Уильям Гибсон - Мона Лиза Овердрайв
Энджи видит, как Молли беспокойно рыщет по серому зимнему Лондону, рядом с ней маленькая девочка, — и знает, не зная откуда и как, что та же самая девочка находится сейчас на Маргейт-роуд, 23, СВ-2. (Континьюити?) До недавнего времени отец девочки был хозяином человека по имени Суэйн, позже этот делец перешёл на службу к 3-Джейн — ради информации, которой она снабжает тех, кто повинуется её воле. Как и Робин Ланье, хотя, конечно, последний надеется, что ему заплатят иной монетой.
К девушке Моне Энджи испытывает странную нежность, жалость и до некоторой степени завидует ей. Хотя девушку изменили так, чтобы она как можно больше напоминала её саму, жизнь Моны не оставила практически никаких следов в ткани бытия и олицетворяет в знаковой системе Легбы максимальное приближение к невинности.
Черри-Ли Честерфилд окружена печальными небрежными каракулями, её информационный профиль напоминает рисунок ребёнка: привлечение к суду за бродяжничество, нелепые долги, прерванная карьера парамедицинского техника шестой ступени — и всё это в обрамлении даты рождения и ГРЕХа.
Слик, или Слик Генри, — среди неГРЕХовных, но 3-Джейн, Континьюити, Бобби — все они щедро одаривали его своим вниманием. Для 3-Джейн он служит как бы фокусом второстепенного кода ассоциаций: в его последовательном ритуале конструирования роботов, ставшем реакцией на психическую травму в результате уголовного химнаказания, она видит собственные провалившиеся попытки изгнать призрак бесплодной мечты Тессье-Эшпулов. В коридорах памяти 3-Джейн Энджи нередко набредала на каморку, где манипулятор с паучьими лапами, перемешивая обломки краткой и вздорной истории «Блуждающего огонька», воплощает в шкатулки пронзительно печальные, горькие воспоминания — акт затянувшегося художественного коллажа. А у Бобби — воспоминания иные, они получены от художника, сумевшего добраться до Вавилонской библиотеки 3-Джейн: это рассказ о медленном, печальном, почти ребяческом труде, воздвигающем на плоской равнине под названием Собачья Пустошь новые образы боли и памяти.
Внизу, в холодной темноте Фабрики, одна из кинетических скульптур Слика, управляемая подпрограммой Бобби, как раз сейчас отделяет левую руку от тела ещё одного наёмника, задействовав для этого механизм, позаимствованный два года назад у комбайна китайского производства. Наёмник, чьё имя и ГРЕХ проплывают мимо Энджи цепочкой горячих серебристых пузырьков, умирает, прижавшись щекой к сапогу Пташки.
Только Бобби — единственный из всех людей в этой комнате — не представлен символами. И Бобби — это не отслужившее свой век тело, ремнями привязанное к носилкам, с подбородком, покрытым плёнкой засохшей блевотины. Бобби — это даже не насмешливое, до боли знакомое лицо, глядящее на неё с монитора на верстаке Джентри. Может быть, Бобби — это массивный параллелепипед памяти, привинченный над носилками?
И вот, ступив на перекатывающиеся дюны из испачканного землёй розового атласа под стальным механическим небом, Энджи наконец-то свободна и от этой комнаты, и от всей её информации.
Рядом с ней идёт Бригитта, и нет никакого давления или пустоты ночи, никакого гудения потревоженного улья. Нет свечей. Континьюити тоже тут, представленный в виде неразборчивых бегущих каракуль из серебристых блёсток, которые почему-то напоминают Энджи о Хилтоне Свифте на пляже в Малибу.
— Как ты себя чувствуешь? Лучше? — спрашивает Бригитта.
— Спасибо, намного.
— Я так и думала.
— Почему тут Континьюити?
— Потому что он твой двоюродный брат, созданный из биочипов «Мааса». Потому что он юн. Мы провожаем тебя на свадьбу.
— Но кто ты, Бригитта? Что ты есть на самом деле?
— Я — послание, которое приказали написать твоему отцу. Я — veves, которые он прочертил в твоей голове. — Бригитта придвигается ближе. — Будь поласковей с Континьюити. Он боится, что своей неуклюжестью заслужил твоё недовольство.
Серебристые блёстки бегут впереди них по атласным дюнам, чтобы возвестить о прибытии невесты.
Глава 41
Мистер Янака
Модуль «Маас-Неотек» уже остыл и на ощупь был едва тёплым, но белая пластиковая подстилка под ним потемнела, будто от сильного жара. Запах палёных волос…
Кумико смотрела, как на лице Тика наливаются чёрные синяки. Он послал её к шкафчику возле кровати за потёртой жестянкой из-под сигарет — коробка была забита таблетками и дисками дермов. Разорвав ворот рубашки, жокей вдавил три самоклеющихся диска в фарфорово-белую кожу шеи.
