Андрей Васильев - Снисхождение
Вот и вся суть пикси. Лишь бы самому живым остаться, а там хоть трава не расти. Хотя в этом есть некая мудрость. Ух ты, да у него еще и под глазом «фонарь». Забавно смотрится, кстати, с учетом размера самого глаза.
– Нет! – заорала Жужелка, взлетая под потолок – Он все сделал! Деда Торч, ох, чего он учудил! Я так думаю, что ректору теперь и вовсе труба настанет!
– Да ладно? – в унисон сказали несколько пикси – Не может такого быть! Человек хорошую пакость устроить не может, не дано это им.
– Этот – смог – показала на меня пальцем Жужелка – Я сама бы не поверила, если бы не видела это своими собственными глазами.
– Не части – пробубнил дед Торч, вылезая из-под своей груды тряпья. Как видно, под ней он проводил большую часть дня. Оно и понятно – старость не радость, хоть пикси, хоть человеку. Пикси даже хуже – им пенсия не положена.
Он, кряхтя поднялся на ноги и побрел к столу. Устроившись за ним, он постучал лапкой по табуретке рядом с собой и приказал Жужелке:
– Садись и рассказывай.
Та охотно выполнила указание, хоть и эмоционально, но при этом крайне связно пересказав мои похождения.
– И прямо жевал траву? – подхрюкивая от смеха, спросил Ремус – А она его, стало быть, плеткой? Ну потеха!
– Да, это хорошая работа, человек – одобрительно просипел дед Торч – Такой пакостью мог бы гордится любой пикси, за такую пакость никому стыдно не будет.
– А ведь теперь ректору ректором, пожалуй, что и не быть больше – заметил Ремус, отсмеявшись – Точно его турнут с поста, попомните мое слово.
– Туда ему и дорога – высказался кто-то из угла – До него был ректор куда лучше, он в канализацию объедки скидывал, мы всегда сытые были. А этот свиней на заднем дворе Академии развел и им наш харч скармливает, гад такой!
– Условие выполнено – припечатал ладонь к столу дед Торч – И я свое слово тоже сдержу, расскажу тебе, что я тогда ночью от умирающего мага услышал. А ну, все вон отсюда, нечего вам слушать этот рассказ, он только для этого человека предназначен. И ты своих людей гони отсюда – они не лучше моих сородичей. Вечно ушки на макушке держат.
– Парни – я состроил извинительную рожицу, и заподмигивал своим друзьям. Мол, деда старый, у деды маразм. Не стоит его нервировать.
Мои орлы понимающе покивали и пошли восвояси, попутно толкая в спины трещащих крыльями пикси.
– И ты, Фляк, вали отсюда – сурово приказал дед Торч – И кто тебе, паразиту дал право на мою койку лезть?
Тряпье на кровати деда зашевелилось и оттуда вылез наш проводник, извинительно бормоча. Вот же любопытный какой!
Когда дверь за ним захлопнулась, дед Торч посопел хоботком и начал свой рассказ. Все-таки ощущалось, что он здорово стар, поскольку его то и дело заносило не в ту сторону – он то и дело сбивался, перескакивал на другие темы, кряхтел, сопел и даже начинал меня поучать, передавая накопленную им вековую мудрость, попросту забыв, что я не пикси, а человек. А мне, соответственно, то и дело приходилось его всеми правдами и неправдами возвращать к той теме, которая была мне интересна.
Только минут через сорок мне удалось наконец облегченно вздохнуть, поняв, что вроде все, история закончена.
История о некоем происшествии, случившимся с дедом Торчем в годы его юности, рассказанная Хейгену в канализационных тоннелях города Эйгена (укороченная версия, без нравоучений и посторонних рассуждений пикси Торча о жизни, судьбе и благоустройстве мира)
Случилось это, стало быть, давно-давно, когда я был еще достаточно молод. Ну, что значит достаточно? Юный я был, но уже дело знал, пиксечки так и липли к моему хоботку. Впрочем, они и потом так поступали, чего скрывать? Что? А, да! Так вот – молод-то я был молод, но уже жизни понюхал, понюхал. Да и то – детство у меня было трудное, мамки нету, папки нету, даже жилетки пестрой – и той не было. Любой хлыщ в Эйгене жилетку имел – я без нее ходил, так-то. Зато душой закалился, лишения – они знаешь, как для молодых людей полезны – уууу! Вот к примеру, ты! Что? Да.
Рос я тут, в Эйгене и взрослел здесь же. Правил тогда Западом король Марк Третий, Златорукий, что нынешнему королю Федерику приходится двоюродным дедушкой. Как Анна? Анна? В самом деле? А Федерик? Вон как. А, ну ей он просто дедушка, папа, стало быть, её папы.
Хороший был король, но вот одно в нем было плохо – нашего брата он не любил. Мы тогда уже тут обитали, в канализации, но наверх лазали постоянно, не то, что сейчас. И вот получилось так, что я и еще двое моих приятелей оказали всему нашему местному сообществу дурную услугу. Не со зла, понятное дело, по молодости и глупости.
