ли. На короля. Хотя неизвестно еще, кто окажется крепче.)
И я резво потащил ладью в камыши. Афадель смилостивилась и немножко мне помогла. В принципе, было не так уж тяжело, когда я сделал себе упряжь из веревки и впрягся в нее. Афадель подталкивала сзади. То есть я так думал, что подталкивает. Когда я обернулся, чтобы сказать ей, что нам осталось каких-нибудь восемь миль, то увидел, что она сидит на корме, беспечно болтая ногами.
Я сбросил ярмо и минут пять экспрессивно произносил монолог, из которого следовало, что она, Афадель то есть, никакая не подруга, а змея подколодная, ехидна, негодяйка и вообще желает моей смерти! Если бы король наш Трандуил меня слышал в этот момент, сделал бы почетным членом своей домашней труппы. Хотя нет, лучше не надо.
Если вы думаете, что это смутило мою подругу хоть на минуту. вам лучше передумать.
— Какой ты смешной, — ответила она мне, хихикнув. И добавила с милой непосредственностью: — А когда обед7
Я зарычал тихо, но отчетливо. Услышь меня король наш Трандуил, непременно дал бы мне роль харадского тигра в новой постановке. Или еще какой-нибудь дикой твари из дикого леса.
Но делать было нечего.
— Когда я дотащу ладью, — ответил я сурово. Мне ужасно хотелось есть.
— Нам ее еще суток двое тащить! — возмутилась она.