Девочка помогла ему соорудить некое подобие перевязи, свернув петлёй оптический кабель.
— Колин же говорил, что она забыла…
— Зато я не забыл… — Тик со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы, с трудом продевая руку в петлю. — Конечно, всё это было только кажущимся. Но болеть рука будет долго… — Он поморщился.
— Мне очень жаль…
— Да ладно. Салли мне рассказывала. О твоей матери, я имею в виду.
— Да… — не отводя от него взгляда, сказала Кумико. — Она покончила жизнь самоубийством. В Токио.
— Кем бы там ни была та женщина, это не твоя мать.
— Модуль… — Она посмотрела на обеденный стол.
— Она его выжгла. Впрочем, Колину это без разницы, он остался там. Загнал себя подпрограммой в этот её конструкт. Так что же затеяла наша Салли?
— С ней Анджела Митчелл. Салли отправилась на поиски того, из чего вырос этот макроформ. Какое-то место под названием Нью-Джерси.
Зазвонил телефон.
На широком экране за телефоном — отец Кумико, вернее, плечи и голова: видны чёрный костюм, часы «ролекс», целая галактика мелких устройств и опознавательных знаков братства на лацкане пиджака. Кумико подумалось, что вид у него усталый — усталый и очень серьёзный. Серьёзный человек за чёрной гладью стола в своём кабинете. Кумико пожалела, что Салли звонила из автомата без видеокамеры. Ей очень хотелось снова её увидеть. Да, теперь, вероятно, такой возможности больше уже не представится.
— Ты хорошо выглядишь, Кумико, — сказал отец.
Девочка напряглась, выпрямилась, сидя лицом к маленькой камере, установленной прямо под настенным экраном. По привычке она призвала маску матери, ту, что выражала пренебрежение и надменность, но ничего не вышло. Кумико растерянно потупила взгляд, уставившись на судорожно сжатые на коленях руки. Внезапно она осознала присутствие Тика, его смущение и страх — маленький человечек попал в ловушку в собственном кресле, стоявшем здесь же, напротив камеры.
— Ты поступила совершенно правильно, покинув дом Суэйна, — говорил тем временем отец.
Она вновь встретилась с ним взглядом.
— Он — твой кобун.
— Уже нет. Пока нас отвлекали трудности, возникшие в нашем собственном доме, он заключил новый и очень сомнительный союз, избрав курс, который мы не могли бы одобрить.
— А ваши трудности, отец?
Не вспыхнула ли у него на лице мимолётная улыбка?
— Со всем этим покончено. Порядок и согласие восстановлены.
— А… гм-м… простите меня, сэр… мистер Янака, — начал было Тик, но потом, похоже, совсем потерял голос.
— Да. А вы?..
Покрытое синяками лицо Тика перекосилось, сделавшись воплощением траура.
— Его зовут Тик, отец. Этот человек предоставил мне убежище и защиту. Вместе с Кол… с модулем «Маас-Неотек» он сегодня вечером спас мне жизнь.
— Правда? Меня об этом не информировали. Я пребывал в убеждении, что ты не покидала этих апартаментов.
Что-то холодное…
— Как? — спросила она, подавшись вперёд. — Откуда вы можете это знать?
— Модуль «Маас-Неотек» сообщает о твоём местонахождении и твоих передвижениях, как только они становятся ему известны. Сигнал поступил, как только модуль вышел из-под блокады систем Суэйна. Мы разместили наблюдателей в этом районе. — Кумико тут же вспомнила продавца лапши… — Естественно, не ставя об этом в известность Суэйна. Но модуль так и не передал повторного сообщения.
— Он разбился. Несчастный случай.
— И всё же ты говоришь, что этот человек спас тебе жизнь?
— Сэр, — обрёл голос Тик, — если я могу просить прощения… я хотел бы спросить… я под крышей?
— Под крышей?
— Ну, защищён? От Суэйна то есть и от его шайки из Особого отдела. И от всех остальных…
— Суэйн мёртв.
Повисло молчание.
— Но кто-то же будет всем этим управлять? Я хочу сказать, всей этой игрой. Вашим бизнесом.
Мистер Янака разглядывал Тика с откровенным любопытством.
— Конечно. Как ещё можно надеяться сохранить порядок и согласие?
— Дайте ему слово, отец, — вмешалась Кумико, — что ему не будет причинено никакого вреда.
Янака перевёл взгляд с дочери на гримасничающего Тика.
— Сэр, примите мою искреннюю благодарность за защиту моей дочери. Отныне я ваш должник.