Так получилось, что обнесли мы дом одного вельможи. Вообще-то мы, пикси, не воры. Не любим мы брать чужое. Выманить, словчить, или попросту обмануть – это про нас. А воровать – что нет, то нет. Но тут выбора не было. Очень уж моему дружку, Флавиану, одна пиксечка нравилась. Ну просто сил нет как. И он ей вроде тоже, и даже дело у них на лад шло, но тут она уперлась – «отдамся тебе» – говорит – «но только на синдском ковре. Так – и никак иначе». Бывает у них такое – взбредет в голову какая дурь, и хоть о стенку бейся, но уже ничего не переиначишь.
А я с Флавием очень дружен был. Просто до крайности дружен. Да и родня мы были по отцовской линии. Что? Папки не было у меня, я сказал? Был, но недолго. Ну что, я тебе врать буду? То-то! Годы мои уже не те.
Короче – ковер нужен, и не какой-нибудь, а непременно синдский. Полазали мы по городу – есть ковры, но все не то. Но тут нам еще один наш дружок, Горрик, говорит, что знает он один дом, так там чего только нет! И орехи, и мебель резная, и ложки серебряные и ковров полно.
Слушай, это по делу, причем ближе некуда. Это важно. Это преамбула. Да, вот такие я слова знаю. Сиди и внимай.
Вот, сбил. А. Дом. Ну да. Вправду в нем ковер оказался, синдский, как на заказ. Здоровый, мягкий, пыльный, у меня потом еще дня два в хоботке свербило.
И еще там оказалось полно охраны, про которую Горрик не сказал. Сам-то он с нами пошел, да пока мы по темным коридорам лазали, куда-то делся. Я уж потом смекнул – куда, а тогда о чем-то плохом и помыслить не мог.
Короче – прихватили нас почти у выхода, арбалеты наставили и велят руки в гору поднимать. Какую гору, о чем они толковали – я до сих пор не знаю. Откуда в доме горы? Тут Флавиан ковер бросил и кричит мне «Сматываемся, Торч» – и наверх полетел, к люстре. Его в воздухе и убили, сразу тремя болтами срезали. Ему бы вбок уйти, в темноту, под лестницу, а он прямо вверх рванул…
А мне вот он жизнь, выходит, спас. Пока эти дуболомы его расстреливали, я как раз успел в темноту скользнуть и за портьерами спрятаться. Туда никто не заглянул, хоть и хорошо искали. Посидел, посидел, пока не улеглось и через кухню оттуда ноги унес.
Наутро выясняется, что оказывается, пока мы с Флавианом ковер перли, Горрик управляющему домом глотку перерезал и добрался до хозяйского сейфа, так-то. И теперь вся стража Эйгена меня ищет, так что лучше всего мне из города мотать незамедлительно. А с Горриком и без меня разберутся, это я могу быть уверен. Мы хоть и не в белом ходим, но смертоубийства не уважаем. Не наши это методы. Чуждые они нам. А уж коли свой своего предал или подставил – так это и вовсе самое страшное преступление для пикси. Такое не прощают никогда, хоть бы даже и через сто лет.
Забегая вперед, скажу – разобрались с этим говнюком. Он тоже тогда из Эйгена слинял, паскудник, причем куда раньше, чем я. Но нашли его, аж в Мейконге нашли. Ну, и… Ты понял.
Вот только это потом было, а в тот момент я сам себе не завидовал. В городе оставаться нельзя, а куда идти – непонятно. И главное – момент неудачный какой я выбрал. На Восток, в Селгар не сунешься, там наши местным купцам эликсир жизни только-только впарили. Нет, не вечной, а просто долгой. Очень он жизнь продлевал. Слушай, что значит – аферисты? У человека знаешь сколько всякой гадости в теле оседает? И если ее своевременно не вывести, то он будет болеть, а после непременно умрет. А вот если вывести, естественным путем, понятное дело, то жизни ого-го как прибавится, а самый естественный путь, он ведет в туалет. Так что все без обмана. Жалко, купцы этого не оценили. Точнее – оценили, но не так, как надо.
На юг я сам не хотел, там из нас чучела делают, а на Севере холодно и народ очень недружелюбный живет.
А после еще мой портрет везде на стенах развешали и в сопредельные державы разослали, изуверы такие. Так что мне только в глухие места осталось забиться. Вот я и забился, да в такое, что никто туда забрести не мог, даже случайно. Куда? На самую границу плато Фоим, за которым лежит Грускат, исконные орочьи владения. Кто туда пойдет доброй волей? Да никто.
Паршивое место, скажу тебе так. До сих пор – как вспомню, так вздрогну.
Вот там я два года прожил, столько мне тогда наш старейшина Фольк отмерил для отсутствия в Эйгене. Ох, и суровые были денечки. Летом – жара, от болот, что слева от плато, вонь постоянная ползет, и то и дело йети туда-сюда бегают, все камни куда-то таскают. Они вообще туповаты и камни очень любят, все время с ними возятся. А зимой там холодина и волки воют бесперечь, того и гляди – сожрут. Я потому дом не стал строить, ну его, больно в глаза бросается. Вырыл себе берлогу под корнями дуба пятисотлетнего и в ней жил.
